"Гусейн Аббасзаде. Просьба" - читать интересную книгу автора

- Бьет старика, - прошептала тетушка Гюляндам.
Бахман глянул в ее округлившиеся глаза и, не помня себя, ринулся вниз.
Действительно, здоровенный детина лет сорока, заросший сивой щетиной до
самых глаз, лохматый и нечесаный, в мятой грязной тенниске и в брюках
гармошкой, словно вынутых из-под пресса, куда их сунули в скомканном виде,
бил Гани-киши по лицу, а когда тот свалился, пиная, потащил по веранде,
словно мешок. Старик безвольно принимал удары, не в состоянии
сопротивляться.
Бахман перехватил руку детины, повернул хулигана к себе:
- Ты что делаешь, негодяй? Как ты смел поднять руку на старика?
- А ты кто такой? Почему не в свое дело лезешь, а? Отпусти руку,
отпусти, тебе говорю! - Глаза хулигана, налитые кровью, метали искры, изо
рта несло омерзительным сивушным духом, засаленная одежда разила потом.
Детина рвался из рук Бахмана, лягался, но вырваться не смог.
- За что бьешь старика? За что? Отвечай! - Бахман изо всех сил
вывертывал верзиле руки, заводя их за спину, и тот дергался и выл от боли,
ругаясь последними словами.
- Отпусти руки, говорю! Ну, припомнишь ты меня! Двое калек живет в этом
дворе... хилый да хромой... Будет еще и кривой, клянусь!
Перед открытой дверью застекленной веранды толпились соседи, старались
заглянуть в помещение, убедиться, жив ли старик.
Присутствие стольких людей как будто слегка отрезвило дебошира. Он
притих и молча выслушал множество упреков:
- Ай Алигулу, чего ты хочешь от бедного старика?
- Да почему не дашь ему покоя, зачем издеваешься над человеком?
- Как тебе не стыдно, ведь он твой родной отец!
- А он что, сын? Бывают такие сыновья? "Вот оно что! - удивился Бахман.
Значит, этот пьяный злодей - сын Гани-киши?"
- А я-то думал, чужой человек пробрался в дом дядюшки Гани и
свирепствует. А это сын... Да разве может сын поднять руку на отца?..
- В наше время может, - сказала одна из женщин. - Мода такая пошла:
укорачивать век старикам... Кулаки в ход пускают.
Постепенно осмелев, соседи поднялись на веранду. В тусклом свете
запыленной электрической лампочки их взорам предстал хаос, сотворенный
Алигулу. На полу лежал опрокинутый буфет, вокруг него - груды перебитой
посуды, рассыпанный сухой чай, горох, пролитое инжировое варенье, осколки
стекла, фарфора и фаянса. Гани-киши, жалкий, растрепанный, лежал среди этого
разорения, прятал лицо от соседей.
Последним поднялся на веранду Аждар-инвалид.
- Сам виноват, Гани, - сказал он, осмотревшись, - Все терпишь, терпишь,
да и мы терпим ради тебя. А пошел бы, заявил в милицию, рассказал обо всем,
что сынок вытворяет, там ему намяли бы бока, живо образумился бы. По крайней
мере оставил бы тебя в покое. Это разве жизнь? Каждые три-четыре месяца
является этот безобразник, бесчинствует, позорит тебя, людей пугает... Что
молчишь? Ведь все это добром не кончится! - Аждар повернулся к Алигулу,
который стоял опустив голову и исподлобья сверкал недобрым взглядом: - А ты?
Что ты делаешь, а? Ведь сам уже до седых волос дожил, а вытворяешь такое!
Алигулу, которого Бахман отпустил, как только узнал, что он сын
Гани-киши, дрожащими руками мял папиросу. Закурив, он спокойно сказал
Аждару: