"Чикагские гангстеры могут отдыхать" - читать интересную книгу автора (Меньшов Виктор)

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Мы остановились недалеко от въезда на шоссе, загнав машины за кустарник у обочины. Мы вытащили шефа, которому стало совсем худо от этой тряски. Его рвало, он так побледнел, словно его в муке вываляли. Семен посадил его, прислонив к машине, на землю и принялся что-то над ним колдовать.

Осмотрев наш транспорт, мы пришли к неутешительным выводам. Дальше ехать не на чем.

— Захватим на шоссе какую-нибудь машину, — предложил Серега.

— Не пойдет, — возразил тут же Мишаня. — У охраны наверняка есть рации, они уже подняли тревогу. Они скоро сюда все понаедут да ещё небось и милицию притащат со всей округи, так что шоссе быстро перекроют. Да и захватывать придется либо две легковушки, либо фургон, а это чревато. Трасса слишком оживленная.

— Может, кто сам на обочину заедет? — неуверенно ляпнул я.

— Ты, что ли, много машин за полдня видал? — вопросом на вопрос ответил Мишаня.

— Так что же? Не сидеть же, не дожидаться, пока нас тут или постреляют, как куропаток в кустах, или повяжут, — сердито сказал Семен.

— Но не пешком же идти, — развел я руками.

— Зачем пешком? — пожала плечиком Нина. — Можно на электричке до Курского вокзала доехать, а там сделать пересадку и махнуть на дачу или в городе машину взять.

— А ведь верно! — обрадовался Мишаня.

И как бы в подтверждение правильности решения за рощицей раздался вопль электрички. Мы переглянулись. Других мнений не последовало, выбор был небогат.

— Вот только с шефом-то как? — спросил Серега, испортив всем настроение. — Не везти же его связанного, с кляпом во рту.

— Придется бросить, — уныло сказал Мишаня.

— Это как это — бросить? — взвилась Нина. — Столько нервов, риска…

— Жизнь дороже, — согласился я с Мишаней.

Нина сжала кулачки, лицо у неё стало некрасивым, злым, она почти плакала, глаза горели ненавистью. Я хорошо понимал ее: пережить такое — и вдруг бросить. Но что делать, не погибать же!

— Зачем же бросать? — подошел к нам Семен. — Он нам с боем достался, мы жизнью рисковали.

— Что же ты предлагаешь? — посмотрел на него я. — Кстати, как он?

— Будет жить. Правда, контузило его прилично. К тому же — стресс и шоковое состояние, с перепугу. Вот охрана, и та не выдержала нашего натиска, а он и вовсе не попадал никогда в такие переделки.

— Ты не забывай, он же все-таки спортсмен.

— Что-то жидковат он для спортсмена, — скептически покачал головой Серега.

— Так что решаем? — подал голос Мишаня. — Не до завтра же нам тут высиживать.

— А чего решать-то? — удивился Семен. — Собирайтесь, идем. А насчет шефа не беспокойтесь, я гарантирую полный ажур. Комар носа не подточит.

— Ты что же его, в мешке нести собрался? — прищурился Серега.

— Зачем же в мешке? Сам поедет.

— Как это — сам? — не поверил Серега.

— Вот увидите, — загадочно улыбнулся Семен.

Мы быстро собрались, пораспихали оружие и припасы, какие могли, по сумкам и рюкзакам и потопали.

К станции выходили из рощицы группками. Первым на платформу вылез Серега со спортивной сумкой через плечо и рюкзаком за спиной. В сумке у него лежали два разобранных автомата, гранаты и пистолеты. В рюкзаке цинковые коробки с патронами и консервы.

Он прошел всю платформу из конца в конец, внимательно вглядываясь в лица немногочисленных пассажиров, посмотрел расписание и сделал нам знак выходить. Мы несли по спортивной сумке, за спиной у меня, как и у Сереги, висел рюкзак, а у Нины в руках — полиэтиленовая сумка необъятных размеров. Купив себе билеты, мы знаками позвали остальных, скоро должна подойти электричка.

Они долго не появлялись. Серега даже сходил к кассе, не выдержал, купил им три билета, нервно поглядывал на часы.

— Что-то с мужем? — тихо спросила меня Нина.

