"Секрет государственной важности" - читать интересную книгу автора (Бадигин Константин)

Глава первая ВЛАДИВОСТОК, В ОСОБНЯКЕ НА ПОЛТАВСКОЙ

— Охотское море, не так ли? — Высокий, сухопарый полковник с академическим значком на кителе не то спрашивал, не то показывал, щелкнув ногтем по карте.

— Охотское, так точно, — подтвердил моряк, старший лейтенант.

— А это Аян?

— Так точно, Аян.

— Ваш сторожевик прибыл на Аянский рейд в конце июня? — продолжал полковник, стараясь не смотреть на глуповатое, с бесцветными бровями и ресницами, покрасневшее от напряжения лицо командира корабля.

— В конце июня, так точно, господин полковник, — торопливо ответил старлейт.

— В это время на рейде стояла шхуна… э… э… — полковник заглянул в бумаги, — э… э… «Мария»?

— Так точно; когда мы отдали якорь, там стояла шхуна «Мария».

Где-то хлопнула дверь, из коридора донесся глухой стон… Стихло… В соседней комнате кто-то неумело пишет на машинке, резко стуча по клавишам: каждый удар как по голове…

Полковник будто не слышит ничего. А старший лейтенант украдкой вытер платком лоб: «Да, особняк на Полтавской — не для приятных разговоров…» Вынул золотой портсигар с замысловатым вензелем, задержал его в руке. Похоже, он хочет спросить разрешения курить, но не решается.

— Пожалуйста, я — сигару, — искоса взглянув на папиросы, сказал полковник. Он подвинул к себе душистый деревянный ящичек и взял длинными пальцами светло-коричневую гавану.

Лицо полковника Курасова было продолговатое, бледное, холеное. Сивые волосы на пробор. Глаза голубые, недобрые. Гордая посадка головы придавала ему надменный вид. Отличительный признак — родинки. Кажется, он весь усыпан коричневыми крапинками, маленькими и большими. Многие говорили ему, что родинки — к счастью.

Николай Иванович Курасов давно в разведке. Он был честолюбив и незнатен. В гвардию по бедности не попал. Работа в разведке ему нравилась. Он успешно бил японцев и немцев на невидимых фронтах. В шестнадцатом году получил чин полковника и заслужил особое доверие самого царя. С тех пор прошло шесть лет. Не так уж много. Но это — война, революция, еще война. И вот он здесь, на краю света и России.

Среди офицеров белого лагеря не было единомыслия. Большинство не задумывалось над тем, что происходит, жило сегодняшним днем, стараясь урвать для себя как можно больше. Лучшие погибли в боях. Остались подонки царской армии, люди без совести и чести. Подобные Курасову встречались редко. Полковник любил Россию и боролся с тем, кого считал врагом. С японцами у него старые счеты. «Япония давнишний враг России, — говорил он, — и сотрудничество с ней противоречит чести русского офицера».

Во Владивостоке ходили слухи, что Курасов знает все про всех; многие генералы и чиновники побаивались его. Но он не все знал. Сейчас его особенно заботили партизаны…

— Что делала в Аяне шхуна «Мария», дорогой Моргенштерн? — выпустив облачко сигарного дыма, спрашивал полковник. — Не скрою, нас это очень интересует.

— На шхуну что-то грузили, — промямлил моряк.

— Но что именно? По долгу службы вы должны знать! — В голосе Курасова послышались нотки раздражения.

— На шхуну грузили шерсть, господин полковник, я вспомнил… записано в корабельном журнале. Да, да, большие мягкие тюки, — заторопился старлейт. «Зачем я им все же понадобился? — недоумевал он. — Этот полковник, говорят, помешан на красных. Но, кажется, меня трудно заподозрить в симпатиях к этим людям. Какого же черта тогда?..»

— Вы можете поручиться, что грузили именно шерсть? — Курасов заметил растерянность офицера и со злорадством подумал: «Испугался, лейтенантик, а я утешать не стану».

— Мне сказал об этом сам шкипер. Я его вызывал на сторожевик. Его фамилия не то Краюшкин, не то Калачев — очень русская фамилия, они так однообразны… — Моргенштерн помолчал, что-то соображая: — Нет, нет… Ну конечно же, шерсть! Но, господин полковник, кто вам мешает допросить шкипера? Он все знает лучше меня.

