"Михаил Ахманов. Страж фараона " - читать интересную книгу автора

бедами и горем. Свобода! Он упивался ею и думал лишь о том, что никому не
позволит ее отнять, что он, как волк, вцепится в горло, загрызет и сам
погибнет, но не отдаст вновь обретенного сокровища. Видимо, эти мысли
отразились на его лице - рука черноглазого юного воина, который протягивал
чашу, задрожала, и несколько капель пролилось Семену на колено. Щеки юноши
смертельно побледнели, но Семен похлопал его по плечу и буркнул:
- Ничего, парень, не заржавею!
Он доел мясо, осушил кубок и почувствовал, как неудержимо клонит ко
сну. Воспоминания о гнусном подвале, о Баштаре и ста четырнадцати
могильных плитах еще кружились у Семена в голове, но с каждым оборотом
мыслей они бледнели и блекли, таяли, уходили в прошлое вместе с чеченским
пленением, с маленькой квартиркой в Петербурге, мастерской, где Семен
работал, стареньким "Москвичом", его непривередливой лошадкой, знакомыми
девушками, приятелями, друзьями и всем остальным, что связывало его с
реальностью. С той реальностью, которой, судя по всему, еще не
существовало.
Мягко повалившись на циновку, он вытянул ноги и уснул.

***

Солнечный луч нежно погладил сомкнутые веки, заставив Семена
пробудиться. Некоторое время он не открывал глаз, а только принюхивался и
прислушивался, соображая в полудреме, не приснилось ли ему вчерашнее и
будет ли у этого сна какая-то связь с сегодняшним днем. Мысль, что надо
проснуться, страшила; вдруг он опять увидит опостылевший подвал, вонючую
парашу и плиту с ощеренным в ухмылке волком. Но ниоткуда не тянуло
гнусными запахами; наоборот, пахло травой и речной свежестью и слышался
плеск волн да негромкий птичий щебет.
Потом раздалась песня, и Семен, открыв глаза, привстал на циновке.
Над огромной рекой поднимался золотисто-алый диск. Люди, его
вчерашние знакомцы, стояли на коленях на речном берегу и тянули что-то
плавное, мелодичное, простирая руки к восходившему светилу. Их было
одиннадцать: Сенмут, бритоголовый жрец и девять воинов, включая раненых.
Тела погибших в ночной схватке лежали перед ними; все - омытые, в чистых
льняных повязках вокруг бедер и пояса, с топориками и иным оружием в
окостеневших руках. Но песня живых не походила на заупокойную молитву;
скорее то был торжественный гимн, которым приветствуют божество.
Прищурившись, Семен посмотрел на солнце и широкую реку, сверкавшую
расплавленным изумрудом, затем, повернув голову, взглянул на запад. Туда
уходила холмистая степь; высокие травы чередовались с деревьями, кое-где
торчали вихрастые кроны пальм, а у берега, прямо в воде, тянулось к небу
незнакомое растение, напомнившее о камышовых зарослях. Степь была не
безжизненной - он различил вдалеке стадо быков или антилоп, за которым,
ныряя в травах, скользили гиены. Чуть левее, у подножия холма, заросшего
деревьями, кормился жираф, едва различимый на фоне пятен света и тьмы, а
где-то у горизонта перемещались серые тени - может быть, носороги или
слоны. Непривычный пейзаж для человека, рожденного в северных краях, и в
то же время знакомый, виденный не раз на картинах и в фильмах, описанный в
книгах и учебниках.
Африканская саванна... Семен уже не сомневался, что видит ее такой,