"Ахмедхан Абу-Бакар. Кубачинские рассказы" - читать интересную книгу авторааульчане отцу Бахадура.
- Эй, неоперившийся! - насмешливо окликали юношу, зная и помня Бахадура-мальчишку с золотистым пушком на лице и словно не видя, что щеки его уже с прошлой весны начали отливать синевой, что он уже не однажды побывал у сельского парикмахера. Представляете, что может сделать с человеком время, не подвластное никому на свете? Хорошо, что время не служит на побегушках у зубоскалов, которые любят потешаться над чужой юностью. И вдвойне хорошо, что не поддается на мольбы юность, безжалостно пришпоривающая коня времени на троне жизни. В тот миг, когда скользнуло по румяной щеке Бахадура тонкое лезвие бритвы, в нем родилось и стало крепнуть гордое желание стать сильным, даже всемогущим, чтобы никто не мог, иронически посмеиваясь, звать его неоперившимся и благодушно похлопывать по плечу. Пришла его пора заступаться за всех, кого обижают. Он сам достаточно претерпел и но хотел теперь, чтоб кто-нибудь другой страдал от людских насмешек. Первой, кого бы хотел защитить, укрыть "орлиным крылом" Бахадур, была его соседка Шуайнат. И не просто соседка... Ах, если б только соседка, но еще и жена троюродного дяди! У нас в аулах сосед соседу где-то да родня. Шу-ай-нат!.. Слышите теплый шорох крыльев черных лебедей? Наверно, в честь гордых птиц дали ей это имя - Шу-ай-нат. Радость качнула сердце Бахадура, когда услышал: дядя Синка-Саид (имя-то у него какое! Синка-Саид - значит Медведь-Саид, зря ведь так не назовут человека!) бросил жену, ушел к другой, говорят, насовсем. "Наконец-то,- думал юноша,- Шуайнат может жить, не боясь кулаков этого умными". А он, Бахадур, сделает все, чтоб учительница Шуайнат никогда больше не плакала. ...Жизнь может сложиться по-всякому, но к каждому- и самому счастливому, и самому обездоленному - приходит восемнадцатилетие. И вряд ли кто сумел правильно оцепить свой возраст и понять, что это такое, твои восемнадцать лет. Восемнадцатая весна! В ней не только сладкие побеги первых листьев травы - в ней и желтая пена мутных потоков, прокладывающих путь после долгой зимы, и обнажение всего, что оставили на земле месяцы жизни без солнца. У нас без горечи говорят: "Увидишь люльку - подумай о гробе", но каждый начинает это понимать только к старости. Вот и мой орленок, пока еще в золотистом пушке, не мог понять, даже не догадывался, что думает женщина, оставленная мужем. Шуайнат любила этого человека, похожего во многом на могучий кряжистый дуб, а не какой-нибудь там хилый орешник, любила Синка-Саида таким, какой он был, не обольщаясь - ведь ей давно минуло восемнадцать, - и сносила все его прихоти, и задыхалась от великой обиды: за что? Как он мог бросить ее, Шуайнат? Незнание наматывало нитки ярости на клубок обиды. Ночами, если скрипнет дверь, женщина вскакивала, думая, что муж вернулся, и готова была простить ему все. Но за дверью была чернота южной ночи, глухая, безответная, как чужая душа. И женщина, возвратясь к постели, долго взбивала две подушки - свою и мужа. Терзаясь ровностью, то горела огнем мщения, то леденела от презрении к себе: зачем, забыв гордость, ходила в дальний аул, чтоб хоть |
|
|