"Юз Алешковский. Рука (Повествование палача)" - читать интересную книгу автора

мере, невежествено... Не могу, признаюсь, доказать. Я не Ленин, который
умело брякнул: "учение Маркса всесильно, потому что оно верно!". Я всего
лишь осмелюсь сделать одно маленькое замечаньице, одну поправочку к этому
тупейшему и наглейшему афоризму. Одну позволю я себе поправочку. Учение
Маркса всесильно, потому что оно неверно!
Подумайте об этом на оставшемся у вас от всех ваших ценностей досуге,
гражданин Гуров. Подумайте, и вы, возможно, согласитесь с тем, что верное
или хотя бы относительно истинное учение не обращает к себе насильно, как
вокзальная блядь пьяного, потерявшего голову командировочного. Мне ведь в
свое время тоже пришлось зубрить Краткий Курс истории ВКП(б). Вот и являлись
в мою голову от зубрежки и печального опыта жизни мысли, которыми а сейчас
поделился с вами. Юношеские опять-таки мысли... На чем мы остановились? Нет,
не на том, что в проинции жрать нечего. Мы на письмеце Влачкова
остановились. Я вижу, что даже вам не по себе стало при чтении перечня
чудовищных карательных дел этого верного ленинца-сталинца!
Письмо это без особых сложностей попало в мои руки. Недели две Влачкое
ходил тише воды, ниже травы, не стрелял в тире, не пил, не устраивал
бардаков. Купил собственные сбережения инструменты для духового оркестра и
преподнес их детдомовцам - детям врагов народа. Ну, и дули детишки
несчастные "если завтра война", "вместо сердца пламенный мотор", "и никто на
свете не умеет лучше нас смеяться и любить"...
И захожу я однажды к Влачкову прямо в обкомовский кабинет. Псы
дожидались меня на улице, в "Эмке". Привет, говорю. Надо поболтать и неплохо
бы сделать это вас дома за рюмочкой, да под грибочек... Едем к Влачкову.
Едем и напрягаю я весь свой, порядком изощренный к тому времени, умишко, с
какой стороны забить мне это матерого вепря. С какой стороны? Уж больно он
неуязвим А брать его пора. Пора! Не то поздно будет, переждет падаль, пока
ежовщина стихнет и сам еще порубает вокруг себя всех явных и скрытых врагов.
И меня задеть сможет. Брать его, суку, надо, брать! ..
По дороге болтаем о боях в Испании, о зверствах фашистов в Германии, об
ужасах концлагерной жизни арстованных в Берлине товарищей, о стахановском
движении так далее. Приезжаем. Псам незаметно приказываю вызвать двадцать
рыл из спецохраны, оцепить дом, никого впускать и не выпускать.
Сидим. Пьем. Закусываем. Продолжаем болтать, но и о Влачков, чую я, в
страшном напряге, и сам я никак додумаюсь, как мне его получше схавать. Не
вписывается Влачков ни в один сюжет. Не влазит - и все. И вдруг меня,
совершенно как писателя, осеняет вдохновение и является образ Дела. Кого-то,
говорю, напоминает мне ваша трубка. Бледнеет Влачков и, чего уж я,
откровенно говорю не ожидал, раскалывается от полноты скопившегося за две
недели страха. Да, признается, пошутил я однажды на пикнике в заповеднике,
что очень смахивает моя трубочка на лицо Феликса Эдмундовича. Понимаю,
говорю, что не был у вас никакой задней мысли, но шутили вы зря. Этим
воспользовался Понятьев. Донос его дошел до Ежова и возвратился к нам с
печальной визой. Расследовать и наказать виновных. Официально, говорит
Влачков, я никогда этом не сознаюсь. Это было бы равносильно подписанию себе
сурового приговора. Все свидетели того шутливого безобидного разговора,
кроме Понятьева, расстреляны как враги народа, каковыми очевидно они и
являлись на самом деле, а против Понятьева я и сам кое-что имею. Раз для
спасения своей шкуры решил меня заложить, то его заложу десять раз!
Двадцать! Сто раз заложу! Сволочь!