"Юрий Николаевич Афанасьев. В морозный день (Повесть и сказки) " - читать интересную книгу автора

не касаясь воды. Гуси начинают пролетать ещё раньше серых уток, когда
из-под сугроба где-нибудь только-только проклюнется робкий ручеёк. Летят
они важно, клином, а если их немного, то в один ряд, летят строго,
по-военному. "Га, га! - постоянно поправляет вожак. - Не отставай. Га, га!
Не высовывайся из строя, не обгоняй старших".
Но человек по-настоящему вдруг почувствует весну, когда услышит
взволнованно-тревожное лебединое: "Клю-у, клю-у!" Белыми крыльями-вёслами
лебеди мягко обнимают голубой упругий воздух. Летят низко, часто парочкой.
Не боятся ни костров на берегу, где варится смола, ни рыболовецких судов,
которые красят и готовят к спуску, ни людей. Уставшие люди прекращают
ремонт, поднимают от неводов и сетей головы, улыбаются, в который раз
повторяют:
- Вот ведь она, весна-то, вот.
- Где весна, тут уж и первая рыба - со дня на день жди её прихода из
Обской губы.
- Пока лебедей не увидишь, всё думаешь: весна скоро, да не завтра...
"Клю-у, клю-у!" - взволнованно-тревожно оповещают лебеди о весне,
летят мимо Кушевата.
- Это что нынче за охота, - вслух размышляет Сем Вань, греясь на
ветхой палубе "Карася". - Ружья блестят, а толку... Патронов не жалеют.
Палят в белый свет - деньги в воздух пускают. И геолог туда же...
Не мог Сем Вань простить Фёдору один случай и часто повторял его
Ундре и Аркашке.
- Спрятался, значит, в пырее у озера. Жду, когда табунок уток ко мне
завернёт. Тут я в кучу-то... Видно, Фёдор-то недалеко с ружьём бродил.
Надел, значит, очки свои для ясности. Никак серая, а не видно. - Сем Вань
самодовольно усмехнулся. - Уж дичь-то я любую мастер подманить... Ну,
геолог ползёт - я крякаю. Дело его молодое. Видно, побоялся ближе -
спугнуть можно - да из одного ствола по мне... Вскочил я, голос даже
подал. "Иван Семёнович", - шепчет, а сам бледный. "А кто, водяной, что
ли? - отвечаю, сердце двумя руками держу, так в груди расходилось, спасу
нет. - Небось и шапку продырявил". С тех пор голос зычность потерял.
- Фёдор здесь не виноват, - оправдывает Аркашка геолога. - Зачем было
прятаться? И в газете я читал, что уток в табуне нельзя стрелять, да ещё
ночью, - это браконьерство. Понял?
- Ирод ты, - безнадёжно отмахивается Сем Вань. - Ну как есть дурак.
Оно что, лишнее, карман жмёт?
- Отсталый ты, дед. Тебе говорят - нельзя, а ты опять про своё.
И Ундре снова приходится слушать, как никакой политинформации у
Аркашки не получается.
- Ишь, разумничался, - сердито выговаривает Сем Вань. - Отец твой
тоже в умники вышел. В геологи записался. До старости лет с матерью и
будут по горам прыгать без своего угла. А мы со старухой тебя кормить...
Хэ-э...
Аркашка со злости бросает плоский камень в реку, угрюмо смотрит, как
тот делает около десятка "блинчиков", и, понурив голову, уходит. Правильно
сделал Аркашка, так бы поступил, наверное, и Ундре - злые слова сказал Сем
Вань. "При чём здесь Аркашкины родители? - думает Ундре. - Разве Аркашка
их не ждёт? Они, как и Фёдор, тоже геологи, камни разыскивают на Урале,
полезные ископаемые". Ундре глубоко вздыхает.