"Искалеченная" - читать интересную книгу автора (Хади)

Кулаком по голове

Одну из моих многочисленных сестер попросили о замужестве во второй раз. Она только развелась с мужем, которого не любила, после двух лет брака. Теперь со своим ребенком она живет с нами. В статусе разведенной женщины она имеет право отказать, что и делает. И говорит об этом с моей мамой и тетей:

– Кузена я видела в Дакаре с его первой женой. Он живет во Франции. Я сказала «нет», и папа не настаивал.

Мой папа знает, что разведенная женщина вправе решать так, как хочет. Он уже не может навязать ей мужа, которого она не выбрала сама. Но со мной все иначе…

Через несколько дней папа попросил зайти к нему в комнату. Он сидит на кровати, моя бабушка по материнской линии напротив него, а я учтиво устраиваюсь рядом с ней.

– Хади, есть кузен во Франции, который хочет жениться на тебе. Ты согласна?

Странно, но я даже не дрогнула. В моей памяти эта сцена какая-то нереальная. Думаю, что тогда я не отдавала себе отчета в том, что меня ожидало. И в любом случае я была воспитана таким образом, что мне не могло прийти в голову не только возразить, но и вообще ответить. Отец спрашивает согласия своей юной дочери формально – он религиозен, терпим, Коран учит, что он должен задать вопрос. Но ответ не предполагается.

Бабушка отвечает вместо меня пословицей на языке сонинке:

– Даже если ты захочешь поместить ее в змеиную нору, она войдет туда.

– Очень хорошо, я понял.

Юные девушки моего возраста ходят в школу, у них, конечно, есть и другие занятия, как у меня театр, например. Но воспитание, которое мы получаем, в то же время предполагает, что основная задача для девочки – найти мужа. И разумеется, кузена. Это наша судьба. Поэтому-то и немыслимо сказать «нет».

Мой отец выполнил свой долг, соблюдая формальность. Причина понятна. Если случайно или из-за протеста я сказала бы «нет», у него были бы проблемы в семье, пересуды, и свадьба, возможно, не состоялась. Но это маловероятно, и я не осмелилась открыть рот.

Я была уже не ребенком, но еще и не взрослой девушкой. Я должна была ею стать за очень короткое время, которое мне оставили для того, чтобы побыть подростком. Я играла с подругами в театре, невинно флиртовала с мальчиками: «Пересечемся тайно по возвращении с рынка (или еще откуда-то), подадим друг другу знак. Или в гостях у соседки посмотрим друг на друга и поздороваемся». Я смотрела на мальчиков, как и все девочки моего возраста в нашем квартале.

Девочки встречаются каждый вечер у одной или другой, пьют чай со старшими братьями и приятелями. Мы вместе выросли, мальчики и девочки, но старшие братья, конечно, имеют над нами власть и особый авторитет. Но только самый старший мужчина в семье и женщины полностью господствуют над маленькими детскими стаями, за которых они несут ответственность. Нас воспитывают в строгости. Флирт в нашем понимании – только обмен взглядами, ничего больше. Мечта каждой девчонки в Африке, как и везде, – встретить своего принца… Братья имеют власть над младшими, но не над старшими сестрами.

Увы! Начиная с того времени, когда у девочки появляются месячные, а грудь становится видимой, родители считают, что она готова к замужеству. Никто не думает о том, что подростковый период – необходимый этап в развитии, этап физического и интеллектуального созревания будущей женщины. Я еще школьница, мне всего тринадцать с небольшим лет, и я выхожу из комнаты отца без каких-либо особенных эмоций.

В любом случае, скажи я «да» или «нет», ничего бы не изменилось, нужно через это пройти. Моя старшая сестра уже заплатила за свое подневольное замужество: два года жизни с незнакомцем, который стал с ней грубо обращаться. Я, конечно, хотела, чтобы будущий муж не был бы для меня незнакомцем. Хотела, чтобы он за мной ухаживал, приглашал погулять или в кино. Мечта любой девушки. Но если спросить о браке с незнакомым кузеном у других женщин, ответ всегда будет один и тот же: «Ты полюбишь его позже!»

