"НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 11" - читать интересную книгу автора (Биленкин Дмитрий Александрович, Булычев...)

Кир. БУЛЫЧЕВ ВЕЛИКИЙ ДУХ И БЕГЛЕЦЫ

В пятницу он придумал афоризм. Он лежал на песке и придумал афоризм: «Человек не может сделать того, чего он сделать не может». Афоризм Павлышу не понравился. Начинался вечер. Павлыш лежал на песке и представлял себе, что загорает. Припекало. Павлыш жмурился и отгонял мошкару, застилавшую тучкой солнце. Можно было открыть шлем, но вскоре начало бы мутить и мошкара набилась бы в скафандр. Павлыш закрыл глаза и постарался услышать стук мяча и голоса купальщиков. Голосов не было — мошкара крутилась беззвучно, а купальщики остались на Земле.

Тишина мешала думать.

Павлыш перевернулся на живот. Песок был серым, мелкие ракушки, похожие на полосатые горошинки, рассыпались под пальцами в пыль. Тень «Компаса» добралась до Павлыша. Тень была длинной и росла с каждой минутой.

Пора возвращаться на корабль и чем-нибудь заняться. Можно запустить зонд и смотреть, как он превращается в белую точку, дергается а воздушных потоках. Можно сварить ужин. Или съесть его холодным. Приняться за разборку третьего отсека. В нем должны быть медикаменты и оборудование, на самом же деле — стеклышки, пыль, щепки и куски металла. Судовому врачу известно, что в третьем отсеке не может быть деталей для рации. Зная это, Павлыш все равно будет, подобно археологу, перебирать мусор, пока не убедится в полной тщетности поисков.

Павлыша удручала предопределенность. И уже этого было достаточно для возникновения тупой неприязни к серому берегу и махине искореженного металла, именуемого по инерции кораблем «Компас».

Странная тварь вылетела из колючих зарослей, подступавших к пляжу, и уселась в тени корабля. Тварь была ростом с собаку, но хрупка и члениста. Она пристально смотрела на Павлыша стрекозиными глазами. Мошкара смерчиком замельтешила над ней. Тварь, наконец, приняла решение, подпрыгнула и принялась биться об обгоревший бок корабля, словно комар об оконное стекло.

Павлыш поднялся, стряхнул с колен песок, ракушки и побрел к люку. Четыре дня назад он открывал его дольше часа, думал, что никогда не сможет этого сделать. Тогда казалось, что открытый люк — спасение. На самом деле это ничего не решало.

Тварь стукнулась о шлем. Отмахнувшись, Павлыш сломал ее пополам. Туча мошкары сразу скрыла останки твари. Павлыш закрыл люк, припер его изнутри стальным стержнем. Мошкара, боясь тени, внутрь не залетала, но с наступлением вечера мог появиться какой-нибудь гость покрупнее. Павлыш ощупью разделся, повесил скафандр в нишу.

Аварийное освещение в коридоре работало плохо. Свет мерцал, терялся в углах. Его все равно придется отключить. Павлыш решил изобрести светильник на сливочном масле. Или спиртовку. Он уже представил себя пишущим очередное письмо при свете самодельного светильника, как вдруг ударился об обломок трубы.

Корабль был разбит. Это никуда не годилось. Если уж случается несчастье, он взрывается, исчезает бесследно. Но корабль, разбитый, как автомобиль о столб, — это даже унизительно. Налетевший с моря ветер качнул развалину, на пол посыпался сор, и в перекореженных недрах судна что-то заскрипело, заныло.

Не было энергии. Не было связи. Останься жив капитан или кто-нибудь из механиков, может, они что-нибудь и придумали бы. Хотя вряд ли. Корабельный врач Павлыш придумать ничего пока не смог. Чтобы не раскисать, он запускал зонды, методично обыскивал трюмы, привел в относительный порядок мостик, вел корабельный журнал и написал письмо Снежине. Конверт с обратным адресом «Планета Форпост» опустил в остатки мусоропровода.

Было еще одно дело. Главное. Анабиозные ванны. У них был автономный блок питания. Температура поддерживалась на нормальном уровне. Так будет, подсчитал Павлыш, еще два месяца.

На самом экономном режиме. И все. Павлыш останется последним человеком на этой планете. Потом умрет тоже, если не сможет приспособиться к местному воздуху. Может быть, доживет до старости.

