"Георгий Адамович. Литературные беседы кн.2 ("Звено": 1926-1928)" - читать интересную книгу автора

на случайное сно видение. Одно событие цепляется за другое, связь есть, но в
связи нет смысла. Повесть эта - о бессмыслице жизни, на что намекает
заглавие. Мне не раз уже приходилось высказывать мнение, что почти все наши
новейшие (в особенности советские) писатели одну только эту тему и знают. У
Горького она разработана смелее и своеобразнее, чем у других.
Из ряда пустых анекдотов Горький создал це лое, в котором явственно
чувствуется дыхание судьбы, - но не древнего карающего Рока, а Судьбы, будто
сошедшей с ума, ошалевшей, бестолково ша тающейся из стороны в сторону.


<ЖУРНАЛ "НОВАЯ РОССИЯ">

В Москве закрыт за вредное направление журнал "Новая Россия". Журнал
этот обычно назывался сменовеховским. В литературном отношении он был не
плох. В нем встречались интересные вещи - в особенности стихи. Казенщины в
нем было значительно меньше, чем в "Печати и революции" или "Красной нови".
Вероятно, в России он казался оазисом свободного искусства, последним
убежищем литературной независимости. И хоть свобода его была призрачной,
журнал все-таки закрыли.
Признаем логичность и относительную "законность" этой меры, как бы ни
возмущался ею Лежнев и все другие литературные попутчики коммунизма, как бы
ни старались они доказать свои революционные заслуги и революционное рвение.
Есть пропасть между революцией (по-московски понятой), с одной стороны, и
стихами, обзорами новейших выставок, статьями о балетной технике и о
философии Пиранделло, с другой. Одно с другим несовместимо, одно другое
исключает, и при первом удобном случае корова "толстая" пожирает корову
"тощую": цензура приостанавливает зарвавшийся журнальчик.
Все в России в последние годы встречали, конечно, писателей или хотя бы
просто интеллигентов, приемлющих революцию, "несмотря на расстрелы, на
ужасы, во имя будущего!" Писатели эти делятся на два типа. Первый -
мистико-сентиментальный: восторженный взор, восторженно-туманная речь,
Третий Интернационал и Третий Рим, "Двенадцать" Блока и старинные
разбойничьи песни, скифство и гниющая Европа, вообще всевозможные параллели;
наконец, "мы должны идти по руслу истории", "большевики творят волю мирового
Духа", "мозг мира в Москве" и проч. Максимилиан Волошин специализировался по
изложению этих доморощенных заповедей в эффектно-трескучих стихах. Второй
тип трезвее: индустриальное искусство, "социальный классовый заказ",
рифмованное изложение "Азбуки коммунизма", агиттворчество, пролетпоэзия,
литработа.
Из двух зол выбирают меньшее. На мой взгляд, второй тип решительно
предпочтительней. Он проще и грубее, но зато и честнее. Он откровенно
признает, что революция ставит писателю или художнику задания крайне
ограниченные. Он ни в какие дебри не забирается. Составить листовку,
написать рассказ из быта рабочих-металлистов или стихотворение по случаю
награждения новым каким-нибудь орденом товарища Буденного - вот его
стремления. По марксизму никаких таких романтизмов, личных "запросов" не
полагается, все это - предрассудки и пустяки. Не стоит пустяками заниматься.
Это превосходно понял Маяковский, отлично приспособившись к революции и
усердно ей служа. Маяковский и не печатается в "Новой России". Зачем?
Никакой свободы ему не нужно, потому что все свободное ему кажется