"Дмитрий Быков. До свиданья, мой маленький Гриша (полит.)" - читать интересную книгу автора

(запомнившейся мне на всю жизнь!) говорили о тщете всяких усилий,
забитости и неразумии народа... Собственно, огнеглазые потомки
народовольцев были немногим лучше, но они хоть верили во что-то и
рисковали всерьез. Потом я видел эту публику в начале перестройки, когда
они снисходительно отрезвляли успевших обольститься. Очень помню одного
длинноволосого, сухощавого юношу, одетого с изысканной, почти
старорежимной небрежностью. После просмотра ужасно смелого по тем временам
дипломного спектакля он процедил: "Свободы дождались? Вам кинули кусок, а
вы и радуетесь..." Все немедленно почувствовали себя союзниками гнусного
режима, что им и хотели доказать.
О, дать вам ощутить себя союзниками властей эти люди очень умеют. Их
любимый прием - в кульминационный момент спора словно себе под нос
пробурчать: "Ты скажи мне, гадина, сколько тебе дадено". Сама возможность
сколько-нибудь искренней веры в свои слова им неведома - потому что сами
они не верят ни во что, умея только усмехаться и повторять: "Не надо, не
надо, старичок". Спокойно, приятель, спокойно... Публичную полемику с ними
они называют доносом - особенно если в этой полемике вы, не дай Бог,
отстаиваете лояльную точку зрения. Еще они очень любят подчеркивать свое
происхождение: в кругах попроще - крестьянское ("У меня мать кузнец, отец
прачка! Я вот этими руками!" - никогда не уточняется, что именно "вот
этими руками"), в кругах поизысканнее - аристократическое ("До
октябрьских беспорядков дедушка держал конюшню, а когда бил в морду чернь
и хамов, выбрасывал перчатки").
Эти люди гробят все благие начинания, к которым примазываются, чтобы тем
самодовольнее поджимать губы потом. Гробят неучастием, скепсисом,
издевкой, а то и откровенным паразитированием (сколько таких
скептиков-авангардистов поехало с лекциями по западным университетам, а
потом изумлялось, отчего так быстро закончилась мода на все русское!). Эти
люди никогда не обольщаются - ну конечно! Это они, ничем сроду не
рисковавшие и ни от чего сроду не пострадавшие, осуждали Пушкина, когда в
обмен на право печататься и на возвращение из ссылки он написал царю
"Стансы". Вяземский, которого покоробил верноподданнический тон этих
текстов, небось не то что на Сенатскую не сунулся, а и в ссылке отроду не
бывал! Эти же люди осуждали Пастернака за простейшее, столь естественное
для поэта желание: "Хотеть, в отличье от хлыща в его существованьи
кратком, труда со всеми сообща и заодно с правопорядком". Хлыщи, именно
хлыщи - очень точное слово. Эта публика, сроду ничего не сделавшая, не
желала понимать, что для активного делания - будь то сочинение стихов или
проведение реформ - надо иметь хоть минимальную веру в результат,
проходить через неизбежные обольщения, пусть даже потом с новой силой
стукаясь башкой об реальность и ненавидя собственные иллюзии. О
способность всегда и по всякому поводу поджимать губы! С молчаливого
согласия и при горячем тайном одобрении таких людей погибла хрущевская
оттепель. Это они завистливо называли ее первенцев придворными поэтами -
сами не умея срифмовать двух строк.
Почему я так много говорю об этом типе интеллигента? Потому что в нем все
дело. Потому что только такие люди и заграбастали себе сейчас право
называться интеллигенцией, вытеснив всех остальных в нишу прихвостней,
сатрапов и чуть ли не помощников распорядителя казни. Именно они всегда
правы, не шучу, и в конечном итоге наверняка окажутся правы даже сейчас.