Я пожал плечами. Я и сам вглядывался в зелень рощи, наивно надеясь что-то рассмотреть там, за листвой.

— А если он добровольно не поедет? — опять спросила Нина, явно нервничая.

— Тогда просто бросят его там, не пристрелят же, — ответил я.

— Это как! Оставят?! — едва не крикнула она.

На нас даже обернулись. Серега вопросительно вытянул шею. Я пожал плечами, мол, все в порядке. Я понимал Нину, хотя и нервничала она, на мой взгляд, излишне. Но это на мой взгляд. Она же все-таки женщина, да ещё такие свалились на её плечи испытания. Подлая затея мужа, бесконечное ожидание, ежедневное напряжение, страх, риск. Жуткая перестрелка в ущелье, потом дикая погоня, стрельба. Все это не могло не сказаться на нервах.

Появились из рощи наши партнеры, когда электричка уже подъезжала, загибаясь из-за поворота своим змеиным телом к платформе.

Зрелище нам предстало то еще: впереди вышагивал Мишаня, тащивший в руках две огромные, как грузовики, сумки, при этом его мотало, как осину в ветреную погоду, весь он был расхристанный, рубашка выбилась из штанов, брюки на одном колене порваны. Мы встревожено переглянулись, ничего не понимая. Мишаня оглянулся и крикнул в зелень деревьев заплетающимся языком:

— Сеня! Давай его сюда скорее, мы оп-паздываем… Поезд, ядренеть, приездывает.

Из-за спины его показались Семен и шеф. Семена качало и швыряло, словно боцмана, списанного с корабля за пьянку. На руке его повис пьяный в дупель шеф, пытавшийся что-то петь. Ногами он совсем не двигал, и Семен буквально волочил его.

Мишаня втащил баулы по лесенке, посмотрел, как эту преграду пытаются преодолеть его друзья-собутыльники, сгреб их обоих за шкирку и поставил рядом с собой, у них только ноги в воздухе мелькнули.

Так вот что придумал Семен! Ну, гений! Лучшей маскировки для подмосковных электричек, привычных к подобным картинам, придумать просто невозможно. На трех крепко выпивших дачников, перебравших «воздуха», в пригородном поезде никто не обратит ни малейшего внимания, а если и обратит, уж подозрений-то пьяный на Руси никогда не вызовет. Скорее трезвый подозрителен.

И действительно, у них контролеры даже билеты проверять не стали, махнув рукой и пройдя мимо, хотя Мишаня и пытался их предъявить. Всю дорогу до Москвы они с Семеном безобразничали, как хотели, естественно, не задевая пассажиров. Заигрывали с девушками, пели песни не вполне пристойного содержания вроде:

Я свою любимую

из могилки вырою,

перверну, похлопаю,

поставлю кверху попою.

И это не дурачество,

а борьба за качество!

Семен вскочил в проход между скамейками, засеменил ногами и, выделывая руками немыслимые «па», завел:

В небе самолет летит

с новою уборною.

Кто посмотрит на него,

морда станет черною.

Мишаня тоже попытался изобразить подобие пляски, но наступил шефу на ногу, отчего тот устроил такой визг, что прибежали пассажиры из соседних вагонов, а шеф почти протрезвел. Пришлось Мишане с Семеном опять срочно вливать в него «успокоительное», которым они и сами не побрезговали. В общем, ехали они даже не без приятности.

В Москве на перрон мы выгружались с опаской. Но, как видно, маневр наш не просекли, и если нас и искали, то до сих пор в районе шоссе, думая, что мы попытаемся уйти на захваченной по пути машине. Словом, пока нам везло. Мы по путям перешли на другую ветку, решив не рисковать и не испытывать судьбу, воруя машины, а ехать на дачу электричкой.

На этот раз в поезд мы садились уже всей честной компанией и позволили себе как следует расслабиться, не забывая вливать и в шефа. За окном пробегали леса, спускались сумерки, близился вечер, в открытую фрамугу врывался пьяный воздух, наполняя нас легкостью и блаженством. Напротив нас с Ниной на лавке дурачились Мишаня с Серегой, Семен обнимал пьяненького до отупения шефа. У плеча своего я ощущал Нинино плечо, её рука нашла мою руку, и я был счастлив.

