"Александр Борисович Чаковский. Победа (Книга 2) " - читать интересную книгу автора

лакированного темно-красного дерева. Перед ней выстроились высокие, обитые
яркой кожей стулья-табуреты.
Все это было окутано голубовато-розовыми облаками поднимавшегося к
потолку табачного дыма.
Я почувствовал, что ко мне возвращается хорошее настроение. И не только
потому, что я оказался в отличном баре, обставленном со вкусом, без
американской крикливости или английской нарочитой обыденности. Я невольно
ощутил атмосферу праздничной приподнятости и спокойного веселья, которая,
как я почувствовал, объединяла собравшихся здесь людей. Праздник ощущался не
только в ласкающем глаз освещении или в разноцветном блеске множества
бутылок, не только в широкой, полной гостеприимства улыбке толстого бармена.
Ощущение праздника создавала та неуловимая атмосфера, которая возникает
между людьми, пусть мало знающими друг друга, но вместе предвкушающими некое
незаурядное, из ряда вон выходящее, особо важное событие.
- Что же ты? - раздался за моей спиной нетерпеливый голос Брайта. -
Спускайся!
Потянув меня за рукав пиджака, он стал спускаться первым.
- Привет, ребята! - громко сказал Брайт, проходя мимо столика, за
которым сидели четверо мужчин с такими же, как у нас, зелеными карточками на
лацканах пиджаков. - Привел моего русского друга! - еще громче сказал он.
За другим столиком пили кофе двое мужчин и немолодая женщина с
серебристо-седыми волосами (цвет, в который обычно красят волосы пожилые
американки). Брайт поклонился им и тоже сказал что-то насчет своего русского
друга.
Однако в этом баре Брайта встречали совсем иначе, чем в "Андерграунде".
Когда он там появился, со всех сторон слышались приветливые возгласы
"хэлло!".
Его появление здесь прошло почти незамеченным. Впрочем, завсегдатаями
того, берлинского, заведения были сплошь американцы или англичане -
естественно, что они уже давно знали друг друга. Здесь же собрались
журналисты из многих стран: они, наверное, не знали Брайта, так же как и он
вряд ли знал их. Вероятно, поэтому Брайт особенно хотел обратить на себя
внимание. Это меня раздражало. Да и "своего русского друга" он упоминал так
часто не из вежливости, а просто потому, что "торговал" мной, как если бы
явился сюда с кинозвездой, популярным спортсменом или какой-нибудь другой
знаменитостью.
Но я не был ни звездой, ни спортсменом. Вряд ли хоть один человек,
находившийся здесь, слышал мою фамилию. Поэтому меня не могло не раздражать
поведение Брайта.
Но раздражение мое улеглось очень быстро. Все кому говорил обо мне
Брайт, услышав, что я русский не оставались к этому безучастны. Мне
улыбались, приветливо кивали, махали вслед, а пожилая дама с
серебристо-седыми волосами - на вид она была не моложе бессмертной Женевьевы
Табуи, с которой я встречался в Париже, - даже подняла бокал и крикнула:
"Чиррио!", что по-английски означало: "За ваше здоровье" или нечто в этом
роде.
Пока мы пробирались к свободному столику, ее примеру последовали еще
несколько человек. Слышались негромкие возгласы "Хай!", "Салю!",
"Виллькоммен!"... - смесь английских, французских, немецких и еще бог знает
каких приветствий...