"Чингиз Торекулович Айтматов. Плач перелетной птицы" - читать интересную книгу автора

находившемуся сейчас на Талчуйской битве, и, главное, ради самого Сенирбая,
великого мастера-юртовщика, гордости небольшого и бедного рода Бозоев.
Старик Сенирбай третьи сутки лежал в своей плотницкой юрте, как захватил его
приступ, а он давно уже страдал сердцем, и когда пришла весть от сватов, что
средь бела дня упала и испустила дух единоутробная сестренка их невестки
семнадцатилетняя Уулкан, Сенирбай-юртовщик собрался было немедленно
отправиться на похороны, как повелевал долг и обычай между сватами, и уже
надел шубу, на дворе уже стояла оседланная лошадь, а сыновья-подростки
Турман и Элеман взяли его под руки, чтобы усадить в седло, как он,
переступив порог юрты, схватился за сердце и уж не смог вдеть ногу в стремя.
Застонал, вцепившись в гриву коня, закачался, едва устоял на ногах.
И тут, как это часто бывало и прежде, дело взяла в свои руки сама
Кертолго-зайип. Она умела, когда это требовалось, действовать решительно.
Вместе с сыновьями Кертолго-зайип внесла мужа в его плотницкую юрту,
раздела, быстро уложила в постель и сказала Сенирбаю-юртовщику:
- Уста2, бог простит тебя, если ты не в силах отправиться на похороны
к сватам. Оставь это мне. После тебя я аксакал этой семьи, и с годами мне
быть старшей матерью нашего рода Бозой. Сваты не обидятся, если я сама
поведу бозоев на плач. Да и до обид ли сейчас, когда один бог знает, что
там, в Талчуе, как там наши сыновья: или победят, или сложат головы. И пока
никаких вестей, сам видишь, все в страхе. Ты моли о здоровье своем, ты думай
о тех, кто там, на побоище! Побереги себя, ты большой человек среди Бозоев,
а для меня ты, отец моих детей, - самый великий человек. Позволь мне самой
исправить службу эту горькую. А ты не двигайся, лежи. Элеман останется при
тебе, а все мы отправимся...

1 Келин - невестка, в буквальном смысле "приемная".
2 Уста - мастер.

Вот такой был разговор, на что бледный, с холодной испариной на лбу
Сенирбай-юртовщик сказал негромко с подушки:
- Ты права, жена. Если не я, то ты езжай. Собери всех родичей Бозоев,
чтобы не одиноко предстала Алмаш наша перед своими. Поднимите плач издали,
чтобы слышно было далеко вокруг, что то плачут Бозои всем родом, поднимите
плач громкий, чтобы скрасить голосами отсутствие зятя ихнего Койчумана и
свата ихнего - меня больного. Пусть будет сказано этим: как бы война ни
подступила, а хоронить и оплакивать усопших не забудем, пока мы все люди...
Вот так уезжали на похороны женщины с детьми, старики и старухи
небольшого рода Бозой: в страхе за исход битвы с джунгарскими ойратами, не
было в те дни человека, который и вслух, и молча не думал бы: а что там, как
там в Талчуйской долине? Почему нет никаких вестей? Почему никто ничего не
знает? Уезжали, лишь повинуясь обычаю сохранения чести рода. Уезжали
сумрачные, в большой тревоге.
Элеману пришлось порядком попотеть, прежде чем он сумел нагнать и
накинуть на шею Учара свой поясной ремень, а то тот и дальше подался бы
вместе с толпой. Но и на ремне Учар рвался, хотел ускользнуть. Однако никак
нельзя было в этот раз отпускать его в отлучку - в чужом аиле гончего пса
погрызли бы своры тамошних собак. Уж это точно.
Держа Учара на ремне, Элеман остановился, не зная, как поступить в
таком случае - что сказать едущим на похороны: не пожелаешь ведь им доброго