"Азиза Ахмедова. Гаранфил" - читать интересную книгу автора

Азиза Ахмедова

Гаранфил


Пусть останется только надежда.

Наби Хазри


Новость, всколыхнувшая небольшую улочку за мечетью Таза-пир, была
подобна пожару, раздуваемому ветром.
Гаранфил выходит замуж!
Длиннокосая Гаранфил, тоненькая, с тихими, бездонно темными глазами на
нежном, легко розовеющем лице... Когда она шла по улице со стареньким
портфелем и ветер вскидывал над плечами крылья школьного фартука, озорно
обтягивая еще по-девчоночьи острые грудки, самые хулиганские мальчишки,
присмирев, провожали ее долгими, беспокойными взглядами. Вздыхая,
переглядывались старухи, похожие на ворон в своих низко надвинутых черных
келагаях. "Салам алейкум", - тихо говорила соседям Гаранфил и краснела,
пряча глаза за мохнатыми ресницами. "Алейкум салам, доченька, - отвечали
соседи, - да будешь ты утешением своей матери". И снова вспыхивала Гаранфил,
чуть приоткрывая в сдержанной улыбке яркие, будто накрашенные, губы.
Маленькая, тесная улочка, карабкающаяся от мечети в гору, не имела
почетного названия - просто Параллельная, Третья Параллельная. Когда
кто-нибудь с соседних улиц искал керосиновую лавку или старую Сарию,
промышлявшую всякими целительными снадобьями из трав - от дурного глаза, от
колик в животе или бесплодия, - люди говорили: "Это там, где живет
Гаранфил".
Вот какая красавица была Гаранфил. Случалось к ногам ее, обутым зимой в
резиновые ботики с бархатными отворотами, летом - в босоножки на деревянной
подошве, летели из подворотни записки с пылкими признаниями влюбленных
мальчишек. Но ни разу не нагнулась, не подняла записку Гаранфил; она только
убыстряла шаги и краснела. Даже пробор в туго стянутых над чистым, округлым
лбом волосах делался розовым. Когда сын сапожника Муса - у него одна нога
была короче - из-за этого его и на фронт не взяли - начал вдруг вечерами
играть на дедовском таре, вся улица знала: для Гаранфил играет Муса. "Выйди,
выйди, душа моя, - пел Муса, - свет глаз моих, ослепших от тоски по тебе".
Замирали притаившиеся в темени дворы, слушая, как стонут и плачут струны под
пальцами Мусы.
"Бедный, он заболеет от любви, - судачили женщины. - Кто прокормит
тогда братьев и сестер... Отец на войне пропал... В золотые руки дело отца
перешло".
Негромкий, глуховатый голос то замирал, то взвивался, как от боли.
"Выйди, выйди, джейран мой, прекрасная, как луна... В сердце моем
умирает даже надежда..."
Но ни разу не вышла за ворота Гаранфил, даже отворачивалась, завидя
издали стройного, чуть прихрамывающего парня в большой, с чужого плеча
телогрейке. Правда, сапоги Муса носил дорогие, из настоящего хрома, - сам
шил. И отпущенные усы очень шли его худощавому, скуластому лицу. Да что