"Константин Сергеевич Аксаков. Три критические статьи г-на Имрек" - читать интересную книгу автора

произнесены. В нем слышалось что-то такое преклоняющее на жалость, что один
молодой человек, недавно определившийся, который, по примеру других,
позволил было себе посмеяться над ним, вдруг остановился, как будто
пронзенный, и с тех пор как будто все переменилось перед ним и показалось в
другом виде. Какая-то неестественная сила оттолкнула его от товарищей, с
которыми он познакомился, приняв их за приличных, светских людей. И долго
потом среди самых веселых минут представлялся ему низенький чиновник с
лысинкою на лбу, с своими проникающими словами: "Оставьте меня, зачем вы
меня обижаете" - и в этих проникающих словах звенели другие слова: "Я брат
твой". И закрыл себя рукою бедный молодой человек, и много раз содрогался он
потом на веку своем, видя, как много в человеке бесчеловечья, как много
скрыто свирепой грубости в утонченной, образованной светскости, и боже! даже
в том человеке, которого свет признает благородным и честным..." (стр. 253 и
254) {19}.
Замечательно, что строки эти именно следуют за тем местом, где сыплют
на голову Акакию Акакиевичу бумажки, о чем упоминает Макар Девушкин, говоря,
что тут бы следовало сказать, что он (чиновник) такого обхождения не
заслуживал. И Макар Девушкин, который выставлен, кажется, не таким, чтобы не
понять этого места, который все твердит, что он человек, не понял однако же
этих строк. Странно. В этом, кажется, виноват уже сам г. сочинитель. Не
хотел ли, впрочем, сказать г. Достоевский, что тяжело впечатление повестей
Гоголя для бедного человека. Еще страннее! Это значит не понимать повести
Гоголя, и только. Макар Девушкин обиделся не только за бедного чиновника, он
обиделся и за его превосходительство. Надо прибавить, что его
превосходительство выставлен у г. Достоевского человеком благороднейшим -
_превосходным_.
Вот наше мнение о повести г. Достоевского! Несмотря на то, мы еще не
знаем, что будет вперед, и не можем судя по первой повести (хотя говорится,
что видна птица по полету) сказать решительно: нет, г. Достоевский не
художник и не будет им. Надо подождать, что будет далее.
Между тем вышел 2-й K "Отеч<ественных> зап<исок>" за 1846 г., и в нем
помещена другая повесть г. Достоевского. Мы прочли ее; сделаем маленькое
отступление, оставим на время разбор "Сборника" и скажем об ней.
Эта повесть называется "_Двойник_"; на сцене тоже чиновник, титулярный
советник, Голядкин. В этой повести видим мы уже не влияние Гоголя, а
подражание ему; но так как подражать творчеству нельзя: надо самому иметь
творчество, а тогда это уже подражанием не будет, то г. Достоевский
подражает приемам, внешним движениям Гоголя, одной наружности, не понимая,
как видно, что у Гоголя все это прекрасно, потому что самобытно живо,
вытекает из внутренней причины, а когда кто-нибудь, погнавшись за сходством,
схватит только одну голую внешность, одни приемы, не ухватив духа, жизни,
облекшейся в них, то это выйдет до неясности безжизненно, сухо и скучно.
Таков г. Достоевский в этой своей повести длинной и до невероятности
утомительной. В ней г. Достоевский постоянно передразнивает Гоголя,
подражает часто до такой степени, что это выходит уже не подражание, а
заимствование. Мы даже просто не понимаем, как могла явиться эта повесть.
Вся Россия знает Гоголя, знает его чуть не наизусть; - и тут, перед лицом
всех, г. Достоевский переиначивает и целиком повторяет фразы Гоголя.
Разумеется, это только одни фразы, лишенные своей жизни; это одно голое
подражание внешности великих произведений Гоголя. В этом только и состоит