В ожидании я спрашивала себя: «Не тот ли это кузен из Франции, что получил отказ от моей сестры и решил жениться на мне? Может, даже по предложению моих родителей!»

Традиция требует, чтобы мужчина, живущий далеко, попросил разрешения у семьи девушки на брак с дальнейшим проживанием на его родине. Насколько мне известно, речь идет о моем двоюродном брате (сыне папиного брата), который попросил дядю найти для него жену. Ею, похоже, стану я.

Мои мама и бабушка покидают комнату, словно не произошло ничего важного – семейная формальность, не более того. Мама уходит на кухню с моей сестрой, а я принимаюсь за свои домашние обязанности, сегодня они состоят в подметании пола. Тогда я не особенно думаю о том, что сказал отец. Когда события станут развиваться серьезнее, я начну размышлять.

Случай с сестрой должен был ускорить мое размышление, как и эпизод с кузиной, которая совершила скандальный, экстраординарный поступок. Мужчина попросил руки ее старшей сестры. Та осмелилась сказать «нет» и, собрав чемодан, ушла жить к тете. Родители сделали все, чтобы младшая сестра заменила старшую в брачном проекте. Но она не хотела, поскольку у нее был парень! Несмотря на отказ, родители организовали пышную церемонию, младшая оказалась официально замужней и больше не протестовала. Вечером, накануне брачной ночи, ее поместили в свадебную комнату. Такова традиция, это завершает обряд. Здесь она должна была встретиться с мужем. Девушка дождалась, пока останется одна, и до прихода мужа, который должен был лишить ее девственности, выпрыгнула в окно и спаслась.

Я не задумывалась об опасности, хотя прекрасно знала эту историю.

Мамы рассказывали о подобных происшествиях так, чтобы мы запомнили их накрепко. И всегда настаивали на том, что девочки, говорящие «нет», всегда ошибаются.

– Девочка, которая отвергает то, что ей предлагают родители, наверняка нарвется на плохого мужа. Потому что родители всегда находят хорошего мужа. И никогда плохого.

Я не имела возможности в моем возрасте увидеть разницу между воспитанием, традициями и своими собственными желаниями. Все подружки стремились выйти замуж. Я должна была сказать себе, что буду первой…

Несколько дней спустя далекому племяннику папы послали ответ: теперь у него была потенциальная невеста. Папа советовался со своими оставшимися в деревне братьями, поскольку помог принять решение о замужестве дочери без их согласия. Такова патриархальная система, и именно братья утверждают выбор. Если кузен из деревни показался бы им более подходящим, то отцу пришлось бы вести переговоры. Но этого не произошло в моем случае.

Бабушка по материнской линии и мамы счастливы. Им наконец-то есть чем заняться – готовиться к свадьбе. Это грандиозное дело для женщин. Мужчины же отмечают свадьбу в мечети в узком кругу, без присутствия заинтересованных сторон, это вовсе не обязательно. Приготовления к церемонии, которая является продолжением ритуала в мечети, их не касаются.

Я слишком поздно узнала, что мама была против этого брака. Я ни разу не осмелилась спросить ее, поэтому не знаю, почему она возражала. Может, из-за боязни, что семейные браки, как в случае с моей старшей сестрой, обречены на провал. Мама любила своего мужа, мне говорили, и это было заметно. Вероятно, она мечтала о подобном и для своих дочек, но тайком.

Несколькими неделями позже пришло другое письмо, специально привезенное посланником из Дакара. В письме – удовлетворение ответом моей семьи. Посланник привез также деньги для сватовства. Таков обычай. Затем начинает происходить нечто значительное. Собираются мамы. Я пропускаю мимо ушей то, что о чем они говорят в комнате. Я не спрашиваю. Обычно посланник – кто-либо из касты, специально предназначенный для установления контакта между семьями жениха и невесты. Никто не ведет переговоры напрямую без этого посредника. Он должен обсудить и принести приданое. Обычно это происходит очень быстро, все зависит от переговоров. Б моем случае речь идет о семейном браке по соглашению: кузен был родным племянником моего отца. Поэтому переговоры длились недолго.

