"Рюноскэ Акутагава. Рассказ о том, как отвалилась голова" - читать интересную книгу автора

изменилось. Тем временем рукоять шашки сделалась скользкой от пота. И в то
же время удивительно сохло во рту. Тут внезапно перед его лошадью
вынырнуло искаженное лицо японского солдата с вытаращенными, чуть не
вылезающими из орбит глазами и широко раскрытым ртом. Сквозь дыру в
разрубленной посредине фуражке с красным кантом видна была наголо обритая
голова. Хэ Сяо-эр взмахнул шашкой и изо всех сил рубанул по фуражке.
Однако шашка коснулась не фуражки и не головы противника под фуражкой. Она
встретилась с взметнувшимся клинком шашки противника. В кипевшем кругом
шуме звук удара прозвенел отчетливо и страшно, и в ноздри ударил острый
запах металла. Широкий клинок, ослепительно блеснувший на солнце, оказался
прямо над головой Хэ Сяо-эра и описал широкий круг... И в тот же миг
что-то невыразимо холодное с глухим звуком впилось ему в шею.


Лошадь со стонущим от боли Хэ Сяо-эром на спине бешено неслась вскачь
по полям гаоляна. Гаолян рос густо, и полям его, казалось, нет конца.
Голоса людей, лошадиное ржание, лязг скрещивающихся шашек - все уже
затихло. Осеннее солнце в Ляо-дуне сияло так же, как в Японии.
Хэ Сяо-эр, как это уже упоминалось, покачивался на спине лошади и
стонал от боли. Но звук, пробивавшийся сквозь стиснутые зубы, был не
просто крик боли. В нем выражалось более сложное ощущение: Хэ Сяо-эр
страдал не только от физической муки. Он плакал от душевной муки - от
головокружительного потрясения, в основе которого лежал страх смерти.
Ему было нестерпимо горько расставаться с этим светом. Кроме того, он
чувствовал злобу ко всем людям и событиям, разлучавшим его с этим светом.
Кроме того, он негодовал на себя самого, вынужденного расстаться с этим
светом. Кроме того... Все эти разнообразные чувства, набегая одно на
другое, возникая одно за другим, бесконечно мучили его. И по мере того,
как набегали эти чувства, он пытался то крикнуть: "Умираю, умираю!" - то
произнести имя отца или матери, то выругать японских солдат. Но, к
несчастью, звуки, срывавшиеся у него с языка, немедленно превращались в
бессмысленные хриплые стоны - настолько раненый ослабел.
"Нет человека несчастней меня! Таким молодым пойти на войну и быть
убитым, как собака. Прежде всего ненавижу японца, который меня убил. Потом
ненавижу начальника взвода, пославшего меня в разведку. Наконец, ненавижу
и Японию и Китай, которые затеяли эту войну. Нет, ненавижу не только их.
Все, кто хоть немного причастен к событиям, сделавшим из меня солдата, все
они для меня все равно что враги. Из-за них, из-за всех этих людей я
вот-вот уйду из мира, в котором мне столько еще хотелось сделать. И я,
который позволил этим людям и этим событиям сделать со мной то, что они
сделали, - какой же я дурак!"
Вот что выражали стоны Хэ Сяо-эра, пока он, вцепившись в шею коня,
несся все дальше и дальше по полям гаоляна. Время от времени то там, то
сям вспархивали выводки перепуганных перепелов, но конь, разумеется, не
обращал на них никакого внимания. Он мчался вскачь, с клочьями пены на
губах, не заботясь о том, что всадник едва держится на его спине.
Поэтому, если бы позволила судьба, Хэ Сяо-эр, неумолчно стеная и
жалуясь небу на свое несчастье, трясся бы в седле целый день, пока
медно-красное солнце не склонилось бы к закату. Однако равнина постепенно
переходила в пологий склон, и когда на пути заблестела узкая мутная