"Азиза Ахмедова. Апшеронская баллада " - читать интересную книгу автора

Черепаха долго не шевелилась - казалось, уснула или умерла. Но вот
показались черные когти, задвигались лапки, пугливыми рывками высунулась
голова. На меня уставилась пара темных глаз; пленочки век сужены, и оттуда,
из этих щелочек, мерцают две черные точки. Мне стало как-то не по себе.
Черепаха показалась мне страшно уродливой, и глаза ее напоминали глаза
гадюки.
Вскоре мне наскучило разглядывать черепаху - вокруг было столько
интересного! В молодой травке проклюнулись крошечные цветы, муравей тащил
крылышко стрекозы, какая-то пичуга пронзительно заверещала вдруг в ветвях
дерева. Когда я опустил глаза, черепахи уже не было. Ушла. Но вот на земле -
узоры от ее лапок. Я пошла по следам. Они вели к винограднику, Здесь, под
листьями, спряталась черепаха.
Бабушка с неодобрением следила из окна за нашей возней. Но иногда и
лицо моей ворчливой бабушки молодело. Это случалось раз в неделю, когда
пекли хлеб. Сначала она разжигала тендир, торжественно повязывала косынкой
подобранные косицы, подпоясывалась фартуком, надевала длинные, до локтей,
рукавички и садилась рядом с тендиром. Но вот дым делался редким,
прозрачным... Пришлепывая заранее приготовленные куски теста, бабушка
какими-то неуловимыми движениями превращала их в лепешки, затем концом
скалки наносила узоры и, смазывая будущий хлеб желтком, пришлепывала тесто к
раскаленным стенкам тендира. Проходило время, и, нырнув в огнедышащее
отверстие, бабушка ловко выхватывала из печи пышущий жаром ароматный хлеб.
Смахнув полотенцем золу, она складывала хлебцы в корыто. Что может быть
прекраснее, чем запах свежеиспеченного хлеба! И наша строптивая бабушка
обычно она любила пререкаться с дедом - улыбалась, хорошела, хлопоча у
тендира, смуглые щеки расцветали румянцем от жаркого дыхания огня, улыбка
молодила ее.
Мы не знали ни магазинов, ни базара. Запасов продуктов, которые мы
привозили с собой из города, нам хватало до самого отъезда, даже лишнее
оставалось. То, что быстро портилось, - масло, мясо, сыр, яйца - мы
складывали в корзину и опускали в колодец; корзина висела прямо над водой, и
все продукты оставались свежими. Когда по утрам из колодца вытаскивали
сливочное масло, оно бывало крепким, как камень, - даже на хлеб не
намазывалось. Вот таким чудесным холодильником был колодец.
Но для меня он был чем-то более значительным. Иногда, когда не видели
взрослые, я отодвигала доску и заглядывала в колодец, цепенея от его мрачной
бездонной глубины. И в то же время меня тянуло, влекло к этой дыре. Старшие
говорили: не ходи к колодцу, еще притянет тебя к себе. И какое-то время я
держалась в сторонке. А что, если и в самом деле притянет? Но все-таки,
холодея от страха, нет-нет да и заглядывала в этот таинственный темный глаз
земли.
Когда начинал поспевать белый тут, на тропинках между дачами все время
сновали ослики, груженные шором,[2] мясом, даже гилаб можно было купить у
хозяина ослика. Гилаб - это глина, которая мылится, хорошо ею мыть ковры и
дорожки. А еще мы покупали синий гилаб и мыли головы. Мои волосы были хоть и
густые, но короткие, зато у мамы косы - ниже колен. Растерев глину на
голове, она расчесывала косы в море, от гилаба волосы ее становились мягче,
они шелковым потоком струились по плечам и груди, и на фоне голубого неба и
синих волн она казалась мне русалкой из дедушкиной сказки. Русалки бывают
очень красивыми, и мама очень красива, говорила я сама себе и даже боялась