"Ирина Лукьянова. Конь в пальто" - читать интересную книгу автора

рубашки, а то и моих любовников. В шкафу был только беспорядок.
Муж мне уже был не нужен. Я привыкла жить без него, обходиться своими
силами и растить сына как получается.
А вот "ты меня не любишь"... не знаю. Я не знаю, любовь это или уже не
любовь... я смотрела на эти шрамы, на новую седину, трогала его наизусть
знакомые пальцы, видела на спине привычный шрам, слушала рассказы - если он
вообще что-то рассказывал, и понимала, сколько он всего видел, где он бывал
и как он жил, - и все ему прощала, хотя, в общем-то, старалась не копить
ничего такого, что надо специально прощать. Как я его любила, когда он сидел
на кухне, уже отмытый, уже переодетый в старую футболку, курил трубку, был
дома, и в доме было хорошо и правильно, если пользоваться его любимым
словом...
Иногда он приезжал чернее тучи. И требовал водки. И под водку
рассказывал - беспросветный мрак, тоска и ужас - я слушала всю ночь, спать
было невозможно, жить после этого - тоже. А потом расстилала диван и уходила
на кухню. Он ложился, я садилась работать... утром будила Сашку в школу,
кормила, отправляла и смотрела на спящего Сережку. Иногда Марья приползала к
нему под бок и всегда устраивалась в той же позе, что и папа.
А с утра - а иногда еще с вечера - он к чему-нибудь цеплялся, злился и
орал на меня. И я понимала, что человек пришел с войны, он неадекватный, это
вьетнамский синдром, а я должна терпеть и понимать, но я не могла уже больше
терпеть и понимать, я всю жизнь только терплю и понимаю. И пришел он не с
войны, а от бабы, и на нем незнакомая одежда, подаренная кем-то чужим, и
трусы, каких он никогда не носил, и я боюсь с ним спать после чужих баб,
потому что он приносил мне уже всякую стыдную гадость, от которой я потом
месяцами лечилась, а кое от чего до сих пор еще не вылечилась. Слишком много
на один бурный супружеский секс за полтора года.
А потом он уходил. Кантовался у нас еще несколько дней, констатировал,
что я больше не люблю и не понимаю его, это был очень хороший предлог, чтобы
снова слинять - и отличное обоснование его новых любовей.
Он мельком спрашивал Сашку, умеет ли тот подтягиваться, и Сашка из кожи
лез, чтобы понравиться своему крутому отцу, и, вцепившись в перекладину
тощими лапами, извивался всем телом, пытаясь подтянуться. Сережка говорил
"салага" и подтягивался сам - упруго, резко, раз, раз, раз, Сашка смотрел
сияющими, влюбленными глазами. Для него папа всегда был на войне. Потом я
начала понимать, что он все время смотрит новости про войну и ждет папу. Не
станешь же объяснять парню, что папа давно уже приехал с войны и живет на
Арбате в четырехкомнатной квартире у английской радиожурналистки. Или в
Махачкале воспитывает чужих близнецов.
Потом начался период вопросов, на многие из которых я не могла честно
ответить, потому что не хочу говорить Сашке, что его отец еще глупый
мальчик, невзирая на все его седины. Что он ищет легких путей, вымогает
любовь и восхищение и не способен устанавливать долгосрочные отношения на
основе взаимной ответственности.
А потом все газеты и телеканалы неделю трубили об исчезновении в Чечне
московского журналиста Сергея Бекешина. Я отправила Сашку к маме и велела не
включать телевизор вообще, парню было шесть лет, он уже все понимал. И тут
мне начали звонить давно забывшие меня общие друзья, и говорить "ну ты как?"
и "он тебе не звонил?" - один работает в новостной службе такого-то канала,
а другой в газете... и кто-то сказал неловко: "Ну слушай, ну ты, может,