"Сергей Абрамов. Ведьмин столб" - читать интересную книгу автора

расовой чистоты не заставили его носить желтую звезду. Отца я не знаю - его
застрелили в сорок втором году на улице охранники Кальтенбруннера, а родилась
я несколько месяцев спустя уже в седьмом женском бараке Штудгофа, где
содержались немки, не пожелавшие бросить мужей-неарийцев, и несколько десятков
француженок и англичанок, застрявших в Германии до начала войны. "Враждебные
иностранки" - так именовались они в списках концлагеря - помогли мне родиться,
вырастили меня и выходили после смерти матери в сорок третьем году от
заражения крови. К каким только ухищрениям ни прибегали они, часто подвергаясь
смертельной опасности, чтобы сохранить в тайне мое существование от лагерной
охраны, инспекторов и надсмотрщиков. Берлинская воровка Лотта, "капо" женского
барака, была подкуплена, кормили меня все оптом, отдавая часть своего скудного
лагерного пайка, англичанка-врач, хорошо говорившая по-немецки и потому
допущенная на работу санитаркой в привилегированном госпитале для лагерного
начальства, ухитрялась доставать молоко и нужные лекарства. И я все-таки
выжила без солнечного света и свежего воздуха, ничего не видя, кроме барачных
нар и никогда не мытого бетонного пола. Небо и солнце, трава и лес были для
меня такими же атрибутами сказки, как эльфы и гномы, да и жизнь на свободе
казалась такой же сказкой, какую рассказывают на ночь, чтобы видеть счастливые
сны.

Эти годы я помню смутно - человек редко помнит свое раннее детство, как бы
тяжело оно ни было. Знаю только по рассказам приемной матери, именно той
англичанки-врача, которая сумела спасти меня от неминуемой дистрофии и которая
после освобождения увезла меня с собой в Шеффилд. Так я стала англичанкой и по
языку и по воспитанию, и все детство мое, восьмилетнее и десятилетнее, о
котором человек всегда помнит, было типично английским. Потом мы перебрались в
Канаду, жили в Австралии, а затем - уже без матери, которая вышла замуж в
Аделаиде за местного скотовода, - я скорее по воле случая, чем по выбору,
очутилась здесь в роли учительницы частной леймонтской школы. Обо всем этом я
так и не успела рассказать Берни Янгу: слишком короткой была наша встреча
перед дорогой.

Дорога началась неожиданно, через два часа после завтрака, у меня в
комнате, где я читала старый французский роман. Посошок на дорогу предложил
мне сам господин Стон, снизошедший до столь ничтожной личности, как я. Он, как
и полагается господину, вошел без предупреждения, но с любезной улыбкой на
синеватых губах и наполовину опорожненной бутылкой шампанского - очевидно,
где-то она успела уже побывать. Молча, почти священнодействуя, он наполнил два
бокала на столе и, заметив мой французский роман, сказал по-французски:

- Садитесь, мадемуазель. Разговор у нас напутственный.

Я удивленно присела.

- Вы удивлены, что я знаю французский? Старых международных бродяг обычно
не стесняют языковые барьеры.

- Я удивляться не этому... - начала я привычно ломать язык.

- Может, будем разговаривать на вашем родном языке?