"Трумен Капоте. Один из путей в рай" - читать интересную книгу автора

симпатичный.
Мистеру Белли пришлось расстегнуть пальто и извлечь из жилетного кармашка
золотые часы. За это время он успел основательно разглядеть стоявшую перед
ним женщину, чуть ли не разобрать ее на составные части. В детстве она,
вероятно, была совсем светлая, об этом говорило все: и белизна ее чистой
скандинавской кожи, и здоровый крестьянский румянец на пухлых щеках, и
синева простодушных глаз - такие честные глаза и красивые, несмотря на очки
в металлической оправе, но волосы, - по крайней мере, жиденькие кудельки
перманента, выглядывавшие из-под серо-бурой фетровой шляпы, - казались
бесцветными. Была она чуть повыше мистера Белли - а ему с помощью
специальных прокладок в туфлях удалось дотянуть свой рост до метра
семидесяти трех - и, должно быть, потяжелей его; во всяком случае, вряд ли
она испытывала особое удовольствие, поднимаясь по лестнице. Руки - что ж,
типично кухонные руки; ногти - мало того, что обкусаны до мяса, так еще и
покрыты каким-то диковинным перламутровым лаком. Простое коричневое пальто,
в руках простая черная сумка. Когда он, разглядев все эти частности, снова
свел их воедино, оказалось, что перед ним - очень приличная на вид женщина,
и она ему явно нравится; правда, этот лак на ногтях внушает подозрение, но
все-таки чувствуется - она из тех, кому можно довериться. Так же, как он
доверялся во всем Эстер Джексон - мисс Джексон, своей секретарше. Да, да,
вот кого она явно напоминает - мисс Джексон. Не то чтоб сравнение это было
особенно лестным для мисс Джексон (о которой он как-то раз, в пылу
супружеской ссоры, сказал, что она "изящно мыслит и вообще на редкость
изящна"). И все же стоявшая перед ним женщина, казалось, исполнена
доброжелательности, а именно это свойство он так ценил в своей секретарше
мисс Джексон, в Эстер (как он недавно по рассеянности к ней обратился). Он
решил даже, что они примерно одного возраста - обеим сильно за сорок.
- Полдень. Ровно двенадцать.
- Подумать только! Да вы, наверно, с голоду умираете! - воскликнула она,
и, раскрыв сумку, стала разглядывать ее содержимое, словно это была корзина
для пикника, до того набитая всякой снедью, что ее хватило бы на
smogasbord[*Холодные закуски, подаваемые с пивом и водкой (норвеж.)]. Потом
извлекла оттуда горсть земляных орехов. - Я кроме орешков почти ничего и не
ем - с тех самых пор, как папаша... с тех пор, как мне больше не для кого
стряпать. Вот я так говорю, а, по правде сказать, сама по своей стряпне
соскучилась; папаша всегда говорил, у меня все вкусней, чем в любом
ресторане. Но что за радость стряпать для себя одной? Даже если умеешь печь
пироги, легкие, как пух. Берите орешки. Угощайтесь. Я только что их
поджарила.
Мистер Белли взял орехи. Он всегда их по-детски любил и сейчас, усевшись
на могилу жены, чтобы с ними расправиться, думал лишь об одном, - хорошо б,
у его новой приятельницы их было побольше. Жестом он предложил ей сесть
рядом и с удивлением заметил, что она смутилась. И без того румяные щеки ее
раскраснелись еще сильней - можно было подумать, что он предложил ей
превратить могилу миссис Белли в любовное ложе.
- Вам-то можно. Вы муж. А я? Разве ей бы это понравилось? Какая-то чужая
женщина расселась тут, на ее... на месте ее последнего упокоения...
- Ну что вы! Располагайтесь. Сара ничего не имела бы против, - сказал он,
радуясь, что мертвые не могут слышать. Ему стало жутковато и в то же время
смешно, когда он подумал, что сказала бы Сара, эта любительница бурных сцен,