"Александр Абрамов, Сергей Абрамов. Апробация (Сборник "НФ-12")" - читать интересную книгу автора

площадки. Академик увидел и свою ногу, срезавшую его полет в незащищенный
угол ворот. Гол? Нет, штанга!
Все это академик видел как бы двойным зрением - с любой точки поля,
куда уносила его ожесточенная погоня за мячом, и с кресла в ореоле
спектральной проводки. Раздваивалось и сознание, даже эмоции. Он как бы
жил на поле, чувствовал, как саднит шрам на колене, слышал свое дыхание,
ощущал упругую жесткость травы, и ни на мгновение не упускал мяча из виду,
ни одной траектории, ни одной прострельной прямой. И в то же время мог
прикидывать, рассчитывать и оценивать все с сорокалетней дистанции. Глазам
открывался то один, то другой угол поля, даже в толчее на вратарской
площадке он видел просветы, которые откроются мгновеньями позже. Вот он
вторично обвел Джакомо, но бить по воротам не смог - слишком велик был
угол прострела. Вторым же, сегодняшним зрением академик предвидел пустоту
на правом фланге, в которую вот-вот ворвется Карнович. Если б он мог
подсказать это своему "я" тогда на поле... Три раза по крайней мере он
замечал грубейшие ошибки, которые делал и не сознавал в проекции прошлого,
и это двойное зрение, двойное сознание, двойное смятение чувств было так
мучительно, что ему хотелось крикнуть: "Довольно! Остановите!", но вместо
этого не с кресла, а с угла вратарской площадки доносился протяжный стон:
"Точней, Флягин, точней!".
Еще необычней казалось виденное кибернетику. Он смотрел матчи с трибун
стадионов и на экране стереовизора, снятые "летающей камерой" и
безлинзовой оптикой. Но ничего подобного он не видел. На этот раз "камера"
была в глазах перемещавшегося по полю игрока, и на экране воссоздавалось
лишь то, что видели эти глаза. Поле то удлинялось, то съеживалось, то
подымалось отвесной стеной, то обрушивалось зеленым откосом. Полосатые и
пурпурные футболки то закрывали всю площадь экрана, то уменьшались,
перемещаясь от ворот к центру, мяч крутился огромный, как луна в зеркале
телескопа, или где-то витал далеким беленьким шариком. Иногда на экране
виднелись только бегущие ноги, или бутсы, бьющие по мячу, или
окровавленные колени, или ворота, вставшие дыбом. А все объяснялось
просто: объект воспроизводимой памяти падал, вставал, перебегал поле,
подавал угловой, бил пенальти.
Да, был и такой эпизод в этой судорожной пятнадцатиминутке, в этом
яростном штурме ворот миланцев. Итальянскую команду устраивала ничья, но
пенальти в их ворота давал почти верную победу "Спартаку". Сразу все
стихло, даже перепалка вокруг судьи - память академика уже не
воспроизводила звуков. Он смотрел только на мяч, который аккуратно
устанавливал судья на одиннадцатиметровой отметке. Даже миланский вратарь
тонул в мутном тумане; мяч в памяти академика точно укладывался в рамку
ворот, Вратаря он воспринимал как штангу, которую не имел права задеть.
Кибернетик увидел престранное зрелище. Ворота и мяч помчались от него,
как снятые наездом киносъемочной камеры. Экран пересекла нога - заведенный
край трусов, голое колено, чулки со щитками и мяч, рванувшийся от ноги
косоприцельным прострелом. Мгновение - и он исчез за воротами, пролетев на
какой-нибудь сантиметр рядом со штангой.
Кибернетик искоса взглянул на сидевшего рядом: глаза его были прикрыты
руками. Без слов сочувствия, без вопросов кибернетик выключил
преобразователь памяти. Экран погас.
- Снимайте присоски, - сказал академик и прибавил с горечью: - Вы