— Это невозможно. Шкипер сейчас далеко, ушел куда-то в Австралию, и нам его не достать… Когда шхуна покинула Аян, вы помните?

— Кажется, двадцать восьмого июня, — отозвался моряк. — Мы как раз отмечали в тот день рождение старшего механика.

— Вам говорил шкипер, куда направляется шхуна?

— В Петропавловск-на-Камчатке. Он еще сказал, что собирается проходить первым Курильским проливом. А я советовал…

— Но второго июля «Мария» была в бухте Орлиной. Установлено точно. Это не совсем Петропавловск. Не правда ли, барон?

— Непонятно, — удивился моряк. — Может быть, шкипер брал пресную воду?.. Нет, это отпадает: в Аяне вода превосходная. И вообще Орлиная не по пути в Петропавловск.

— Вы правильно рассуждаете, — усмехнулся Курасов. — Вот я и хотел бы знать: что шкипер делал в бухте Орлиной? — Полковник устремил глаза в окно, забранное решеткой; рука, лежавшая на столе, сжалась в кулак. «Партизаны, да, да, партизаны, везде партизаны», — думал он.

Перед глазами возникли перевернутые вверх колесами вагоны.

Семья Курасова погибла во время нападения партизан на армейский эшелон где-то у Байкала: путь был разобран, и поезд скатился под откос. Любое напоминание о партизанах приводило полковника в ярость. Вообще он признавал только красное и белое и был совсем нечувствителен к оттенкам.

В личной жизни он был аскет. Спал в своем кабинете на железной казарменной койке, питался от солдатской кухни. И другой жизни, кроме разведки, у него не было. Полковник был неверующим, как большинство русских интеллигентов, и не раз задумывался: не пустить ли себе пулю в лоб? И пустил бы, не будь всепоглощавшей мысли: надо жить, чтобы продолжать борьбу за Россию. Он вынашивал большие планы восстановления России, какой ее представлял.

Сегодня Курасов был особенно зол и угрюм: задача есть, а решения нет.

Командир сторожевика снова закурил, не смея иначе напомнить о себе.

Вдруг он услышал новый слабый звук, обернулся на него. Звонил телефон. В кабинете было два телефона. На столе — черный, маленький, с никелированной трубкой. На стене — видавший виды желтый деревянный ящик. Полковник взял трубку черного аппарата, выслушал, сказал «хорошо». Ни одного вопроса. На этом разговор окончился.

— Я слышал, вы уходите в море? — дав отбой ручкой телефона, спросил Курасов.

Старшему лейтенанту становилось все более не по себе в этом кабинете, под льдистым взглядом его хозяина. Да и все остальное, во что лучше не вдумываться. Он слышал глухие удары, вскрики, не заглушаемые стенами, слышал, как по коридору волокли что-то тяжелое, топая сапогами… Кто-то скверно ругался. Все это нервировало господина Моргенштерна. «Как может полковник ночевать в этом ужасном месте? — думал он, глядя на солдатскую кровать под серым шершавым одеялом. — Недаром мне говорили про него странные вещи».

— Так точно, завтра мой «Сибиряк» должен выйти в море, на патрулирование берегов, — чуть замедлил он с ответом.

Море… Старлейту прежде всего хотелось выйти благополучно из этого особняка… Он уже представил свою тетку Монте фон Моргенштерн, сухую и прямую, как палка: вся в черном, она собирается к адмиралу Старку просить за бедного племянника, попавшего в передрягу. Но какие все же обвинения намеревается представить полковник?

Когда моряк открывал дверь в этот дом, погода была превосходная. Сейчас ему казалось, что город окутан серым туманом, а голубое небо и солнце он видел очень давно.

Черный телефон то и дело подавал чуть слышный голос. Полковник брал трубку, слушал, говорил свое «хорошо». Телефон на стене молчал.

— Вот что, дорогой друг, — услышал Моргенштерн. — Мы хотим поручить вам одно щекотливое дело… Но сначала вы подпишете эту бумажку… Только для формальности. Проставьте имя, отчество и фамилию, год рождения, чтобы не перепутать вас с кем-нибудь другим… Тут ваша подпись. Однако помните: разглашение государственной тайны карается строго, очень строго.

Старлейт послушно прочитал документ, взял перо из рук Курасова и написал все, что требовалось.

— Так? — выдавил он кислую улыбку, глядя, как бумага исчезает в недрах массивного сейфа, стоявшего рядом с письменным столом.