Павлыш представил себя старичком в рваном, измызганном скафандре. Вот он выходит на лесенку перед вросшим а серый песок кораблем и кормит с ладони членистых тварей. Они толкаются, мешают друг дружке и глядят на него внимательно и строго. Потом старичок возвращается в чистенькую, ветхую кабинку, убранную сухими веточками, и сквозь слезы рассматривает потускневшую фотографию Снежины. Она не состарилась. Все та же, стоит прислонившись к березе, и смотрит на старичка голубыми глазами.

Есть возможность пойти и на такой шаг: отключить анабиозные ванны. Ни один из спящих не заметит перехода к смерти. Энергию блока тогда можно переключить на один из отсеков и прожить в безопасности несколько лет. От такой мысли стало еще паскудней. Павлыш заглянул в реанимационную камеру, бывшую реанимационную камеру. Он каждый день заглядывал сюда, надеясь на чудо. За дверью его встречала та же безнадежная путаница проводов и осколки приборов. И сколько ни приглядывайся, ни один провод не вернется на свое место. Нет, разбудить вторую вахту он не сможет.

И все-таки они были еще живы. Он был не один. Оставалась забота о живых.

Отсек анабиоза спрятан в центре корабля, охвачен надежными объятиями амортизаторов и почти не пострадал. Здесь было ощутимо холодней, чем в коридоре. Под матовыми колпаками ванн угадывались человеческие фигуры.

— Бывают же случайности, — сказал Павлыш термометру, — Сегодня мы сюда попали. Завтра еще кто-нибудь. Возьмет и попадет.

Павлыш знал, что никто сюда не попадет. Незачем. Когда-то, много лет назад, планету посетила разведгруппа, провела здесь два месяца или две недели, составила карты, взяла образцы флоры и фауны, выяснила, что день здесь равен четырем земным дням, а ночь — четырем земным ночам, установила, что планета пока интереса для людей не представляет, и улетела. А может, даже и группы не было. Пролетел автомат-разведчик, покружил…

Павлыш щелкнул пальцем по матовому куполу ванны, будто хотел разбудить лежавшего там Глеба Бауэра, усмехнулся и вышел. Солнце, по расчетам, должно опуститься уже к самой воде. Момент этот мог представить интерес для будущих исследователей. Так что перед ужином имело смысл снова выбраться на пляж и заснять смену дня и ночи. Кроме всего, это должно быть красиво.

Это было красиво. Солнце ползло по касательной к ярко-зеленой линии горизонта. Оно было полосатым — по лиловым штрихам бежали, вспыхивали белые искры. Небо, ярко-бирюзовое вблизи солнца, становилось изумрудным, глубоким и густым по мере удаления от него, а за спиной уже стояла черно-зеленая ночь, и серые облака, зарождаясь где-то на суше, ползли к морю, прикрывая яркие звезды. Кустарник на дюнах превратился в монолитный черный частокол, оттуда доносились шипенье, треск и бормотанье, настолько угрожающие, что Павлыш предпочел не отходить от корабля. Он снимал закат ручной любительской камерой — единственной сохранившейся на борту, и слушал шорохи за спиной. Ему хотелось, чтобы скорей кончилась пленка, чтобы скорей солнце расплылось в оранжевое пятно, провалилось в зелень воды. Но пленка не кончалась, оставалось ее минут на пять, да и солнце не спешило уйти на покой.

Мошкара пропала, и это было непривычным. За четыре дня Павлыш привык к ее деловитому кружению, к ее безобидности. Ночь грозила чем-то новым, незнакомым, скорее всего злым, ибо планета была еще молода, и здесь должна идти беспощадная борьба за существование. Побежденного здесь, видимо, не обращают в рабство, не перевоспитывают, а уничтожают.

Наконец солнце, до половины погрузившись в воду, уползло направо, туда, где вдоль горизонта тянулась черная полоска берега, образуя залив, в глубине которого упал «Компас».

— Ну, что же, — сказал себе Павлыш. — Доснимем и начнем первую полярную зимовку. Четверо суток сплошной ночи.

Павлыш не смог заставить себя дождаться полного заката. Палец сам нажал на кнопку «стоп». Ноги сами сделали шаг к люку, надежному убежищу.

И тут Павлыш увидел огонек. Огонек вспыхнул на самом конце мыса — черной полоски по горизонту, невдалеке от которой спускалось в воду солнце. Павлыш подумал, что это луч солнца отразился от скалы или волны или обманывают уставшие глаза.

