"Николай Буянов. Бал для убийцы" - читать интересную книгу автора

коридора, - будто и вправду лесной гном выбежал на секунду из своей сказки и
тут же вернулся, как примерный мальчик.
- А он на самом деле что-то поджег?
- Что?
- Ты сказал: "Он опять подожжет школу".
- А. - Роман усмехнулся. - До этого не дошло, но... У них намечалась
контрольная по математике. Он взял коробку из-под ботинок, положил туда
будильник, обмотал снаружи проводами и сунул в стол гардеробщице. Та
услышала тиканье, хлопнулась в обморок, все классы срочно эвакуировали -
понятно, контрольную перенесли на другой день.
- Как же определили, кто учинил теракт?
- Папа-Кузнецов опознал будильник. Он всегда по нему вставал на работу,
а в то утро проспал. Устроил отпрыску допрос с пристрастием... А вообще,
должен тебе сказать, в этом дурдоме еще и не то бывает. Помнишь нашу Галину
Андреевну?
- Литераторшу? Неужели еще не на пенсии?
- Представь себе. С виду - этакий божий одуванчик, но детки у нее по
струнке ходят. Аж завидно: у меня-то больше на головах...
Она потянулась - сладко, до хруста в костях, и спросила:
- А где же твой Алмазный фонд? Ты обещал показать.
- Ты имеешь в виду музей? Тебе и в самом деле интересно?
- Очень. - Она протянула руку (свеча едва не обожгла, но даже это было
приятно) и провела ладонью по его жестким волосам.
- Все-таки ты сумасшедшая.
- Да, - легко согласилась Майя. - Из всех великосветских развлечений
предпочитаю ночь в пыльном музее вместе с рухлядью и одноногим Сильвером.

Здесь было вовсе не пыльно, а почти стерильно чисто - видно, Роман
каждую вещицу заботливо, даже любовно обхаживал с тряпочкой в руках. На
длинных столах вдоль стен были разложены предметы, принадлежавшие когда-то
бабушкам и дедушкам нынешних шалопаев - тех, что с гиканьем отплясывали
сейчас в актовом зале вокруг новогодней елки. Предметы были старинные, а
большей частью - просто старые, до которых, надо думать, мамины и папины
руки не доходили, чтобы выбросить. Потрепанные кисеты и позеленевшие
перьевые ручки, курительные трубки и мелкие монеты, давно вышедшие из
употребления. Ленточка от бескозырки, выгоревшая на солнце пилотка, чьи-то
лапти, перевязанные веревочкой...
Однако самую значительную часть экспонатов представляли фотографии. Они
оккупировали все стены и, казалось, жили здесь собственной жизнью, точно
соседи по большой коммунальной квартире. Они ссорились и мирились, затевали
склоки на общей кухне и целовались где-нибудь в укромном уголке, замирая от
сладкого ужаса. Те самые, извлеченные из семейных альбомов бабушки и дедушки
в пору голодной и счастливой молодости. Женщины - большеротые и длиннорукие,
в платьях стиля "Военный коммунизм" и с короткими прическами. Мужчины -
важные и усатые, с щеголеватой строгостью в глазах... А вот смеющееся юное
лицо на фоне подбитого немецкого танка - привет с фронта, рядом - письмо
треугольником, еще письма с выцветшими, местами расплывшимися чернилами,
одно - даже написанное по-французски, со штемпелем Сен-Жермена (ого!),
начинающееся фразой: "Mon amour..."
А вот совсем истертая временем тетрадь в коричневой клеенчатой