"Акрам Айлисли. Над Курой, в теплых лесах" - читать интересную книгу автора

самого дня считал, что они и впрямь обучены воров искать. А оказывается, и
тут обман. Собака, она знает: кого можно хватать, кого нет. Он ей шепнул на
ухо - вот она на меня и кинулась. Пять месяцев отсидел. А я того коврика и в
глаза не видел! Я в жизни нитки чужой не взял, ты это не хуже меня знаешь.
Вот я и боялся их, тех, кто на меня собаку поганую натравливал! Как узнал,
что ребенка носишь, одна мысль в голове: вдруг дочка родится, замуж выйдет,
чужим людям прислуживать, гаду какому-нибудь ноги мыть! Ведь они же затравят
ее, житья не дадут мне в отместку! Чуть не спятил от этих мыслей... Такой уж
я был, Салтанат, чумовой был, а как стал постарше да горя хлебнул, и дошло,
что сам во всем виноват..."
Он лежал и мысленно говорил с Салтанат, а перед глазами у него стоял
хорошенький домик в том далеком северном краю. С Мариной, Кадыр
познакомился, когда их часть стояла в этом небольшом белорусском городе.
Потом Кадыр оказался в других краях. Чтоб жениться, у них и разговора не
было. И вдруг письмо: будет ребенок. И в маленький белорусский город, по
которому он водил когда-то свой огромный военный грузовик, Кадыр написал
коротенькое письмецо: "Здравствуй, Марина! Если будит девушка, назави Лейла.
Другой прозба нет".
Когда демобилизовался, четверо суток провел на вокзале; с утра до
вечера слонялся по перрону; смотрел на поезда, идущие на Кавказ, сколько он
их проводил, этих поездов, все смотрел вслед... А потом, сам не зная как,
очутился в маленьком городке, по которому прошла когда-то колонна огромных
военных грузовиков... Приехал и видит: девочка, Лейла, его дочка! Одного
этого достаточно было, чтобы он навсегда остался тут, в маленьком северном
городе, а ведь его здесь любили. И Марина, девушка красивая, грамотная и с
парнями всегда строгая была...
Сперва Кадыру и в голову не приходило, что он уедет когда-нибудь
отсюда. Пускай холодно, пускай дожди десять месяцев, пускай грязь, слякоть.
По временам, конечно, виделась ему и теплая Кура, и теплые ее берега, и
теплые деревья в теплом лесу... Ничего, здесь тоже и лес есть, и деревья...
А люди... Люди как люди. Кадыр и думать забыл, что они были когда-то
"червями", "улитками", "гадами"...

А потом что-то в нем стронулось с места и пошло на раскрутку, сперва
незаметно, потом все быстрее, быстрее... И не потому, что люди сделались
вдруг улитками, червями, гадами, просто они вдруг стали чужими, совсем
чужими. Они теперь как-то по-чужому двигались, по-чужому говорили: чужие
дороги, чужие дома, чужие деревья... И однажды, в серый дождливый денек, он
увидел у дороги кладбища, которое тысячи раз видел, проносясь мимо на своем
огромном самосвале, и кладбище это вдруг ужаснуло Кадыра - никогда прежде не
испытывал он такого ужаса. Он зажмурил глаза, газанул и так погнал машину,
словно сейчас, сегодня, в этот промозглый, осенний день, кто-то должен
схватить его и живьем закопать на этом холодном чужом кладбище.
Вечером Марина спросила его, первый раз спросила:
- Скажи, Кадыр, что с тобой, а?
- Ничиво, Марина, ничиво...
Он ведь и правда не помышлял тогда об отъезде. Не знал он, что хочет
уехать. Он только знал, что где-то там есть теплый лес и теплые деревья...
там течет теплая река и живет одна женщина... И еще там, далеко-далеко, есть
кладбище, где лежит его мать; и есть другое кладбище - здесь, совсем рядом,