Мы были опьянены все. Удачей, которая казалась так близко, этим полным озона воздухом. Нам чудилось, что все самое плохое позади. Спало дикое нервное напряжение, мы остались живы и, не считая нескольких синяков, невредимы, на что, честно говоря, мало рассчитывали, планируя эту безумную операцию.

Нина положила голову мне на плечо, ветер трепал её золотистые волосы, они щекотали мне лицо, напоминая о чем-то очень приятном, но о чем именно, я не мог никак вспомнить… Я совсем размяк и задремал.

Разбудил меня пронзительный голос, который старательно выводил:

Казак име-е-ел златые гоооры

и ре-е-еки по-о-олные-е-е вина-а-а…

Я уставился на шефа, раззявив рот. Он пел, явно не до конца понимая, где находится и что с ним происходит. Голосом он обладал совершенно удивительным — как будто одновременно играют на ржавой пиле и водят пенопластом по стеклу. Весь вагон содрогнулся. Мишаня от растерянности попытался заткнуть ему рот ладонью, но шеф цапнул его острыми зубами за палец. Мишаня, шевеля губами, молча заругался, затряс прокушенным пальцем, а Серега бросился доставать из сумки" успокоительное". Семен пытался его унять, обнимая за плечи, Серега тыкал ему в рот стакан, расплескивая драгоценный спирт, а шеф желал петь. У него душа просила.

Теперь я бо-о-ос, коле-е-енки го-о-олы,lt;

и жопа све-е-етит, ка-а-ак луна-а-а-а-а-а!

взвизгнул он напоследок, дальнейшие слова заглушило бульканье. Серега для подстраховки влил в него два стакана. После этого шеф сначала постарался забраться к нему на ручки, а потом полез к Мишане за пазуху. Обиженный Мишаня завязывал платком прокушенный палец и заигрываний шефа не принял. Тот уже спал в отключке, при этом дрыгая ногами, руками и тоненько вскрикивая, видимо, переживая случившееся в мрачном своем опьяненном подсознании.

Он мешал всем и раздражал Мишаню. Наконец тот не выдержал и после очередного тычка пяткой вытащил у шефа из брюк ремень и к восторгу обернувшихся как по команде пассажиров, не избалованных зрелищами, поднял шефа и положил на багажную полку, привязав ремнем, чтобы не свалился.

После этого мы все задремали. И едва не проехали нужную остановку. Меня толкнул в плечо Семен. Поезд стоял.

— Выходим! Наша! — заорал он мне в ухо.

Я подпрыгнул, подхватил в одну руку сумку, в другую Нину и бросился бегом из вагона следом за Семеном и Серегой. Мы вывалились из дверей, на плечи нам обрушился со своими неподъемными сумками Мишаня, споткнувшийся на выходе. Двери зашипели, металлический голос из динамика объявил: "Следующая станция…"

— Все вышли? Ничего не оставили? — спросил я просто по привычке.

И замер, забыв закрыть рот. И все остальные тоже замерли,

наблюдая, как, будто в замедленной съемке, сходятся двери поезда,

чтобы увезти шефа, оставленного на багажной полке…

И тут в створки дверей, сдвигающихся торжественно, как половинки занавеса в театре, всунул свои могучие плечи Мишаня. Двери застопорились, что-то завизжало, зашипело, поезд гуднул и затих. Двери беспомощно болтались, вместо шипения раздавался свист. Мы стояли на пустом перроне, отчаянно махая машинисту, высунувшему изумленную, ничего не понимающую физиономию в окошко электровоза.

Мишаня появился, держа на руках шефа, бережно, словно дитя, прижимая его к своей широченной груди.

От воплей машиниста облетели листья с ближайших деревьев. А мы углублялись в лес. Нина уверенно вела нас в уже сгустившихся сумерках, мы плелись гуськом за нею. Мишаня шефа так и нес, торжественно, боясь выпустить из рук.

Вот было бы смеху, если бы он уехал на багажной полке, после всего!

Шли мы довольно долго, пришлось даже небольшой привал в лесу устраивать, да пока обходили стороной дачный поселок, тоже крюк приличный накинули.

И вот наконец мы на месте. Я и Нина пошли вперед, задернули, не зажигая света, все шторы, проверили комнаты. И только после этого дали знак остальным входить.

