"Владислав Былинский. К саду дальнему " - читать интересную книгу автора

Кот я. Вот моя визитка.
Прошу у нее прощенья - и у него как бы. Долго и странными словами.
Как понять, кто с кем связан? Мне и в голову не пришло, - поясняю ему.
Я не знал, что он с тобой, - шепчу Ей, - знал бы - убил!
Она вспыхивает. Ее гнев слишком явно обозначен. Телекамера где-то
рядом... Актриса? Профессионалка?
Они уходят.
Во всяком деле свой искус. Профессиональный соблазн. Я часто слышу о
любви. Говорят, это ниспадает лавиной: помрачение, озарение, осознание. Надо
бы испытать...
Лови шанс, котенок!
Уходят. Искус...
Лови!

В театральном подвальчике ошивается благородная рвань: поэты-пропойцы,
беспамятные барды, бывшие актеры, невостребованные гомо разных окрасов.
Вхожу, огибаю ряд столиков, ныряю в закуток, где гнездятся, высиживают яйца
пташки залетные. Не здороваюсь и в упор никого не вижу. Притягиваю к себе
синеглазого бойскаута с модно выщипанным теменем, со светозарными кумачовыми
полосами на ободранных бритвой щеках. Выряжен по-тибетски, в неподвижных
зрачках - изумление пред таинством бытия. Плюс нервное спокойствие придурка,
отловившего оргазм под электрошоком. Плюс привычная, ежеминутная готовность
к стоицизму. Конфуций, в натуре! Чело вороненое. Так и хочется обломать на
нем кирпич. Чтоб от вечного отвлечь.
Этот шаолинщик запаролирован здесь как Колесничий. Колесоносец - такое
и не выговоришь. Любопытен тем, что добывает и распространяет по велению
души, из принципа, в противовес героиновому злу и ликеро-водочному
идиотизму. Принципиал, блин!
Принципы и достаток - вещи несовместные. Значит, и пяти баксов хватит.
- Больше надо давать! - честно говорит он.
- Потом, потом, - тороплю я, - беги, это не гонорар, это расходная
часть бюджета.
Возвращаюсь в общую залу. Плюхаюсь на стул белого цвета. Заказываю
дамское питье: "мартини". Назло окружающей водке и шмурдяку из крученых
бутылок. Рядом, уткнувшись мордой в свои же ладони, погибает от непонимания
седовласый, преисполненный жуткого достоинства поэт. Благородный, молью
битый, в жижу пьяный. На то он и поэт. Душа народа.
Народ тем временем накачивается, чем может. Народ истово стремится к
самосожжению. Люди, стекляшки. Хмельной дух, вонь сигарет. Шепот и вопли,
смех и грех.
Глотаю желтую дрянь - запиваю. Глотаю алую дрянь - заливаю. Все будет
хорошо. Уже хорошо. Хорошо и ладно будет. И ладно. И будет. Остальное -
позже. Потом. С Ней...
Заостряется взгляд. Стены дымятся и рушатся. Я вижу деву белую в
прозрачных одеяниях. Она там, на дне. Тянусь, но промахиваюсь, хватаю за
жабры склизкую глубоководную рыбину. Дева выскальзывает из бесчисленных
полупрозрачностей, из нарядных обманок, переливает свое содержимое из
телесного миража в нагую доверчивость, требующую тепла и взгляда,
прикосновения и понимания, - и зря. Ее нагота не видна даже мне.
Все напрасно, я не твой. Она исчезает, но я еще слышу голос - так поют