— На шхуну «Мария», — в голосе полковника прозвучали наставительные нотки, — как мы полагаем, погружена пушнина — якутский отборный соболь. Это миллионы долларов, возможно, до десяти миллионов. У правительства много дыр в бюджете: главное — нужды армии и флота. Меха украдены у нас из-под носа! — Курасов на мгновение потерял самообладание. — Минуя Аянские склады, они попали в трюм этой шхуны. Мы предполагаем, что пушнина выгружена в бухте Орлиной. — Полковник осторожно, стараясь не стряхнуть пепел с кончика сигары, положил ее, сцепил пальцы рук и уколол моряка пристальным взглядом холодно-голубых глаз. — Правительство поручает вам разыскать пропавшую пушнину. Но в тайне, в полной тайне, дорогой Моргенштерн. Мы уповаем на ваши способности, на ваш такт… Разнюхайте, поищите. Как только что-нибудь прояснится, немедленно возвращайтесь… Конечно, вы не останетесь внакладе: десять процентов от стоимости товара достанется вам.

— О-о, я признателен! — мгновенно оживился старлейт. — Скажите, полковник, вы уверены, что меха украли партизаны?

— Гм… Партизаны? Возможно, но не будем заранее настраивать себя. Посидите, я доложу генералу. — Полковник закрыл на ключ ящики стола и, подгибая длинные ноги, вышел.

Повеселевший старлейт осмотрелся. Прямо перед ним на стене висел царский портрет. Сбоку — карта Приамурского края, испещренная красными овалами, треугольниками и стрелами.

Но обстановка кабинета ненадолго задержала внимание моряка.

«Вот это здорово! — думал он. — Проворонить столько пушнины! Ха-ха… И этот хваленый полковник, как видно, тоже сел в лужу… Сколько я смогу заработать? Миллионы долларов, десять процентов! О-о, стоит потрудиться! Если это партизаны, я рассчитаюсь не только за меха».

У барона Моргенштерна были свои причины ненавидеть красных. И сейчас он кое-что вспомнил.

Родители барона, орловские помещики, всегда отличались жестокостью к русскому мужику. Когда деникинские полчища рвались к Москве, баронские земли переходили из рук в руки. Помещики уходили от красных и приходили вместе с белыми, вернувшись, начинали расправу. По наговорам помещиков много крестьян было повешено и расстреляно, еще больше перепорото.

Доведенные до отчаяния, мужики подожгли баронскую усадьбу, затолкали барина в горящий дом и отпихивали вилами, когда он пытался выбраться через окна.

Об этом старший лейтенант Моргенштерн узнал от матери спустя год. Они случайно встретились в Крыму, на одном из пароходов, битком набитом беженцами. Войска генерала Врангеля в панике бежали из России. Мать барона вскоре умерла от сыпного тифа на палубе парохода.

И старший лейтенант считал своим долгом отомстить. Он ненавидел и презирал все русское без разбора. Эта мужицкая революция… Как можно допустить в своем государстве такое!.. Однако он предпочитал скрывать истинные чувства, прикрываясь злобой к Советской власти.

Во Владивосток он приехал за богатой теткой, чтобы вывезти ее и деньги в Германию. Деньги… Без них старший лейтенант не считал человека человеком. И вот теперь золото само идет в руки.

«Завтра же выхожу в море, — решил он. — Никаких задержек». И опять взглянул на портрет императора.

«Полковник — заядлый монархист», — вспомнил он. Теперь барон чувствовал себя уверенно: страхи миновали. Глухие удары и стоны чуть не рядом с кабинетом его больше не беспокоили. Он сейчас просто не обращал на них внимания. Вот что это за карта с таинственными значками? Интересно бы узнать у Курасова… А вот и он: послышались шаги, полковник вошел в комнату и уселся за стол, подтянув ноги.

— Дело сделано, Моргенштерн. Генерал одобрил мой план. Вот он; прочтите, запомните.

Моряк внимательно, слово за словом, прочитал страничку текста, отстуканную на ремингтоне.

«Вот что печаталось за стеной», — догадался он. От сильных ударов буквы пробили бумагу чуть не насквозь. Он представил писаря с унтер-офицерскими погонами и пудовыми кулаками.

Однако занятная карта у полковника…

— Я хотел бы у вас спросить, — вернув листок, сказал старлейт, — что обозначено у вас на карте… Вот это, красным цветом?