Однажды я возвращалась от коллективного крана в десяти минутах ходьбы от дома, неся на голове полный таз воды, и беззаботно смеялась с подругами. Между двумя походами к крану я заметила, что кузены моего отца приехали из Дакара навестить его. Я была рада видеть родственников и, ни о чем не подозревая, продолжала выполнять свои обязанности. Коллективный кран – место привычных встреч девчонок. Он есть в каждом квартале. Стоят в очереди, ругаются иногда, смеются. Сегодня легче, чем раньше: не нужно черпать воду из колодцев и царапать руки о шершавую веревку, чтобы вытащить ведро. Но, выигрывая в одном, проигрываешь в другом: вкус, мягкость этой воды не имеют ничего общего с водой из колодца моего дедушки. В случаях ее крайней нехватки из-за отключений продавцы, по большей части мавританцы, взвинчивают цены.

Идя за водой третий раз, я встретила отца. Он попросил меня оставить мои обязанности, вымыться и одеться. Не спрашивая, для чего это нужно, я оставляю свой таз и подчиняюсь. Поскольку приехали родственники, в просьбе отца не было ничего подозрительного. Мама собирается готовить. Я иду мыться и одеваюсь. Когда я готова выйти из комнаты, бабушка по материнской линии появляется на пороге.

– Садись! И больше не выходи отсюда!

Я остаюсь одна.

По бабушкиному тону я понимаю, что происходит нечто важное. Мой отец, его братья и кузены были в мечети для пятичасовой молитвы. Я подозревала, что они будут там говорить только о сватовстве. Но внезапно, пока я сижу одна, прибегает подруга моей сестры и бьет меня кулаком по голове.

Традиция предполагает, что, когда девушку выдают замуж в мечети, другие девушки торопятся ударить ее, поскольку первая из них станет следующей невестой. В американских фильмах невеста бросает букет, к которому кидаются девушки, чтобы поймать его. У нас это удар по голове.

И тогда я поняла. Все кончено, они выдали меня замуж в мечети. Удар по голове – сигнал.

Я остаюсь здесь, как идиотка, не в состоянии вымолвить ни слова перед очевидностью. Мужчины возвращаются из мечети. Все приходят поздороваться со мной, сообщить, что я оказала честь моей семье, дав согласие на брак, посланный мне милостивым Богом, что они молятся, чтобы этот брак длился долго, был счастливым и принес много детей, чтобы удача сопутствовала союзу и чтобы злой дух не потревожил его…

Каждый говорит вслух одно и то же без особых эмоций. Это ритуал.

Я – одна из хорошо воспитанных девушек, которая не перечила. Мои сестры и кузины также прибегают поздравить меня. Старшая сестра занята на кухне, она ничего не сказала мне раньше, не предупредила. В конце концов, я не сказала «нет». Все нормально.

И так проходит вечер. Несколько минут спустя мужчины приносят из мечети орехи колы, маленькие горькие шарики, и раздают их с небольшим количеством денег всем мамам и теткам. Моя мама и ее сестры получают часть приданого, которую они вернут семье как деньгами, так и орехами колы, чтобы показать, что брак был совершен в мечети, но официально еще не праздновался семьей. Организация такой церемонии действительно требует времени, тогда как ритуал в мечети – формальность между мужчинами каждой семьи. Одни говорят: «Мы просим руки вашей дочери для того-то», а другие отвечают: «Мы отдадим ее вам на таких-то условиях…» Условия зависят от решений, достигнутых заранее на переговорах.

