"Дмитрий Абеляшев. Пастырь вселенной " - читать интересную книгу автора

перед трудом. Ему казалось, что трудиться надо и в рабочие часы, и в
сверхурочное время, а домой забегать разве с целью забыться коротким
четырехчасовым сном. Тяжелый это был человек, а в качестве
непосредственного начальника почти нестерпимый. Зато если Владимир сообщит
на какой-нибудь Российской биостанции в Тихом океане, высылая туда свое
резюме, что три года работал с самим Бадмаевым, это резко повысит его
шансы. Пока же он проводил бесконечные серии опытов и строил математические
модели плечом к плечу со светочем науки чуть более года. И уже сомневался,
выдержит ли три. Академик Бадмаев был сухопарым, лысоватым, лицо у него
было приветливым и добрым, как, впрочем, и характер; непереносимым он был
лишь в вопросах работы, но именно здесь-то Володя с ним и пересекался.
Небесно-голубые глаза Петра Семеновича радовались всякой букашке, каждому
цветочку, но могли подернуться недовольной пеленой, если кто-нибудь не
разделял его восторгов.
Сам же Владимир был высоким, мускулистым, его черные волосы жесткостью
напоминали щетину, а правильные черты лица привлекали женские взгляды. И он
вовсе не был застенчивым, как думали молодые лаборантки, просто он до сих
пор ждал настоящей любви и не хотел размениваться на мелочи, особенно
затевая служебные романы. Собственно, именно этот юношеский максимализм и
мешал Володе по сей день стать мужчиной в, так сказать, физиологическом
смысле этого слова. Широкий и высокий лоб Владимира указывал на то, и что
его обладатель - человек весьма умный; о том же говорили и глаза, чуть
насмешливо и проницательно глядевшие на жизнь - свою ли, своих ли знакомых,
вообще ли на Жизнь в глобальном смысле этого слова. Владимир был человеком
верующим, православным - и не на словах, как почти все москвичи тогдашних
лет, но и на самом деле, то есть постился, молился утром и вечером, любил
почитать книжки, где рассказывалось о чудесах и подвижниках незапамятной
древности. Усы он носил, а вот бороду брил - ему казалось, что своим
наличием она будет не украшать, а скорее уродовать его лицо, жидковатой
выходила бородка-то. Фигура у Владимира была вполне мужской, крепкой и
подтянутой. Он ежедневно хоть немного, да занимался на тренажере,
установленном в его комнате, и был вполне доволен своей внешностью. А вот
тем, что теперь ему приходилось слушать в обеденный перерыв - газетку,
которую Петр Семенович читал вслух, - он доволен не был. Володя очень любил
плавать, а Институт биофизики стоял почти совсем на берегу Строгинского
водохранилища, и часа вполне хватило бы, чтобы слегка поразмяться.
Однако Петр Семенович, ко всем обращавшийся по имени-отчеству, и к
тому же на "вы", сказал без четверти час, за 15 минут до перерыва:
- Владимир Александрович, не составите ли вы сегодня мне компанию,
присоединившись к моей трапезе? Я угощаю.
- Я вообще-то думал окунуться, сегодня так тепло, - печально
откликнулся тогда Володя, зная, что о настойчивости и целеустремленности
его шефа слагались легенды.
Тот, подтверждая свою репутацию, продолжал:
- Ну вы же не откажете старику, коль скоро он просит о такой небольшой
любезности. Вы же знаете, что я не выношу одиночества, а обедать привык на
своем рабочем месте. Так вы не покинете меня, друг мой?
- Конечно же, нет, - смирился Володя. Он твердо знал, что еще два
года, и поминай его в Москве как звали. Он будет обедать на затерянной
станции среди волн Тихого океана, а Петр Семенович пусть ищет себе нового