"Рюноскэ Акутагава. Мандарины" - читать интересную книгу автора

тоску. Вопросы заключения мира, молодожены, опять молодожены, случаи
взяточничества чиновников, объявления о смерти... Испытывая странную
иллюзию, будто поезд, войдя в туннель, вдруг помчался в обратном
направлении, я почти машинально переводил глаза с одной унылой заметки на
другую. Но все это время я, разумеется, ни на минуту не мог отделаться от
сознания, что передо мной сидит эта девочка, живое воплощение серой
действительности в человеческом образе. Этот поезд в туннеле, эта
деревенская девочка, да и эта газета, набитая банальными статьями, - что
же это все, если не символ непонятной, низменной, скучной человеческой
жизни? Все мне показалось бессмысленным, и, отшвырнув недочитанную газету,
я опять прислонился головой к оконной раме, закрыл глаза, как мертвый, и
начал дремать.
Прошло несколько минут. Внезапно, словно испуганный чем-то, я невольно
оглянулся - оказалось, что девочка незаметно встала со своего места на
противоположной скамейке и, остановившись рядом со мной, упорно старалась
открыть окно. Но тяжелая рама никак не поддавалась. Потрескавшиеся щеки
девочки еще больше покраснели, и я слышал, как, хлопоча у окна, она иногда
шмыгала носом и прерывисто дышала. Конечно, ее усилия не могли не вызвать
у меня известного сочувствия. Однако уже по одному тому, что склоны
холмов, на которых светлела в сумерках засохшая трава, с обеих сторон
надвигались на окна, легко можно было сообразить, что поезд опять подходит
к туннелю. И все же девочка хотела спустить нарочно закрытое окно - зачем,
мне было непонятно. Я мог считать это только капризом. Поэтому, с прежней
суровостью в глубине души, я холодно смотрел, как обмороженные ручки
бьются, пытаясь спустить стекло. Я желал, чтобы эти усилия так и не
увенчались успехом. Но вдруг поезд с ужасным грохотом ворвался в туннель,
и в тот же миг рама, которую девочка старалась спустить, наконец со стуком
упала. И в прямоугольное отверстие разом густо хлынул внутрь и разлился по
вагону черный, точно пропитанный сажей, воздух, превратившийся в удушливый
дым. Я не успел даже закрыть платком лицо, как меня обдала целая волна
дыма, и, давно уже страдая горлом, я закашлялся так, что чуть не
задохнулся. А девочка, не обращая на меня ни малейшего внимания,
высунулась в окно и, подставив волосы трепавшему их ветру, смотрела вперед
по ходу поезда. Я глядел на нее, окутанную дымом и электрическим светом, и
если бы только за окном вдруг не стало светлеть и оттуда освежающе не
влился запах земли, сена, воды, то я, наконец-то перестав кашлять,
несомненно, жестоко выругал бы эту незнакомую девочку и опять закрыл бы
окно.
Но поезд уже плавно выскользнул из туннеля и проходил через переезд в
бедном предместье, сдавленном с обеих сторон горами, покрытыми на склонах
сухой травой. Вокруг повсюду грязно и тесно жались убогие соломенные и
черепичные крыши, и - должно быть, это махал стрелочник - уныло развевался
еще белевший в сумерках флажок. Как только поезд вышел из туннеля, я
увидел, что за шлагбаумом пустынного переезда стоят рядышком три
краснощеких мальчугана. Все трое, как на подбор, были коротышки, словно
придавленные этим пасмурным небом. И одежда на них была такого же цвета,
как все это угрюмое предместье. Не спуская глаз с проносившегося мимо
поезда, они разом подняли руки и вдруг, не щадя своих детских глоток, изо
всех сил грянули какое-то неразборчивое приветствие. И в тот же миг
произошло вот что: девочка, по пояс высунувшаяся из окна, вытянула свои