В мечети брак заключается на словах, ничего не записывается. Во всяком случае, в то время. И мужчины делают что хотят, поскольку сенегальские законы не противодействуют религии. Чиновники вмешиваются только в случае урегулирования вопросов гражданства. Много африканских женщин остается сегодня в этой ситуации, без каких-либо документов о браке. У нас женщина не меняет фамилию, оставляет свою. И если она разводится, то процедура совершается мужчинами ее семьи таким же способом, в мечети. Муж трижды говорит, как минимум, трем свидетелям, что все кончено. И все действительно кончено. Поэтому кажется, что развод несложен. Но если супруг отказывается произнести необходимые слова, если не хочет, чтобы жена оставила его, или пытается очернить ее имя, тогда родители обязаны положить конец, сказав: «Мы заключили этот брак, мы его и расторгнем».

Такова традиция национального брака. Мне было сложно принять ее тогда. Я замужем в глазах других, но не в своих! И продолжаю жить обычной жизнью. Ничего не изменилось, не считая того, что наблюдение за мной стало намного строже. Особенно со стороны бабушек.

– Не приближайся к мальчикам! Не прикасайся к ним! Не разговаривай с ними!

А я любила навещать одну из моих тетушек, у которой были только сыновья. Мне нравился их кузен, а я нравилась ему. Бабушка знала это.

Мама не хотела, чтобы я выходила по вечерам. Но я, озорная, подвижная, всегда находила способ ускользнуть на улицу, однако ничего плохого не делала. Это была игра – проведать подруг или друзей и поболтать.

Вечером, когда мы, дети, болтали в комнате мальчиков, я вдруг услышала, как кто-то здоровается с тетей. Моя бабушка!

Я не вижу никакого другого выхода, кроме того, чтобы спрятаться под кровать. Мальчики выходят из комнаты и с невозмутимым видом предстают перед пристальным взором моей бабушки.

– Хади здесь?

– Нет-нет, ее нет.

Но бабушка родилась не вчера и прекрасно знает, что мальчишки врут. Она входит в комнату, но не видит меня. Вероятно, она услышала мое дыхание, поскольку мгновенно подняла покрывало:

– Выйди оттуда!

– Я не делаю ничего плохого, я только хотела поговорить с…

– Быстро возвращайся домой. Ты больше не можешь делать то, что тебе вздумается, и ходить туда, куда хочешь. Ты теперь замужем, должна уважать своего мужчину и не встречаться с мальчиками.

Я, девочка-подросток, играя с подружками, забывала историю со свадьбой. Но бабушка всегда была настороже, может, потому, что у кузины родился внебрачный ребенок. Это позор быть беременной от кого-то другого, если ты обручена.

В августе тысяча девятьсот семьдесят четвертого года, когда мне было почти четырнадцать, посланник появился снова. Он из касты сапожников, член нашей семьи. Когда посланник приходит с известием, например о смерти, то обращается только к старейшине, никогда к женщинам или молодым дядям. И в тот день мы даже шутили, – он очень приятный и с чувством юмора.

– А! Посланник! Что еще принес нам? Надеемся, что у тебя хорошие новости, главное – не о смерти.

Он пошел прямо к дедушке. А когда у дедушки кто-либо в гостях, нужно отойти в сторону, нельзя подслушивать. Поэтому я вернулась к своим обязанностям. Спустя полчаса дедушка позвал бабушку, мою маму и тетю – всех женщин в доме. Выйдя от дедушки, они пошли к маме. Я увидела, что они обсуждают что-то с озабоченным видом. Как обычно, ко мне сразу никто не обращается, я узнаю о плохой новости позже.

Жених приехал из Франции вчера вечером, он в Дакаре, и свадьба должна быть подготовлена и совершена очень быстро, поскольку у него мало времени. Он здесь в отпуске на месяц и в течение этого месяца должен жениться, а потом повидаться со своей семьей в деревне, что займет, как минимум, два дня пути. Короче говоря, свадьба назначена на следующий четверг, а сегодня понедельник. Бремени мало. Женщины недовольны:

– Это слишком быстро! Слишком быстро!

Ведь ничего не стоило предупредить их заранее – за два-три месяца. Спешка – неуважение к их труду. Организация свадебной церемонии требует времени. Нужно проинформировать всех членов семьи, подготовить приданое. К счастью, в том, что касается приданого, можно подождать, поскольку мужчина возвращается во Францию. Приданое представят семье позже, но подготовить его нужно обязательно.