Пустой, нежилой дом на каждый шаг отзывался гулким эхом. Но вскоре стало уютнее, дом нас принял и успокоился, признав за своих.

Шефа Мишаня отнес в подвал, в одну из кладовок, уложив на заранее приготовленную кровать. Он бережно раздел его, заботливо укрыл одеялом. Видно, до сих пор находился под впечатлением, что мы могли отправить беднягу по гладким, отполированным тысячами тысяч поездов рельсам далеко-далеко. И виноват в этом оказался бы он, Мишаня, потому что сам засунул его на полку.

Только в стенах убежища мы наконец почувствовали, как устали за весь этот долгий безумный день. Да и за все предшествующие дни тоже. Мы наскоро поужинали и завалились спать, не забыв выставить охрану во дворе. Ночью дежурили по очереди. Но все прошло тихо и спокойно.

Утром решили ограничиться наблюдением из окна чердака. Во дворе, на виду, лучше не светиться.

Я и Семен отправились к шефу, отнести завтрак и поговорить.

Шеф кое-как пришел в себя, но, видимо, не до конца. Под глазами у него залегли черные круги, от завтрака он отказался категорически, выпил чашку крепкого кофе и попросил еще. Я пошел за кофейником. Когда вернулся, шеф неумело пытался курить, рука его, держащая сигарету, дрожала. Заметив меня, он обернулся и начал говорить то, что, очевидно, уже выслушал Семен, потому как делал мне за спиной шефа знаки, пытался предупредить о чем-то. Но я не понял, а шеф говорил, лихорадочно блестя глазами:

— Ребята, вы совершаете огромную ошибку. Я же не мог простить вам долг, но и не передал ваше дело в следственные органы. Потом вы устроили какое-то дикое нападение на Володю, зачем-то пытались кого-то ограбить, убили двух ни в чем не повинных людей, а вчера ещё и эту немыслимую заваруху учинили. Что это с вами? Дикая какая-то ошибка. Ты, Абрикосов, знаешь хотя бы, что анализ подтвердил наличие в крови больших доз наркотических веществ?

— Здесь ты можешь рассказывать что угодно, — сказал я жестко. — А как догадался тот, кто грабил меня, что засаду надо устраивать в конце дня да ещё не в инкассаторской машине, где возят обычно деньги, а в курьерской?

— Да откуда я знаю! — взвизгнул шеф, некрасиво морщась. — Я, что ли, посадил его туда? Может, он лез наобум!

— Наобум с баллоном газа и в кислородной маске в машины не лезут, резонно возразил Семен. — Да ещё в первые попавшиеся. Не вяжется как-то у нас тут, а?

— Ну не я же его, в самом деле, подсадил туда, — чуть не плача выкрикнул шеф.

— Это уж пускай на твоей совести останется, — сказал я. — На эту тему устраивать диспуты нам нет резона. Да мы и не суд, не следствие.

— Да и чего тебе трястись? Получим выкуп и отпустим. Нам грех на душу незачем брать, — успокоил его Семен.

— Какой выкуп?! Какой ещё выкуп?! Да кто вам его заплатит-то? И сколько вы хотите получить?

— Немного, — ответил я. — Наши расписки и миллион долларов. Всего-то ничего.

— Да откуда у нас в банке такие деньги наличные? Давайте вы меня отпустите, а я вам гарантирую ваши расписки и по пятьдесят тысяч долларов. Все равно в кассе такой суммы нет.

— В кассе, может, и нет. А в фонде учредителей — найдется, — вступил Семен.

Ох, зря он это сказал!

Глаза у шефа округлились, сам он весь как-то сник, ссутулился, голову повесил и спросил тихо-тихо:

— Это вам жена моя доложила? Значит, я её вчера видел? А я думал, мне показалось. Вы её тоже в заложники взяли или она с вами заодно?

Мы молчали, не зная, что ответить. Шеф вздохнул и ответил сам себе:

— Значит, заодно…

И замолчал после этого надолго. Потом спросил меня:

— Следовательно, я нанимал следить за моей женой её любовника? И вы давно все продумали?

— Мы ничего не продумывали. Это ты зачем-то решил убить жену, с которой расписан почти десять лет. Это ты убил лифтера, готов был и меня убить.

