"Георгий Адамович. Литературные заметки книга 1 (1928-1931)" - читать интересную книгу автора

Цветаевой мне все-таки нравятся и почему, наконец, "плюсы" их в моем
представлении перевешивают "минусы". Дело в том, что один из этих плюсов
исключительно велик и значителен, и его ничто перевесить не может: стихи
Цветаевой эротичны в высшем смысле этого слова, они излучают любовь и
любовью пронизаны, они рвутся к миру и как бы пытаются заключить весь мир в
объятия. Это - их главная прелесть. Стихи эти писаны от душевной щедрости,
от сердечной расточительности, - не знаю, как сказать яснее. Можно
действительно представить себе, что от стихов Цветаевой человек станет
лучше, добрее, самоотверженнее, благороднее. Признаюсь, я не нахожу в себе
ни сил, ни желания довести эстетизм до такого предела, чтобы, сознавая это,
стихи Цветаевой отвергнуть. Поэтому я их "принимаю". И все оговорки мои не
колеблют этого основного признания. Но, правда, оговорок столько, что не
знаешь, с чего и начать.
Прежде всего, отбросим распространеннейшую иллюзию, будто это "поэзия
будущего". Нет никакого основания так думать. Вероятнее, это архивчерашняя
поэзия. Эти истерически-экстатические вскрики, эта судорожная речь,
напоминающая отчетливей всего предрассветные, слегка хмельные, городские,
богемно-литературные разговоры и признания, эта прихотливейшая постановка
тем, эти вечные "наперекор" и "наоборот", весь этот бред, очень женский и
очень декадентский, - почему это будущее? Когда говорят то же самое о
Пастернаке - можно согласиться. Пастернак действительно делает трудное и
неблагодарное черновое дело, - во всем его внутреннем облике есть что-то от
ломовой лошади. Пастернак вспахивает оскудевшую почву поэзии, и никакой
утонченности, истонченности в нем не заметно. Цветаева же слабее и
порывистее, ей собственно до "слова как такового" никакого дела нет, она вся
в своем идеализме и взлетах. Обманчиво тяжелую словесность ее дальше
одухотворять невозможно, - все уже достигнуто. Поэтому сейчас,
непосредственно, вот в данную минуту, Цветаева кажется "поэтичнее"
Пастернака. Но, конечно, ее поэзия - цветок быстро вянущий, по сравнению не
только с Пастернаком, но и со стихами умной и ясновидящей Ахматовой.
Затем покончим со второй иллюзией: будто бы "трудность" цветаевского
искусства является доказательством его значительности и глубины. По
замечанию одного из критиков, у Цветаевой постоянная тяжба со средним
читателем, с Иваном Ивановичем, с обывателем, - и вина за это падает будто
бы всецело на обывателя. Не спорю, часто бывают Иваны Ивановичи грешны перед
искусством, в особенности самонадеянные и ограниченные Иваны Ивановичи. "Не
понимаю - значит, никуда не годится", - решают они и не догадываются, что не
все им дано сразу понять. Но неужели всегда правы поэты, всегда виноваты
обыватели? Сомневаюсь. Цветаева не так глубока и сложна, чтобы за ней трудно
было следовать, - если бы только она своим пифийством не кокетничала. Не
могу обойтись без этого насмешливого слова, - оно здесь самое верное.
Цветаева обрывает мысль или стих там, где он начинает проясняться, как бы
боясь этого прояснения. Она вскрикивает там, где крик внутренне ничем не
оправдан. Общая ее загадочность питается тем, что правильнее всего было бы
назвать - без всякого желания обидеть - творческой недобросовестностью, а
может быть, и творческим безволием. В связи с этим находится ее никогда не
слабеющий, никогда не изменяющийся пафос: порой от него веет таким холодом,
будто от унылого упражнения, - а слова все необыкновенные, а степени только
превосходные, а знаки все только восклицательные! И вот думаешь: не
надрывает ли себя эта душа, которой по-человечески хотелось бы и задуматься,