"Карел Чапек. Обыкновенная жизнь" - читать интересную книгу автора

обыкновенное дело - умереть, раз сумел с этим справиться даже человек такой
правильной жизни. Но все-таки, верно, не очень-то ему хотелось,- может,
потому и описал он свою жизнь, что сильно к ней был привязан. Скажите на
милость: такой правильный человек, и вдруг - бац! - умирает..."
- Вот, возьмите, - сказал доктор, протягивая довольно толстую рукопись,
аккуратно сложенную и тщательно перевязанную ленточкой - будто это была
стопка завершенных дел.
Пан Попел растроганно принял рукопись и открыл первую страницу.
- И как чисто писано, - чуть не с благоговением выдохнул он. - Сразу
видно чиновника старой школы! В его времена, сударь, не было еще пишущих
машинок, все писали от руки; тогда очень ценили красивый, четкий почерк.
- Дальше пойдет уже не так чисто, - проворчал доктор. - Там он многое
перечеркивал, спешил. Да и рука уже не так бегла и тверда.
"Как странно, - думал пан Попел. - Читать рукопись умершего - ведь это
все равно что касаться мертвой руки. Даже в почерке есть что-то
мертвенное... Не надо бы брать мне это домой. Не надо бы обещать, что
прочитаю".
- А стоит читать все? - спросил он нерешительно. Доктор пожал плечами.
I

Третьего дня опустился я на колени к расцветшей камнеломке, чтоб
очистить ее от сорной травы, и у меня слегка закружилась голова, но это
случалось со мной нередко. Быть может, именно головокружение и было причиной
тому, что место это мне вдруг показалось прекраснее, чем когда бы то ни
было: огнисто-алые колоски камнеломки и белые, прохладные султаны таволжника
за ними - это было так прекрасно и чуть ли не таинственно, что голова моя
пошла кругом. В двух шагах от меня сидел на камне зяблик, головку склонил
набок и поглядывал на меня одним глазком: а ты, мол, кто таков? Я дышать
боялся, чтоб не спугнуть его, и чувствовал, как стучит у меня сердце. И
вдруг пришло это. Не знаю даже, как и описать, но было это удивительно
сильное и верное ощущение смерти.
В самом деле, не умею выразить иначе; кажется, страшно стеснило дыхание
или еще что-то, - но единственное, что я сознавал, была безмерная тоска.
Когда меня отпустило, я все еще стоял на коленях, только в руках сжимал
множество сорванных листьев. Это ощущение опало во мне, как волна, и
оставило печаль, которая не была мне неприятна. Я чувствовал, как смешно
дрожат мои ноги; осторожно пошел к скамейке сесть и, закрыв глаза, твердил
про себя: "Ну вот и оно, вот оно". Однако ужаса никакого не было, только
удивление, и еще мысль, что надо как-то с этим справиться. Позже я решился
открыть глаза и шевельнуть головой. Господи, каким прекрасным показался мне
мой сад - как никогда, никогда; да ведь ничего мне иного не надо, только
сидеть вот так, смотреть на свет и тени, на отцветающий таволжник, на
дрозда, который выклевывает червя. Давно когда-то - вчера - я говорил себе,
что выкопаю весной два дельфиниума, зараженных плесенью, и посажу на их
место другие. Теперь, видно, не успею, и на будущий год вырастут они,
обезображенные словно проказой. И мне было жаль этого, жаль было еще
многого; как-то был я размягчен и растроган тем, что предстоит мне уйти.
Меня мучила мысль, что, пожалуй, следует сказать об этом моей экономке.
Она славная женщина, только всполошится, как квочка; ужаснется, замечется с
распухшим от слез лицом, и все у нее будет валиться из рук. Ах, к чему все