Приданое молодой девушки состоит из набора кухонной утвари, одежды, ткани, набедренных повязок, сотканных, покрашенных и сшитых вручную, что требует времени – месяцев работы. В конце церемонии приданое должно быть представлено свекрови. Для его приготовления нужно иметь сумму, эквивалентную семистам евро сегодня. Это большие деньги для семьи. И многие девушки работают годами, готовя себе приданое. Деньги, которые дает будущий муж, тоже идут на расходы, но и семья девушки должна внести свою лепту.

Что касается меня, то сумма денег была символической. Мой папа говорил всегда: «Я не продаю своих дочек». Дедушка еще более строг в этом вопросе: «Деньги на ветер не выбрасывают – их слишком трудно заработать».

Бабушка уведомляет меня о новых запретах:

– С этого момента ты больше не покинешь дом. Ты займешься тем, что должна делать, но в доме. Ты не должна больше выходить на улицу.

Подружки все еще приходят ко мне, но смеха не так много, как раньше. Я в заключении, заперта, я становлюсь нервной. У меня осталось всего четыре дня…

В течение этих четырех дней каждый вечер мои подружки приходят в дом. Они поют, танцуют, шутят, болтают о разной ерунде. Это их способ дать мне понять, что я уже не в их клане, теперь я принадлежу к другому – замужних женщин.

На третий день тетя приходит выполнить свою роль символического проверяющего моей невинности.

– Уверена ли ты в себе? Если не уверена, скажи мне об этом сейчас.

– Я уверена в себе.

У нас слово стоит дорого. У нас не практикуют непристойную и унизительную проверку, никакой запачканной кровью простыни, которой размахивают, как трофеем, на утро после свадьбы посреди деревни. Но девственность невесты остается важнейшим условием замужества, и строгий надзор является свидетельством этого. Нужно быть невинной. И точка. Иногда мне казалось, что мама слишком строга в период сватовства.

– Видишь эту черту? Если ты перешагнешь ее, я порежу тебе ногу.

В любом случае моя жизнь уже была ограничена, когда у меня появились месячные. Перед свадьбой я слышала от нее постоянно, что должна быть осторожной.

– Ты много ходишь. Почему ты это делаешь? Девушка должна оставаться в доме. А ты все время носишься то к одному, то к другому.

– Но я хожу только к своим старым подругам и друзьям!

– Приходит время, когда девушка уже не выходит!

Действительно, согласно традиции девушка не должна больше выходить. Но поскольку в нашем квартале можно пересечь улицу, чтобы войти в дом той или другой моей подруги, я не видела в том ничего плохого. Моя мама – тоже, но для нее это было принципиально: я должна ей подчиниться. Если она не знала кого-либо из моих подруг, обязательно говорила:

– Кто она? Ты ходишь повсюду. Я выросла в этом городе, вышла здесь замуж, но никто меня не знает. А ты! Все знают тебя!

Я много ходила, поэтому всех знала, во все совала свой нос.

Мамы приступили к приготовлениям. Нужно найти большие котлы, купить рис, просо, баранов. Родственники начинают съезжаться из Дакара и других мест и остаются в доме, чтобы помочь. Некоторые остановились в большом доме моего дедушки, когда у нас уже не было места. Соседи берут к себе еще нескольких. Выходит настоящий муравейник. Члены моей семьи все дни с раннего утра готовят еду.

В четверг – большой праздник. Впервые я осознаю, что со мной происходит, и начинаю рыдать перед подругами. Я плачу по многим причинам, разным, смутным, но не потому, что покину мою семью, не в этом дело. Муж вернется во Францию, и я не думаю о разлуке, во всяком случае сейчас…

Я плачу по большей части оттого, что бабушки Фулей, которая воспитала меня, больше нет. Мне бы очень хотелось, чтобы она была рядом со мной и день свадьбы и была бы счастлива. Бог уже семь лег, как ее нет, но она прочно связана со мной и даже сегодня. Я обязана ей детством, воспитанием. Я получила благодаря ей много любви. Она научила меня уважению, чувству собственного достоинства, порядочности. Ее мне так не хватает. Мне страшно.

