"Марк Александрович Алданов. Пещера (Трилогия #3) " - читать интересную книгу автора

- Да... Но, если вы разрешите? Я не совсем понимаю...
Муся подавила зевок. Она любила слушать, как разговаривают о серьезных
предметах умные и ученые мужчины. Но на этот раз спор был уж очень скучен.
Серизье ни разу на нее не оглянулся. "Это врут, что он viveur*. Какое
странное слово viveur. У американца кожа на шее совершенно отвисла, провалы
какие-то... Да, неприятно быть стариком... Как они однако его сюда
заполучили? Он верно думает, что здесь настоящий салон и цвет парижского
общества. Впрочем, Серизье, пожалуй, цвет и есть, но он один... Ничего,
кстати, нет в нем утонченного, в этом Серизье. А рот очень, очень
красивый... Удобно ли будет пригласить его к нам? В первый раз видимся, не
очень удобно, еще откажется... Хоть бы раз все-таки, из приличия, оглянулся
на меня... Бедная Жюльетт совсем в него влюблена... То-то мы должны были
уехать посредине пьесы..."
______________
* прожигатель жизни (франц.)

- Можно мне еще рюмку бенедиктина? - громко сказала Муся, нарочно
прерывая спор мужчин. Все оглянулись. Она изобразила на лице испуг: ее здесь
называли алкоголичкой, это ей нравилось. - Я выпила всего две рюмки, а имею
право на три.
- Ах, ради Бога, - сказала, улыбаясь, Елена Федоровна и тотчас
использовала перерыв для выполнения хозяйских обязанностей. - Господа, кто
хочет еще чаю? Или портвейна? Вам можно? - обратилась она к американцу. - Я
не пью спиртных напитков, - строго, с некоторой гордостью, сказал он.
- А чаю?
- Да, пожалуйста... Но мне скоро надо будет уехать.
- Почему же так рано?
- Ведь подземная дорога у вас перестает работать очень рано, - сказал
так же строго мистер Блэквуд. Все улыбнулись. "Ничего нет трогательного в
том, что дурак-старик, при своих миллионах, жалеет пять франков на
автомобиль. Изображает собаку на сене и еще, кажется, рисуется этим", -
подумала Муся, взяв у Жюльетт рюмку бенедиктина. Однако вид американца
исключал мысль о том, будто он рисуется. Мистер Блэквуд был скуповат
вследствие трудной молодости, и, как все скупые люди, легче расставался с
большими деньгами, чем с грошами. Богатство досталось ему поздно; жизнь
богача сама по себе почти не дала ему радости, как человеку, курившему
долгие годы махорку, не может доставить наслаждения тонкая сигара.
- Почему же так рано? Ведь завтра воскресенье, верно вы не работаете...
- Мне нужно рано встать, чтоб поспеть в церковь...
Серизье изобразил на лице несочувствующее понимание культурного
европейца.
- Все-таки еще пять минут... А вам, мосье Серизье, можно ликера или
портвейна? - спросила Елена Федоровна.
- Нет, благодарю вас. Ничего, - ответил депутат. "Верно, у них так
принято, у румын, у русских, вечером угощать ликерами и портвейном, -
подумал он. - Странное, однако, общество..." Серизье знал этот салон и
относился к нему со снисходительностью старого парижанина: "всем надо
жить"... Бывал он здесь, впрочем, очень редко; на этот раз приехал потому,
что, по старым, добрым отношениям, неловко было отказать Леони Георгеску.
Кроме того, знакомство с прибывшим в Париж американским богачом передовых