"Константин Сергеевич Аксаков. Богатыри времен великого князя Владимира по русским песням" - читать интересную книгу автора

это сборник, означенный именем Кирши Данилова {4}, которое мы за ним и
удержим. Он служит главным источником всех сведений наших по части песен о
богатырях и времени Владимировой.
Общая поэтическая словесная форма этих сказаний о богатырях есть песня.
Но русская наша песня - такая стихотворная форма, которую сами мы еще
недовольно себе объяснили. Наша русская песня (т<о> е<сть> народная) не есть
определенное стихотворение и не имеет определенного метра, отделяющего ее от
прозы. Между русскою прозою и русским стихом нет ярко проведенного рубежа,
как то встречается у других народов. Отдельной, заранее готовой стихотворной
формы, в которую можно было бы отливать слова, - нет у нас. Слово само
должно отделяться от обыденной речи непоэтической, называемой прозою, и
давать себе прямую гармоническую форму, доходить до стиха; так что процесс
образования поэтической речи или стиха совершается тут же, и стих возникает
из прозы, как скоро поэтическая сила вдохновения подымает слово. Заранее
готовой, условной формы стихотворения мы не имеем: но зато мы имеем живое
стихотворное слово. Поэтому нельзя найти ровных рамок для русской песни,
поэтому нельзя писать русскими стихами (хотя это выражение употребляется
писателями), ибо заранее известных форм этих стихов не существует. Надо в
самом деле одушевиться гармонией мысли и слова, в самом деле стать поэтом на
ту минуту, и слово примет гармонический изящный стихотворный вид; без того
поэтическое слово человеку не дастся, как дается оно при определенных
размерах, наводнивших из чужих стран нашу литературу и расплодивших такое
множество стихотворцев. В пример сказанного нами о вдохновенности живого
русского слова можем привести грамоту Гермогена {5}, где, говоря о том, как
свели царя Василья {6} с престола, он выражается:

Солгалось про старых то слово,
Что красота граду старые мужи.

В этих строках уже слышен размер - слышна гармония самого слова, и мы
нарочно написали их стихами. Подобных примеров довольно в наших грамотах.
Богатырские песни, очевидно, принадлежат к древнему периоду нашей
истории; вероятно, были они петы если не при самом Владимире, то вскоре
после него. Язык и строй этих песен различается во многом от песен
новогородских или от песен Иоаннова времени; при сравнении их живо
чувствуешь, что песни Владимировы древнее и по содержанию, и по изложению.
Время, конечно, имело на них свое действие, оно нанесло многое на них, и
многое прилипло к ним; встречается много анахронизмов, но объяснить их
нетрудно. Народ, продолжая петь старые песни о битвах богатырских с врагами,
был тревожим новыми врагами, вызывавшими его на новые битвы. Образы этих
новых врагов заменяли в его воображении образы врагов древних. Так татары
заступили в песнях место печенегов и казар {7}; так вольное и радостное
положение великого князя киевского Владимира, сохраняющееся в песнях,
смущается последующими отношениями князей русских к Орде. Орда, в песнях,
каким-то чудом зашла в мир и эпоху Владимира, но зато видим и понимаем ясно
несообразность ее присутствия здесь; как странно противоречит ясному
светлому небу того Владимирова мира эта черная, неизвестно откуда взявшаяся
и пугающая туча. Об Орде, впрочем, говорится не везде, но любопытны такие
следы дальнейшего хода истории на древних песнях. - Одни стихи особенно живо
передают весь ужас татарского нашествия; вот они: