"Дмитрий Быков. На пустом месте (эссе) " - читать интересную книгу автора

чичиковской телеге приделано кое-как: до Москвы уж точно не доедет. Русская
жизнь разваливается: вот, казалось бы, Плюшкин - экономный, рачительный, как
любили писать в советской прессе, хозяин... Но и его экономия доведена до
абсурда, и почему-то у Гоголя в "Мертвых душах" всякий гротеск обязательно
сворачивает на карикатуру, а не на утопию. Средства тут разные, используются
они подчас бессознательно: что мы запоминаем о Манилове? То, что его сын
чуть не уронил каплю из носа в суп; еще помним, что в наружность Манилова
"чересчур было передано сахару" - и сочетание сопли с сахаром остается в
памяти, начисто отшибая всякую симпатию к безвредному, в общем, сельскому
недоучке. То же и с Плюшкиным - его заплесневелый хлам, его графинчик в
фуфаечке, его старушечья внешность... Наконец, Собакевич: чем не Бульба?!
Такой же гротескный, могучий тип, грубиян, забияка - и можно себе
представить, каким идиллическим персонажем выглядел бы он среди запорожских
козакiв. Но стоит ему попасть в Россию - и перед нами отвратительный хам,
лицемер, норовящий даже за покойника содрать подороже... Коробочка - чем не
старосветская помещица? Но Гоголь и тут улавливает главную черту русского
национального характера - взаимную подозрительность; в каждом встречном
подозреваешь врага; все друг другу чужие, всех как будто кто-то заколдовал
или проклял - и вот вам, пожалуйста, виновницей чичиковского разоблачения
становится именно Коробочка, в чьи замкнутые, коробочно-квадратные мозги не
помещается сама мысль о скупке мертвых: "Как это хочешь ты скупать мертвых,
государь мой? Нельзя; непорядок; надо доложить". Даже подписав свою сделку,
она не может успокоиться: может, продешевила?! Это очень старушечья - и
очень русская черта: дело сделано, но ум нечем занять, и мысли продолжают
вращаться вокруг единственного события в нудной и бессобытийной жизни: "Как
так: приезжал странный человек, хотел купить мертвых, тут, наверное, что-то
не так..." Кому не знаком этот тип русского зануды, который уже вроде бы и
согласился на все условия взаимовыгодной сделки, но все чего-то боится,
двадцать раз передумывает, требует все вернуть "как было" и пытается понять,
на чем ты его ловишь?! Да ни на чем ты его не ловишь (хотя ловят все и
всех - такая жизнь); он просто все время боится - ревизора, городничего,
судьи, доносчика, государя-императора... Все в каждом встречном подозревают
противника; даже Ноздрев - обаяха, рубаха-парень, добродушный с виду близнец
озорников и балагуров ранней гоголевской прозы - оказывается упрямым
злопамятным злодеем, да вдобавок таким жуликом, что сам Чичиков против него
бессилен. Мир наизнанку, навыворот; никто ни к кому не испытывает добрых
чувств, и все патологически боятся! Вот оно что было в глазах Вия: в них -
смерть, пустота полная и окончательная; такая же пустота в России - вместо
национальной мифологии, совести, веры, вместо души, короче говоря! Вот уж
подлинно загробный мир, ведь после смерти так и бывает: на месте живого,
яркого, горячего утверждается холодное и безразличное. Гоголь описывает
Россию как мир загробный - и не стесняется сравнивать первый том с
дантовским "Адом", то есть признает загробность русской реальности,- но
тогда, страшно сказать... Тогда райский том - посвященный российской
утопии - должен был бы разворачиваться у него в настоящем посмертном
пространстве, среди героев, умерших не в метафорическом смысле, а
по-настоящему! И намеки на этот райский том, что самое интересное, в книге
есть. Я говорю о знаменитом отступлении, едва ли не сильнейшем эпизоде
поэмы,- о седьмой главе, в которой Чичиков просматривает список купленных им
мертвых душ. Тут настоящая поэзия и настоящие характеры - каждый годится на