"Александр Абрамов, Сергей Абрамов. Где-то там, далеко... (Сборник "На суше и на море")" - читать интересную книгу автора

- Придется возвращаться наверх, - сказал он, - на следующем уступе
уровень радиации уже почти смертельный. На троих таблеток не хватит - надо
спускаться одному.
Санчес сделал несколько снимков опутанного лиловой паутиной леса и
полез на верхний уступ.
- Взгляну на сороконожку, - пояснил он.
- Какую сороконожку? - спросил Брегг.
- Санчес подстрелил наверху еще одну здешнюю тварь, многолапую,
величиной с хорька и в панцире, похожем на фольгу, - сказал Женэ.
Но сороконожки на месте не оказалось. Кто-то унес ее. Но кто? Мох
вокруг не был примят, только возле скалистого выступа, где она лежала,
остались глубокие треугольные следы неведомого хищника.
- Хорошо, что хоть снимки есть, - чуть не плакал Санчес, - какой
экземпляр потерян.
- Арбуз и сороконожка - это мелочь, - закричал, перебивая зоолога,
Брегг. - А если тварь - с бочку? Если на вас прыгнет "клумба", что тогда?
- Тихо, сеньор Брегг, - остановил его Санчес, - мы не глухие. То, что
вы называете "клумбой", просто странствующая колония грибовидных
организмов. По-моему, она не опасна.
- Здесь все опасно, - не унимался бельгиец, - а вы уверены, что синий
мох, на котором мы спали, не ядовит?
- Не паникуй, - сказал Женэ, отшвырнув ногой консервную банку. -
Опаснее всего радиация. С каждым уступом уровень ее повышается почти на
сто рентген, а таких уступов десяток, а то и больше.
- А действуют ли таблетки? - спросил Санчес. - Мне что-то стало не по
себе.
- Тошнит?
- Нет.
- Лихорадит?
- Тоже нет. Просто сонливость.
- У меня, между прочим, тоже, - заметил Брегг.
- Первый признак лучевой болезни - тошнота и рвота через час-полтора
после облучения, - сказал Женэ. - К вечеру лихорадка и боль в горле.
- Нет этих симптомов, - удовлетворенно повторил Санчес. Женэ не
ответил, чувствуя, что и его неудержимо клонит ко сну, хотя день еще
только начинался. "В схватке с каньоном, - подумал он, - мы, кажется,
терпим поражение".



4

Очнулись все почти одновременно и в темноте.
- Уже ночь? - растерялся Санчес.
Бельгиец осветил зажигалкой часы.
- Половина второго. Проспали двенадцать часов.
Разговор сразу принял резкий, обостренный характер. Двенадцатичасовой
каменный сон не освежил и не успокоил. Наоборот, взвинтил. Испанский и
французский языки смешались. Все кричали, перебивая друг друга.
- Опять страх! Почему? Так с ума сойдешь!