"Сергей Абрамов. Ведьмин столб" - читать интересную книгу автора

нормальны.

- Тогда почему он не идет с нами?

- Черную работу он в состоянии предоставить другим.

- И заплатить за нее по пять тысяч?

Я не успел ответить. Нидзевецкий встал и, как мне показалось, с тоской
взглянув на остатки коньяка в бутылке, молча повернулся и вышел не прощаясь. Я
не остановил его: говорить нам было уже не о чем.

Не о чем оказалось говорить и с другими моими спутниками по предстоявшему
путешествию, с которыми я встретился утром за завтраком. Гвоздь вообще молчал,
поглощая еду в тройном против нормы количестве. Он походил на "парнишек"
Спинелли, только был постарше и побогаче опытом. Коротко стриженый бобрик,
шрам на лбу, обтянутые оливковой кожей скулы и потемневшие протезы вместо
выбитых когда-то зубов все это подтверждали.

Этта была суха, замкнута и застенчива, на все вопросы отвечала: "да",
"нет", "не знаю", "простите, не помню", "не видела", "не замечала". Вопросы
задавал ей Нидзевецкий, видимо, для того, чтобы подтвердить данную ей вчера
характеристику. Я же прислушивался не столько к ее ломаному языку, сколько к
интонациям и произношению.

- Не спрашивайте Этту о ее национальности, - засмеялся Нидзевецкий. - Это
тайна.

- Я просто не любить говорить о себе, - ответила Этта.

Фраза прозвучала неграмотно, но с хорошим произношением согласных и
гласных. Еще раньше, прислушиваясь к репликам Этты, я подметил не только
нарочитое искажение этимологии и синтаксиса, но и знакомые языковые интонации.
Зачем она это делала? Для самоизолирования и некоммуникабельности?

- Хорошо стреляешь? - вдруг спросил Гвоздь.

- Не знаю, - сказал я. - Давно не практиковался.

- Зря. Я на всякий случай захвачу с собой хлопушечку.

Этта, допив кофе, встала, не проявив к разговору ни малейшего интереса. У
дверей я догнал ее.

- Вы хорошо знаете язык, - сказал я, поклонился и прошел мимо.

Через полчаса в мою комнату постучали.

Этта! Я не мог скрыть удивления.