"Михаил Айзенберг. Ваня, Витя, Владимир Владимирович " - читать интересную книгу автора

преемственностью литературных навыков. Но это второй круг - писание по
писаному. Кроме "Лолиты", конечно, и - отчасти - "Пнина".
Американского происхождения и кодекс (или комплекс) "чемпиона мира".
Ну, не смешно ли. Упорная и по лучшим рецептам работа с публикой и
литературной общественностью, на удивление туповатой. С конца пятидесятых -
несколько маниакальное, но очень аккуратное выстраивание личного мифа.
Память, говори, да не заговаривайся. Но поза олимпийца как раз и доказывает
небожественное происхождение.
Чары "Ады" показались сильнодействующими, но уже по-своему,
по-набоковски патентованными. "Смотри на Арлекинов", на мой взгляд, довольно
печальный итог литературной деятельности автора, по всем признакам
гениального. В сущности, это особый набоковский ("nabokovi") подвид "нового
романа": писатель способен писать только о своих уже написанных книгах.
Прочее его, в общем, не интересует. Полностью выработанная порода.
Такое впечатление, что где-то после сорока (то есть после переезда в
Америку) Набокова интересовали только собственные книги. Остальные
переживания - в том числе возрастные - остались за бортом. За бортом
парохода "Шампелен", покинувшего Францию в мае сорокового.
Здесь и остановился писательский возраст Набокова. Должно быть,
повлияла и атмосфера американского кампуса с ее как-никак несколько
насильственной моложавостью и стерильной бодростью.
Виртуозные, но уже привычные трюки поздних набоковских романов приводят
читателя со стажем в состояние некоторой меланхолии. Только великолепный,
великий дар пересмешника не тускнеет. Юмор Набокова поразителен. Его можно
было бы назвать черным, но этому мешает невероятное изящество и -
добродушие, что ли. А точнее, чернота приобретает здесь вовсе не
свойственную этому цвету прозрачность. И уже почти неразличимые атомы иронии
вошли в общий состав языка Набокова, особым образом тонировали его.
Вот этот тон по крайней мере четверть века растворяется в нашей
словесности, угрожая стать просто унифицированным "хорошим тоном"
эссеистики. Но пока ничего не выходит, интонация не теряет личной окраски.
Некоторых, я знаю, стиль Набокова раздражает. Их, в общем, можно
понять. Его сравнения иногда слишком густо смазаны ("из жирных луж в
шоколадных колеях"). Его описания все же статичны, часто самодостаточны. В
конце концов, может вызвать раздражение даже та ловкость и оборотистость, с
которой он строит фразу. Не все любят такие фразы - щегольские, до блеска
надраенные. (Женя Харитонов, например, не любил, просто не терпел. Он любил
Добычина.)
Я-то как раз люблю, но сейчас пытаюсь от подобной (неловко
заимствованной) ловкости избавляться. Уши, вероятно, все еще торчат.
Немудрено. Довольно рано прочитав все лучшее, что написано Набоковым, я
буквально задохнулся от восторга и лет десять не мог этот восторг выдохнуть.
Еще я благодарен ему за точные, вполне узнаваемые описания некоторых
состояний, которые прежде казались мне личным уродством. Описание сплошной,
проходящей как будто сквозь каждый атом тела судороги - "болезненного
беспокойства, нестерпимого нарастания мышечного чувства, когда приходится то
и дело переменять положение своих конечностей". ("Память, говори").
Лихорадка трогает сухожилья, паутинка бегает по лицу.
Индивидуальной и вполне неблаговидной аномалией я полагал и какое-то
расслоение восприятия, в котором обнаруживались вдруг замкнутые и не