"Сергей Абрамов. Потому что потому (Авт.сб. "Требуется чудо")" - читать интересную книгу автора

Камуфляжная надпись, решил Вадим. Похоже, флейта эта - достаточно ценная
вещь, как скрипки Страдивари или Гварнери, и дед укрыл ее от посторонних
глаз и рук, которые могли принять ее за обыкновенную дудочку.
Был бы Вадим музыкантом-духовиком, проверил бы свою догадку, испробовал
бы вишневую флейту, сыграл бы какой-нибудь полонез или менуэт - что флейте
играть пристало? Но вот беда: не обладал он музыкальным слухом, слон ему
на ухо наступил, "чижика-пыжика" верно спеть не мог, и для него эта флейта
и была как раз обыкновенной дудочкой.
Приложил к губам, дунул: тонкий, чуть хрипловатый звук поплыл по
комнате, ударился о деревянные стены, заглох, как в вате.
Игра на флейте требовала простора. Если уж не зала с высокими сводами,
с каменными холодными стенами - рыцарский вариант, пажеско-королевский! -
то по крайней мере широкого вольного поля, прозрачной рощицы на холме, где
звук флейты станет плести среди берез - или лучше вязов - тонкую и томную
паутину мелодии - вариант пастушеско-пейзанский, в стиле Ватто. Вадиму
всерьез захотелось сыграть на флейте, вернее - подудеть в нее. Бессонная,
бездарно проведенная ночь ли была причиной его лирического настроя или еще
что-нибудь, но, прихватив флейту, он спустился вниз, вышел из дома в
прохладное, мокрое от росы утро. Шестой час, солнце уже встало, но не
успело ни согреть воздух, ни высушить траву, и Вадим шел по холодной росе,
ежился от озноба и наслаждения. Говорят, утренняя роса делает человека
моложе, красивее и здоровее - стоит только умыться ею, омочить тело, не
боясь простуды, ангины или воспаления легких.
Вадим не боялся. Намеренно загребая траву босыми ступнями, как
конькобежец или лыжник, он дошел до забора, встал в позу, каковую имел в
виду, когда представлял флейтистов - живьем-то он их не видал! - и заиграл
зажмурившись. Он сейчас не думал, что перебудит поселок, что ни свет ни
заря проснувшиеся соседи предадут его анафеме, а то и в милицию сволокут.
Он сейчас играл, забыв обо всем, он сейчас не был художником, членом МОСХа
Вадимом Тавровым, но превратился в музыканта без имени и без звания, без
роду и племени, в юного флейтиста с длинными, до плеч, локонами, в
бархатном колете, в разноцветных чулках, в берете с пером и в серебряных
башмаках с золотыми пряжками. "Это было у моря, где ажурная пена, где
встречается редко городской экипаж..."
Самое странное (что почему-то совсем не удивляло Вадима) - он, как ему
слышалось, именно играл, а не дудел бессмысленно, что следовало ожидать от
человека, не державшего в руках ничего сложнее пионерского горна. Он
играл, легко перебирал пальцами, и тихая, по-прежнему чуть хрипловатая
(старая, видать, флейта, не успел ее дед настроить...) мелодия текла над
полем, и над лесом, и над улицей, забиралась в открытые окна домов, жила в
тесных и жарких от ночного дыхания спальнях, закрадывалась в предутренние
теплые сны, но никого, наверно, не могла разбудить - такой, повторим,
тихой была, вкрадчивой, нежной. И может быть, только чуть-чуть изменила
она эти сны, окрасила их в пестрые и радостные цвета, добавила солнца, и
света, и, как ни странно, крепости добавила всем тем, кому не
предназначалась. А кому предназначалась...
И тогда Вадим, не отрывая от губ вишневого мундштука, продолжая тянуть
пьянящую до одури мелодию, внезапно открыл глаза - подтолкнуло его что-то?
- и увидел странную, абсолютно невероятную, фантастическую процессию,
идущую по узкой улочке поселка. Впереди, зажмурившись и улыбаясь