"Марк Александрович Алданов. Пуншевая водка (Сказка о всех пяти земных счастьях) " - читать интересную книгу автора

занес было их в память: "как-нибудь в свободное время", - но сам усмехнулся:
какое уж теперь свободное время! Спросил себя, не уменьшаются ли и
умственные силы, и с гордой уверенностью тут же ответил: нет, не
уменьшаются, - напротив, и знаний, и мыслей все больше.
Прошел мимо спальной жены на цыпочках, чтобы ее не разбудить: только
помешает работе, увидит, что он у прута, и начнется стон; хочет, как Рихман,
погубить себя, сожжет и ее, и весь дом. Представил себе, как жена будет
кричать все это сначала по-немецки, потом на ужасном русском языке, и
поморщился. Он не то недолюбливал жену, потому что она была немка, не то
недолюбливал немцев, потому что был женат на немке.
По своему обычаю, первым делом прошел через двор в палату, где шли
мозаичные работы. "Полтавская баталия" подвигалась, но не очень быстро.
Колеры смальты составлялись по его способам, выработанным посредством
бесчисленных опытов в печи. Цильх работал недурно, то, чему он его научил,
знал хорошо, но своей сметки не имел ни на грош. Напротив, Матвей Васильев
многое схватывал на лету, но химии не знал, вообще не знал ничего и ничему
не хотел учиться. Хмуро осмотрел картину: да, подражать камешками и стеклами
не так просто, как картиной из масла.
- Составщики могли бы работать лучше. Мастика худо проварена, и вот
кусок не прошлифован, - сердито заметил он Цильху. Затем произнес несколько
крепких слов, обращаясь преимущественно к Васильеву и не объясняя, что
именно имеет в виду: знал, что тот поймет и без объяснений. Васильев
действительно понял и из приличия потупился. Цильх смущенно оправдывался:
денег отпускается слишком мало, всего по десяти копеек на фунт, так римского
состава не получишь.
- Денег? Да, деньги всего важнее, - с угрюмой усмешкой сказал
Ломоносов. - Деньги, что и говорить, наиважнейшее. Но к деньгам не худо
иметь и голову.
Вышел из мастерской, хмуро бормоча: "гельд... аржан... ратра...
пекуниа... храма..." Безденежье было его большим, давним и вечным бедствием.
В тысячный раз подумал, что у ничего не делающих вельмож, у иных
мошенников-купцов денег куры не клюют, а он всю жизнь прожил, не имея лишней
копейки не только для себя, но для опытов, необходимейших России и науке.
Эта мысль, при все усиливавшейся раздражительности профессора, привела его
тотчас в бешенство.
Остановился на мгновенье, любуясь своим садиком. Злоба его еще
усилилась: садовник не подрезал кустов, - "ну, погоди ты, каналья
этакая!.." - произнес вслух несколько очень нехороших слов из своего
богатого запаса, в котором были слова архангельские, московские, киевские,
польские, немецкие и всякие другие, вынесенные из разных скитаний.
В самом мрачном настроении он вошел в дом. В коридоре из двери
выглянула Елизавета Андреевна, бывшая Христина Генриховна, и сразу, по виду
мужа, по его лицу, по тяжелой походке, поняла, что беспокоить его не нужно;
она поспешно затворила дверь. Мужа своего она не знала и не понимала, хоть и
очень много лет прошло с той поры, как он, молодым человеком, в Марбурге
женился на ней, покрывая грех. Но ей было известно, что, когда он гневен,
раздражать его нельзя.
Огромная комната служила и кабинетом, и ботаническим музеем, и
физическим институтом, и химической лабораторией. Всюду были заставленные
инструментами столы, полки с книгами, со склянками. Превозмогая боль в