— Партизаны, — отозвался полковник. — Где краска гуще, там их больше. Стрела — диверсия, треугольник — небольшой отряд.

— Можно посмотреть?

— Пожалуйста.

Моргенштерн подошел к карте.

Во все стороны от Владивостока расплывались пятна, то розовые, то ярко-багровые. Железные дороги то там, то тут пробиты стрелами. Треугольники разбросаны во всех направлениях. Барон особенно удивился двум из них, резко отчеркнутым прямо на Владивостоке.

— Да, да, везде расплодились, как клопы, — бросил полковник, заметив недоумение старлейта. — Миндальничаем мы с ними… Почему вы до сих пор не в нашем клубе? — переменил он разговор. — Правление поручило мне пригласить вас.

— Вы имеете в виду монархическое общество?

— Конечно. Общество «Вера, царь и народ».

— Но я больше в море, чем на берегу, — нерешительно сказал Моргенштерн, — кому-то надо охранять границы.

— О, это не беда, подавайте заявление, всего два словл «Прошу принять». Я дам рекомендацию. Нам будет лестно видеть в числе своих членов дорогого барона. Почти весь генералитет — члены общества; адмиралы, много влиятельных штатских. В клубе вы можете встретиться запросто со всеми, в домашней, так сказать, обстановке. Двадцать четвертого августа в ресторане «Версаль» мы отмечаем годовщину организации общества. Одних гостей приглашено триста человек… Ах да, вы будете в плавании, жаль…

Моргенштерн написал прошение — что ему оставалось делать? Вынул кошелек и уплатил вступительный взнос.

Покрытая красными пятнами карта не выходила из головы старлейта. Он не предполагал, что партизаны столь многочисленны и активны. «Неужели так трудно с ними расправиться? Полковник говорит „Миндальничаем“. Уж будто бы… И в этом ли дело?.. Если меха украли партизаны, вернуть их не простое дело. С самого могут шкуру снять. Недаром Кура-сов так щедр… А все ж таки миллионы, и один — мой!»

— У меня еще один вопрос, господин полковник. Я на своем «Сибиряке» отстал от жизни и, знаете, подзапутался: какая у нас власть? Мы слышали, что Меркуловы свергнуты, образовано новое правительство. А сегодня я сам читал указ, подписанный Спиридоном Меркуловым.

Старший лейтенант хитрил. Он совсем не плохо разбирался в политике. Но ему хотелось узнать мнение знаменитого полковника.

— Да, братья «бим-бом» пока непотопляемы, — досадливо поморщился Курасов. — Адмирал Старк взял их под защиту. Если бы не он, то…

— Контр-адмирал Старк во время этого глупого путча был в бухте Святой Ольги, — возразил барон. — Он инспектировал патрульные корабли. Я его лично видел.

— Он был там для отвода глаз, — благодушествуя с сигарой, парировал полковник. — Надо же соблюдать приличия. А здесь остались его точнейшие инструкции… Мы смотрели как бы сквозь пальцы, Моргенштерн, но все видели… Однако недолго осталось куролесить этим братцам… Если хотите, барон, я попробую объяснить вам, что у нас происходит.

Он откинулся на спинку стула и помолчал, смотря в потолок. Полковник сейчас отдыхал, проверяя свои мысли. Не часто выпадает время так вот беседовать в этом кабинете.

— Приморьем управляли три человека, — не торопясь начал он, — братья Меркуловы и генерал Вержбицкий. Все они часто путали свои интересы с государственными. В результате наш корабль не раз терпел бедствие.

— Как вас прикажете понимать, господин полковник? — насторожился Моргенштерн. — Корабль?..

— Очень просто. — Курасов взглянул на тупой баронский профиль. — У каждого правителя собственная точка зрения и своя линия действия. Но пересекались ли в одной точке линии этих господ? Они ведь должны пересекаться, не так ли, барон? Оказывается, нет, получается… э… э… ложный треугольник, и весьма, весьма большой.

Старший лейтенант навострил уши при этом сравнении. Ложный треугольник, пеленг… Курасов говорил о вещах, знакомых моряку чуть ли не с детства. Он даже удивился, откуда сухопутному полковнику известны эти тонкости.

— Что влияет на точность при пеленговании, — бесстрастно продолжал Курасов, — это вы знаете лучше меня. Главное, кажется, ошибка в поправке компаса. Ну, и государственный корабль, место которого определено неточно, каждую минуту может оказаться на рифах.

