"Юз Алешковский. Рука (Повествование палача)" - читать интересную книгу автора

планом ни хуя не получится. План меня только раздергает, подчинит, а я этого
ужасно не люблю.
Теки, теки, река воспоминаний, мы посидим на берегах твоих... Песня
есть такая у урок. Терпите, гражданин Гуров. Матюкаюсь же я потому, что мат,
русский мат, спасителен для меня лично в той зловонной камере, в которую
попал наш могучий, свободный, великий и прочая и прочая язык. Загоняют его,
беднягу, под нары кто попало: и пропагандисты из Цека, и вонючие газетчики,
и поганые литераторы, и графоманы, и цензоры, и технократы гордые. Загоняют
его в передовые статьи, в постановления, в протоколы допросов, в мертвые
доклады на собраниях, съездах, митингах и конференциях, где он постепенно
превращается в доходягу, потерявшего достоинство и здоровье, вышибают из
него Дух! Но чувствую: не вышибут. Не вышибут!
Бывало, сижу я на партсобраниях, а партсобрание в НКВД или в КГБ это
такой шабаш, гражданин Гуров, что с ума сойти можно от тоски и зловонья.
Сижу я, значит, слушаю очередную мертвую чушь, а сам думаю, аплодируя
Ягодам, Бериям, Ежовым и прочей шобле: "Сосали бы вы тухлый хуй у дохлого
Троцкого, ебали бы вы свое говно вприсядку и шли бы вы со своей здравицей в
честь вождя и учителя обратно в мамину пизду по самые уши... Ура-а-а!" Вот
поэтому я матюкаюсь, и чувство языка таким наилучшим образом сам для себя
спасаю. Но я для русского языка - полный мертвец. Жизни он от других, от
свободных людей набирается, и нам их не переловить, хоть пройди мы с
железным бреднем от Черного моря до Тихого океана...
На чем мы остановились? Да... Вызывает меня один гусь на Старую площадь
и говорит: "Товарищ Ленин, как известно, был гениальным диалектиком. И в
панской Польше, в эмиграции, сказал жене Надежде: "Верь, - сказал, -
Наденька - если мы придем к власти, то преступный мир всенепременно сам
себя уничтожит! Всенепременно!!! " "Ясна задача?" - спрашивает меня тот
гусь. "Ясна", отвечаю. "Выполняйте!". Вот тут и пришлось мне работенку
провести большую и ответственную, пришлось поволочь несколько месяцев и в
камерах, и в бараках, и на пересылках. Немало повидал я царей блатного мира,
таких "родичей", "паханов", что искренне я думал: мое начальство, пожалуй,
повшивей и поничтожней урки, чем эти. Но в том, что природа у урок, у моего
начальства, да и у меня самого одинакова, я уже никогда не сомневался. В
общем, повидал я их, злодеев, познакомился, потом стал дергать к себе на
Лубянку План мой был не нов, прост и надежен: расколоть монолитное единство
блатных, довести их режимом и голодухой до того, что насрать будет некоторым
на свой "моральный кодекс" и законы чести. Вы спрашиваете: на чем
основывалось социальное урочье существование в лагерях и тюрьмах? На
паразитизме и силе. закон жизни: не работать. Играть. В карты, гражданин
Гуров, играть и толковать, то есть партсобрания устраивать. Не работать, да
еще и играть, такой образ жизни, согласитесь, поддержан должен быть деньгой
или же товаром: шмуткой, махоркой, бациллой, водярой, одеколоном и так
далее. Вот и взяли урки в лагерях власть в свои руки. Взяли и сели на шеи
мужиков и прочих фрайеров. Экспроприируют часть передач, заработков,
захваченное из дому барахлишко и так далее. Живут припеваючи, ибо лагерному
начальству удобно, что большую часть зэков держит в узде меньшая. Есть
порядок, дисциплина и выработка плана. Ну, а урки играют себе и толкуют.
Давайте проведем аналогию между ними, урками, и нашими придурками:
секретарями парткомов, райкомов, обкомов и цена. Урки играют в карты, а
придурки во всякие "зарницы", в соцсоревнования, в трудовые вахты в честь