"Брайан Уилсон Олдисс. Никогда в жизни" - читать интересную книгу автора

снова, столь же бессмысленно, как избитая фраза или давным-давно наскучившая
мелодия - повторяться на потеху этим идиотам, обступившим их со всех четырех
сторон и встречавших радостным гоготом любое их слово и действие.
Вначале все это изумляло и пугало Родни до колик в желудке.
Могущественная сила, вытащившая их как бы из гроба, казалась ему чем-то
сугубо сверхъестественным. Потом, пообвыкнув, он даже слегка возгордился
тем, что эти мудрые существа выбрали для показа именно его день,
эксгумировали именно его скромную жизнь. Вскоре, однако, он понял, что
гордиться, собственно, нечем, что он не более чем актеришка на каком-то,
широко разрекламированном, правда, но все же третьеразрядном представлении
какой-то сумасшедшей ярмарки - поставляет развлечение зевакам, а не пищу для
размышлений философам.
Родни, обняв Валерию, прошелся с нею по запущенному саду. В южной части
Оксфорда стояла прекрасная погода, радио у соседей молчало.
- Так ли уж нужно тебе ехать к этому нудному профессору, дорогой? -
спросила она.
- Ты же знаешь, что я должен с ним встретиться, - сказал он и,
сдерживая раздражение, добавил: - После ленча выберемся куда-нибудь вдвоем:
только ты и я.
В этот момент зрители неизменно хихикали, вероятно, выражение
"выбраться вдвоем" приобрело в их время оттенок некоторой двузначности.
Родни, произнося эту фразу, каждый раз со страхом прислушивался к реакции
публики, но ничего изменить не мог - все, что когда-то было сказано и
сделано, повторялось без малейших изменений вновь и вновь.
Он элегантно, как ему казалось, поцеловал Валерию (зрители хохотнули) и
направился в гараж. Жена вернулась домой - и к Джиму. Он, Родни, никогда не
узнает, что там происходило, сколько бы раз ни повторялся этот день. Он
догадывался, что сын влюблен в Валерию, и что ей он тоже не безразличен, но
ни утвердиться в своих подозрениях, ни опровергнуть их не имел ни малейшей
возможности. Оставалось надеяться, что у нее хватит ума предпочесть зрелого
опытного мужчину девятнадцатилетнему сопляку. Впрочем, не далее чем полтора
года назад о нем писали как "об одном из наиболее многообещающих молодых
литературоведов litterae historical".
Родни, конечно, мог бы дойти до колледжа пешком - до него, если идти
напрямик, было рукой подать. Однако он, поскольку недавно приобрел машину -
некоторым образом роскошь при его скромном заработке преподавателя, - решил
все же ехать. Публика, естественно, корчилась от смеха, завидев его скромный
автомобильчик. Родни протер тряпкой ветровое стекло и, лелея в душе
ненависть к зрителям и всем прочим обитателям этого ужасного мира, сел за
руль. Странное дело - в каком-то из дальних уголков мозга прежнего Родни
крепко гнездился дух совершенно нового, неизвестного ему человека. Что
касается зрения, слуха и всех прочих жизненно необходимых атрибутов, - все
они принадлежали старому Родни: тому, кто прожил некогда этот теплый осенний
день, а новый Родни едва распоряжался малой частичкой его сознания, и был не
более чем наблюдателем, вновь и вновь окунающимся в прошлое.
В этом и состояла ирония ситуации. Он избежал бы всех этих страданий,
если бы не понимал того, что происходит. Но он понимал, в том-то вся беда -
даже для него, историка, а не представителя естественных наук, разобраться в
этом не составило особого труда. Где-то в будущем люди научились воскрешать
прошлое. Ушедшие годы лежат на полках минувшего, как катушки с кинопленкой в