Барон рассмеялся. Ему очень понравились эти рассуждения. Три правителя, у каждого свой компас, и все показывают по-разному. Моргенштерн представил определение места корабля по способу полковника Курасова: верхний мостик большого корабля, на мостике братья Меркуловы и генерал Вержбицкий. Они смотрят каждый на свой компас и отдают команды, после которых корабль швыряет то туда, то сюда…

— Сейчас не время заниматься настройкой их компасов, — зло сказал Курасов. — Наш корабль уже почти на рифах. Теперь нужна диктатура, твердая власть. Положение такое: или большевики, или «Боже, царя храни» с помощью каппелевцев.

— Разве каппелевцы монархисты? — удивился старлейт. — Ходят слухи, что вашу армию больше устраивает демократическое правительство.

— Ер-рунда-с! Пускай говорят, пускай верхняя одежда у кого-то с розоватым оттенком… Может быть, не знаю. Но подштанники, смею вас уверить, на всех совершенно белые!

Курасов прекрасно понимал, что офицерский корпус и солдаты не могут властвовать без поддержки местных сил. Такой силой была дальневосточная буржуазия, и она отказалась ставить на братьев Меркуловых, то есть помогала военным. Слишком нагло японский капитал старался оттолкнуть, выпихнуть из Приморья национальный русский капитал. Слишком безоговорочно поддерживали японцев Меркуловы. Торгово-промышленная палата зорко следила за всеми событиями. Местные воротилы согласились на кандидатуру генерала Дитерихса. Не обошлось без советов американского консула мистера Макгауна. Думая об этом, полковник усмехнулся. Пожалуй, американцы не дадут японцам бесконтрольно, то есть без них, хозяйничать на русском Дальнем Востоке. Да и Дитерихс вряд ли вытянет… Впрочем, в эти свои соображения Курасов не считал нужным посвящать морского офицера.

— Газеты пишут, — сказал моряк, — о каком-то земском соборе, чтобы выбрать нового правителя. Кому и зачем нужна эта канитель?

— Генерал Дитерихс слишком монархичен, пожалуй, больше, чем был сам царь. Он хочет служить молебен по всем правилам.

Черный с золотым ободком телефон опять слабо заверещал, будто через силу.

— Хорошо… Вы настоящий Шерлок Холмс, Соломаха. — На этот раз Курасов был более разговорчив. — Продолжайте поиски, возьмите еще людей. Гм… Подтверждаются наши предположения? Вы так думаете?

Полковник дал отбой, расправил закрутившийся шелковый шнур. Заметив любопытный взгляд моряка, он сказал:

— Час назад на рельсах найден изуродованный труп. Врачи говорят, что смерть наступила раньше, чем колеса разорвали тело… Обнаружены три пулевые раны, одна — в сердце. Стреляли из нагана, почти в упор. В кармане пиджака этого человека нашли пропуск аянского коменданта на имя Ивана Белова. — Курасов положил сигару. — Вот так, дорогой барон, теперь я утверждаю, что Иван Белов состоял в партизанской шайке, укравшей соболиные меха.

— Но кто же его бросил под поезд? — вырвалось у Моргенштерна.

Полковник развел руками.

— Сожалею, но мне пока неизвестно. Надеюсь, что именно вам удастся разъяснить многие подробности. Кстати, как команда на «Сибиряке» — там нет каких-нибудь розовых?

— Таких нет. Половина команды черноморцы. Пришли со мной на «Франце Фердинанде», люди абсолютно надежные. Но остальные… — барон скорчил гримасу, — гм… распустились. Есть подозрения, но пока ухватиться не за что. На флоте, господин полковник, мы поддерживаем добрые старые порядки. В вашем вкусе, — добавил он, усмехнувшись. — На вечерней перекличке команда поет «Боже, царя храни». Ну, и священники оставлены на всех кораблях.

— Я рекомендую твердой рукой очистить сторожевик. — Лицо полковника снова стало строгим, глаза злыми. — Если у подозрений недостает фактов, направляйте таких людей с пакетом на мое имя. Факты найдутся. Однако, барон, — полковник посмотрел на часы, — в четыре у меня деловое свидание. Не смею вас больше задерживать.

Офицеры раскланялись.

Проводив старшего лейтенанта, Курасов захлопнул кабинет на замок и переоделся. На улицу он вышел в превосходном сером штатском костюме и шляпе, с плащом на руке.