Через двадцать секунд огонек мелькнул снова, в той же точке. И больше вспышек Павлыш не увидел — солнце подкатилось к мысу, его оранжевые лучи били в лицо, слепили. Павлыш не мог более ждать. Он вскарабкался в люк, не снимая скафандра и шлема, пробежал на мостик.

Чуть фосфоресцировал в темноте мертвый экран телеглаза. На него Павлыш и направил камеру, проецируя отснятое изображение. Может быть, камера заметила огонек раньше, чем Павлыш.

На экране солнце ползло вдоль зеленой воды, разбрасывая слишком яркие краски, снова по нему бежали сизые полосы и вспыхивали искры. Глаз камеры последовал за солнцем. У Павлыша устали руки, они немного дрожали, и оттого волновалась и покачивалась на импровизированном экране изумрудная вода.

— Смотри, — предупредил себя Павлыш. В правой стороне кадра обнаружилась оконечность мыса. И тут же в этой точке, увиденной камерой, вспыхнул огонек.

Экран погас. Павлыш оказался в полной темноте. Лишь перед глазами мелькали багровые и зеленые пятна. Он ощупью отмотал пленку обратно до того кадра, где вспыхнул огонек. На экране застыло, остановилось солнце, застыла и белая точка у правой кромки экрана — огонек.

Это было невероятным, этого не могло быть! Огонек должен был оказаться оптическим обманом, галлюцинацией, потому что Павлыш очень ждал события, способного вернуть надежду. Мозг жаждал ухватиться за что-нибудь, пусть за мираж… Но огонек не был миражем. Камера тоже увидела его.

— А почему бы и нет? — спросил Павлыш. В ответ — молчанье.

— Чего же я здесь стою? Солнце уже спряталось и не мешает смотреть на мыс. А вдруг огонька уже нет?

Павлыш подумал, что если где-то неподалеку есть разумные существа, по крайней мере разумные настолько, что обладают сильным источником света, то ни к чему беречь аварийные аккумуляторы. Он наощупь отыскал кнопку, врубил на полную мощность освещение, и корабль ожил. В нем стало теплее, раздвинулись стены, коварные предметы — обломки труб, петли проводов, заусеницы обшивки — теперь не мешали Павлышу пробежать коридором к люку, переставшему быть страшным и враждебным.

Павлыш оперся руками о края люка, высунулся по пояс наружу и стал считать, глядя на малиновое пятно у горизонта: раз, два, три, пять… Вспышка!

Огонек продержался с секунду, погас, и Павлыш успел усесться поудобнее на край люка, свесить вниз ноги в тяжелых башмаках, прежде чем он вспыхнул снова. У огонька был приятный цвет. Какой? Чрезвычайно приятный белый цвет. А может быть, желтый?

Когда пятно, оставшееся на облаках от солнца, потемнело, огонек перестал мигать. Он горел ровно, будто кто-то, долго шутивший с выключателем, уверился, наконец, в приходе ночи и, включив свет на полную мощность, уселся за стол ужинать. И ждать гостей…

Из темноты к Павлышу бросилось что-то живое. Павлыш не успел подобрать ноги и укрыться в корабль, лишь вытянул вперед руку. Нечто оказалось уже знакомой тварью. Она опутала сухими тонкими ножками руку Павлыша, и стрекозиные глаза укоризненно сверкнули, отразив свет, падавший из люка. Павлыш стряхнул тварь, как стряхивают паука, и та шлепнулась на песок. Закружилась голова. Тут только человек понял, что забыл опустить забрало шлема и дышит воздухом планеты. С осознанием этого пришла дурнота. Павлыш закрыл люк и уселся прямо на пол шлюза. Опустил забрало и увеличил подачу кислорода, чтобы отдышаться.

Теперь надо дать сигнал, думал Павлыш. Надо пустить ракету, зажечь прожектор. Надо позвать на помощь.

Но ракет не было. А если были, поиски их займут еще несколько суток. Прожекторы разбиты. Есть фонарь, даже два фонаря, но оба очень слабые, шлемовые. Ну что же, начнем с них.

Павлыш долго стоял у открытого люка, закрывая и открывая ладонью свет и свободной рукой отмахиваясь от тварей. Огонек не реагировал, светил так же ярко и ровно. Хозяева его явно не догадывались о том, что неподалеку кто-то потерпел бедствие. Павлыш вытащил из корабля множество предметов, которые могли гореть, и поджег их. Костер был неярким — в воздухе было слишком мало кислорода, да и твари, слетевшиеся на огонек, попадали в пламя и обугливались, шипя, как мокрые дрова. Павлыш извел весь запас спирта и после десяти минут борьбы с тварями бросил эту затею.