Я никогда не видела того мужчину. Я не знаю, как он выглядит, сколько ему лет. Мне сказали только, что у него уже была жена и что он развелся с ней на днях. Кажется, его жена забеременела от другого, в то время как он в течение многих лет не приезжал навестить ее в деревне. Вот причина развода, но это вовсе не утешает меня. И я плачу снова, когда тетя возвращается.

Приходит время с помощью лезвия для бритья, того самого лезвия, что с детства внушает мне ужас, удалить «ненужные» волосы. Нет никаких специальных средств, нет воска, я должна справиться сама. Нужно дать мужчине женщину, как говорят, девственную во всем, чистую во всех отношениях, очищенную от всего, включая волосяной покров, который некстати покрывает ее подмышки и живот. Подруги здесь, котлы кипят, барашек зарезан. Дом полон шума. Мне ничего не остается делать, как бриться.

– Хочешь, я помогу тебе?

– Спасибо, тетя, я сама.

Проклятое лезвие пробуждает забытые воспоминания. Я осмеливаюсь только едва коснуться некоторых мест. Я дрожу, держа лезвие, подобное тому, что когда-то резало меня. Это чертово лезвие! Я плохо управляюсь с ним. Руки дрожат. Я стараюсь, как могу, и не могу попросить помощи: слишком интимно и очень страшно.

Женщины поют и танцуют, а я испытываю противоречивые эмоции – запуганная, наивная и беспомощная. Я была горда, что выхожу замуж и должна делать все, как взрослая женщина. Я успокаиваюсь, поскольку женщины не оставляют мне времени для раздумий, приходя каждые пять минут. Они поют мне дифирамбы, с которыми в дом приходит приглашенный по этому случаю поэт, чтобы рассказывать о храбрости моих предков по отцовской и материнской линии. Все очень горды. Такое впечатление, что они отдали бы все свое богатство, чтобы присутствовать здесь, настолько горды за меня.

О том, что ждет меня, я запрещаю себе думать, боюсь представить брачную ночь, потому что ничего не знаю о ней. Как ничего не знаю и о своем муже.

Я молюсь, чтобы он оказался хорошим человеком, с которым я могла бы приятно проводить время. Я спрашиваю себя, есть ли у него машина, будем ли гулять по вечерам, ходить в кино, есть шаурму, греческий или ливанский сэндвич, мороженое-конус. Детьми мы покупали мороженое от пяти до десяти сантимов – конус стоил слишком дорого. А может, он будет настолько щедрым, что я смогу помогать родителям. Даст ли он мне денег па украшения, на красивую одежду, обувь? Все это было предметом для обсуждения между подругами во время предыдущих церемоний, когда мы видели шикарно одетых мам. «Ты видела ее кольцо? Надеюсь, однажды у меня будет такое же… Ты видела ее бубу? Надеюсь, однажды…»

Девушки носят длинные юбки, обычные набедренные повязки, но не бубу, как мамы. У меня были золотые украшения, доставшиеся мне от бабушки, но немного: я не то чтобы из бедной семьи, но и не из очень богатой. Что касается мам, то они носят драгоценности, полученные после замужества или доставшиеся от родителей.

Запертая в моей комнате с подругами, я повязываю волосы белой лентой. После обеда женщина приходит заплести косички невесте, это особая техника. Одна большая косичка на макушке, две обрамляют лицо и еще две на затылке. А в это время тамтамы звучат все громче, мамы танцуют и поют. Возможно, для того, чтобы заставить нас не думать о том, что будет дальше.

После ужина – после того как все потанцевали, спели и наелись, – после полуночи, ближе к часу ночи, меня повели к мужу в свадебную комнату. Он находится там с другими мужчинами, сидящими повсюду, но я его еще не знаю. И никто мне его не показывает, поскольку видеть его до окончания церемонии нельзя. В деревнях, если невесте повезло и она увидела будущего мужа до церемонии, ее тотчас прячут. Муж тоже не должен видеть ее.