— Какой лифтер? Ты что, с ума сошел? — совершенно искренне возмутился шеф. — И какие такие десять лет? Мы женаты всего два года…

Тут уж я растерялся:

— Как это — два года?

— Да вот так! — шеф полез в карман пиджака и бросил на стол паспорт, в котором стоял жирный штамп, подтверждающий его слова.

Эта чертова карусель начинала сводить меня с ума.

— А как же сосенка?

— Какая сосенка!!! — простонал шеф.

— Да там одна… — замялся я, заметив вопросительный взгляд моего друга.

— Ладно, ты тут подумай, а мы пошли. Есть точно ничего не будешь? ещё раз спросил Семен.

— Не буду, — буркнул шеф, заваливаясь лицом к стене и подтягивая к животу колени.

— Ну и ладно. Мы попозже занесем, — миролюбиво сказал Семен. — Ты отдыхай. Все будет в порядке. Получим бабки и отпустим на все четыре стороны.

— Ага, — фыркнул шеф. — Отпустите вы. Лучше пристрелите сразу, бандюги проклятые!

— И тебе спасибо, — отозвался Семен, закрывая за собой тяжелую дверь.

— Что за паника? — спросил он меня в коридоре. — Какая разница, десять лет или два года? И что за сосенка?

— Да погоди, сам пока не пойму толком…

Я попросил его отнести посуду на кухню, а сам пошел на задний двор. Так и есть! Чертовщина какая-то. На краю обрыва, на том самом месте, где сделана фотография, разученная мною почти наизусть, росла большая сосна, которая в момент съемки была ещё совсем крохотной. Если это та же сосна, то кто же тогда на фотографии рядом с Ниной? И как она здесь оказалась? Кто хозяин дачи? И зачем Нина соврала мне про десять лет?

Опять куча вопросов и ни одного вразумительного ответа. Я подошел к дереву поближе, взялся рукой за ствол и свесился вниз, очень осторожно, не люблю я высоты.

Почти под самыми ногами у меня плескалась, подмывая берег, вода. А из неё высовывались страшные зубья разбитых бетонных плит. Из их ощеренных кусков торчали хищные прутья арматуры.

"Не дай Бог загреметь туда! — мелькнуло в голове. — Костей не соберешь, и отскрести нечего будет".

И тут меня кто-то взял за плечо. Я испуганно вздрогнул, подавшись назад всем корпусом. И резко обернулся. За спиной у меня стояла Нина, озорно улыбаясь.

— Испугался?

Она легко ступила рядом со мной на самый краешек, у меня даже дух захватило.

— Это здесь хотели берег укреплять, — показала она пальцем на чудовищные обломки внизу. — Подогнали плавучий кран, стали плиты сгружать, а они сорвались — и вдребезги. Потом больше и не пробовали, махнули рукой, как водится. Валится берег, и пусть его валится. Только строить здесь запретили.

— Пойдем отсюда подальше, — я взял её за руку и потянул от страшного края.

— Что, высоты боишься? — спросила Нина, хитро улыбаясь.

— Если честно, то да, — признался я.

Нина оглянулась по сторонам и потянулась ко мне губами, прильнув всем телом. Но я отстранился. Она, конечно, растерялась немного и явно обиделась.

— Что с тобой?

— Подожди, Нина. Скажи, сколько времени ты замужем? — спросил я, чувствуя себя свиньей.

— Я же говорила тебе, — удивилась она вопросу. — Более десяти лет. А что, что-то не так?

— Да все так, — уклончиво протянул я. — Только твой муж почему-то утверждает, что вы женаты всего два года. И в его паспорте штамп стоит соответствующий…

— Ах, это! — она с облегчением рассмеялась. — Дело в том, что сначала мы жили незарегистрированные. И только два года назад он удостоил меня чести стать его супругой.

Тут и я почувствовал облегчение. А Нина, наоборот, вдруг нахмурилась и посерьезнела.

— Не веришь мне до конца, а? — она пыталась поймать мой взгляд.

А я его прятал. Что я мог ответить? Я и сам пока не знал, верю или нет. Правда, очень хотелось верить.

Так и сказал ей. Она, кажется, поняла меня правильно. По крайней мере повеселела. Мы стояли обнявшись, нам было так хорошо, что не хотелось возвращаться к реальности. Но пришлось. Нас позвали в дом, вежливо покричав в окно.