"Григол Абашидзе. Долгая ночь (Грузинская хроника XIII века) " - читать интересную книгу автора

бедным царедворцам не дотянуться было до сына наипервейшего вельможи во
всем государстве. Вот почему Ваче удивился той простоте и легкости, с
которой Аваг вошел в дом и поздоровался с друзьями.
Аваг поздоровался с хозяином дома, с Торели и подошел к Ваче.
Художник смутился - их разделяло не только происхождение, Ваче был много
моложе Авага.
- Имя твое знакомо, - ободрил Мхаргрдзеди молодого человека. - Многие
хвалили мне твое искусство, и я с удовольствием посмотрел бы своими
глазами на твою живопись, если ты и Гочи согласились бы мне ее показать.
- И я не видел, - подхватил Торели, - и я не поленюсь посмотреть на
новые царские палаты.
- Когда угодно... Хоть завтра же... Большая радость...
- Завтра-то, может быть, и нет, - вмешался Гочи, - но вот на днях
сама царица пожалует в новые палаты. Вам все равно придется ее
сопровождать. Тогда вы поневоле увидите и мою работу, и живопись нашего
друга Ваче. А сейчас пожалуйте к столу.
Во главе стола посадили Мхаргрдзели, на другом конце сел хозяин, по
бокам друг против друга оказались Ваче и Торели.
- Ты, Гочи, раз как-то упрекнул меня, - сказал Торели, усаживаясь на
свое место. - Ну, что же, я заслужил этот упрек. Давно пора бы мне
взглянуть на твое творение. Снаружи я им уже любовался, но внутрь зайти до
сих пор не нашел досуга. То визиты к вельможам, то при дворе. Такова
участь бедного поэта: к каждому явись, каждому скажи что-нибудь приятное.
К тому же - прибавление семейства. С тех пор как родился сын, некогда
писать стихи, не могу наиграться с малышом.
Мать Гочи приподняла уж над столом блюдо с яствами, но, услышав
последние слова Торели, не преминула вступить в разговор. Даже блюдо она
поставила на старое место.
- Говорят, сын ваш - вылитая мать. Не смогла я повидать его, когда он
народился. А теперь, наверное, большой.
- Пошел третий год. Но если вы видели Цаго, то сынка и смотреть не
надо - воистину вылитая мать.
Ваче сидел, опустив голову. Никто не знал, что в это время было у
него на душе.
Гочи между тем наполнил большую чашу и передал ее Мхаргрдзели. Аваг
поднялся и провозгласил здравицу за родину и царицу. Выпил, передал чашу
придворному поэту и сел, возгласив аллаверды.
- Теперь ты должен поднять чашу за счастье нашей прекрасной родины,
за ее процветание и могущество, - добавил Аваг, садясь. - Я так потому
говорю, что не миновать войны, а война будет трудной.
- Да неужели трудной будет война? - усмехнулся Торели, принимая
чашу. - Что может сделать могучему Грузинскому царству беглый султан
Хорезма Джелал-эд-Дин? У него нет земли, нет владений. Он не держится
корнями за землю. Сорвавшись со своей земли, он вот уж сколько времени
бежит, сам не зная куда, только бы спастись от нахлынувших монголов.
- О ком вы говорите? - спросил Ваче.
- О султане Хорезма, сыне великого Мухаммеда. Этот несчастный бежит
от тех самых монголов, которых мы четыре года назад прогнали, как овец. Он
бросил родную землю, катится, как перекати-поле, по всему исламскому миру
и нигде не может укорениться. Хоть бы осмелился сразиться с монголами.