Я не имею права выходить из комнаты и мало-помалу чувствую, как груз опускается на мои плечи – головная боль, и ничего не хочется, ни есть, ни пить. У меня все болит. Но это, наверное, от страха перед тем, что меня ждет, перед брачной ночью.

Иногда, слушая разговоры мам, можно сделать вывод о том, что некоторые мужчины грубы со своими женами в первую ночь. Никто еще не говорил, что невеста не была девственницей. Если так и было, ее семья хранила секрет, и особенно ее муж. Иногда говорили о молодой невинной девушке, которая, захворав, оставалась в постели еще несколько дней после брачной ночи. Я знаю, что «это» больно. Я знаю, что будет кровь. И час настал.

Тети приходят за мной в комнату и просят подружек выйти, поскольку должны дать мне советы, не касающиеся никого, кроме меня. Советы относительно просты: применение разных духов, использование только нового ведерка для обмывания. Все ново в этот день. Белые ленты, бубу, платок и газовая вуаль.

Маму я почти не вижу, она очень занята с гостями, но приходит проверить, хорошо ли заплетены косички, и исчезает в семейном муравейнике, бросив на меня беспокойный, почти испуганный взгляд. О чем она думала? Я была в те минуты, как говорят у нас, «девушкой, которая входит в комнату». Может, мама говорила себе, что я, конечно, физически выгляжу взрослой, но еще совсем ребенок. И задавала себе главный вопрос: девственна ли я? Все мамы всегда беспокоятся об этом до последней минуты. Ни одна из них не признается, что «вырезанная» дочка может иметь проблемы при первом сексуальном контакте и даже позже. Они и их дочери прошли через это, но все молчат, и я ни о чем не догадываюсь.

Меня выводят из комнаты с особой церемонией, берут за руку и ведут к центру двора. Две женщины сопровождают меня, другие следуют за нами, напевая куплеты и хлопая в ладоши.

В середине двора меня сажают на большую ступку, служащую для измельчения проса. Ее поставили вверх дном. Новое ведро с водой около меня, здесь же маленькая тыква. В воду положили ароматные травы, рядом ладан. Женщины снимают ленты с моих волос, потом бубу, и я остаюсь только в набедренной повязке. Теперь символически мое тело готовят к «жертвоприношению»: льют немного воды на голову, поют и обмывают. Сейчас я кукла в их руках, так продолжается минут двадцать. Затем я надеваю бубу, надушенное ладаном. Оно белое – символ девственности и «очищения», которое я перенесла в семь лет. С более тугой и тяжелой набедренной повязкой я направляюсь в свадебную комнату, моя голова покрыта вуалью.

Поскольку наш дом в день церемонии был переполнен гостями, комнату приготовили на другой стороне улицы, у соседей мандингов. Это узкая комната с голыми стенами, площадь которой настолько мала, что на полу может уместиться только один матрас. На нем белое покрывало и противомоскитная сетка. Женщина, сопровождавшая меня сюда, уходит. Я одна.

С этой минуты мою память словно заблокировали, будто я запретила себе думать о том, что произошло в той комнате. Я знаю, что он вошел, но я не хотела смотреть на него и не сняла вуаль. У него в руках потухшая керосиновая лампа. Это единственное, о чем я помню. Я проснулась на следующий день часа в четыре утра с восходом солнца. Крики и причитания перед дверью вывели меня из комы, в которую я погрузилась. Мужа не было. Мамы выглядели счастливыми: они получили то, что хотели, а подруги сказали мне:

– Господи, ну и кричала ты вчера вечером! Все в квартале слышали.

О боли я помнила, о криках нет. Это была настолько невыносимая боль, что я потеряла сознание, ничего не видела, ничего не слышала в течение трех или четырех часов. Во мне просыпается ненависть к той части моего тела, интимная рана на которой не затянется никогда.