Он отошел к люку и смотрел на огонек. Тот был словно светлым окошком в сказочном домике лесника, костром охотников… А может быть, отсветом от очага под котлом людоеда?

— Ладно, — сказал Павлыш тварям, покоившимся живописной кучей над обуглившимися дверцами шкафчиков, книгами, бумагами и тряпками. — Я пошел.

Хорошо, когда решение принято. Оно требовало действий многочисленных, разнообразных и спешных. Чем-то это было похоже на хлопоты, связанные с отъездом в отпуск, надо убрать квартиру, оставить корм рыбкам в аквариуме, договориться с соседкой, чтобы поливала цветы, достать стереопленку, позвонить друзьям, позаботиться о билете…

Во-первых, Павлыш отправился в анабиозную камеру. Поход к огоньку мог продлиться часа три, и за это время ничто не должно было нарушить сон подвахтенных. Если что-нибудь с ними случится, пропадет весь смысл похода. Павлыш обесточил корабль и подключил к блоку питания камеры уже порядком севшие аварийные аккумуляторы. Проверил стабильность температуры в ваннах, контрольную аппаратуру. Насколько Павлыш мог судить, камере ничто не угрожало. Даже если он будет отсутствовать целый месяц. Правда, человеку, идущему в трехчасовую прогулку по берегу моря, ни к чему планировать на месяц вперед, но прогулка предполагалась несколько необычная. Павлыш не без оснований думал, что станет первым человеком, путешествующим ночью по берегу здешнего моря.

Затем следовало позаботиться о собственном снаряжении, запасе воды и пищи. Наконец, надо было задраить сломанный люк так, чтобы даже слон (если здесь бродят слоны) не смог его отворить.

Закончив дела, Павлыш выбрался наружу и неожиданно почувствовал почти элегическую грусть. Затянувшиеся сумерки окрасили негостеприимный мир во множество разновидностей черного и серого цвета, и единственной родной вещью в этом царстве был искалеченный «Компас», печально гудящий под порывами ветра, одинокий и беспомощный.

— Ну-ну, не расстраивайся, — сказал кораблю Павлыш и погладил корпус, изъязвленный при аварийной посадке. — Я скоро вернусь. Дойду по бережку до огня и обратно.

Огонек горел ровно, Павлыш в последний раз проверил поступление кислорода в шлем, — его хватит на шесть часов, в крайнем случае можно дышать и воздухом планеты. Хоть это неприятно и весьма вредно. Павлыш вытащил лучевой пистолет, прицелился в камень на берегу и выстрелил. Луч полоснул по камню, распилил его пополам, и половинки засветились багрово и жарко. Все. Пора идти.

Павлыш разгреб башмаком, остатки костра и перепрыгнул через него, не из молодечества, хотел узнать, достаточно, ли надежно все приторочено?

Идти было удобнее по самой кромке пляжа. Здесь волны, набегавшие языками пены, спрессовали песок, сделали его упругим. Фонарь был пока не нужен, и так видно все, что нужно видеть. Бесконечная полоса песка, темная вода слева, черный кустарник на дюнах справа. И так до бесконечности, до огонька.

Павлыш прошел несколько десятков шагов, остановился, оглянулся на корабль. Тот был велик и страшно одинок. Несколько раз Павлыш оглядывался — корабль все уменьшался, мутнел, сливался с небом, и где-то в конце первого километра пути Павлыш вдруг понял, как мал он и беззащитен. И ему стало страшно, захотелось убежать к кораблю, скрыться в люке. И он вдруг решил, что забыл что-то очень важное для пути, ради чего хочешь — не хочешь, — придется возвратиться. Но пока придумывал причину, зашевелился стыд, заговорило чувство долга — возвращаться нельзя. И тогда Павлыш попытался вообразить себя женой Лота, которая превратится в соляной столб, если обернется назад. И к утру его слижут жадные до кристаллической соли обитатели кустов…

Павлыш решил петь. Пел он плохо. Кустарнику такое пение, кажется, не понравилось, и после второго куплета он замолк. Песок под ногами струился ровной лентой, порой язык волны доползал до ноги путника, и Павлыш сворачивал чуть выше, обходя пену. Один раз его испугало белое пятно впереди. Павлыш замедлил шаги, нащупал рукоять пистолета. Пятно росло, и видно было, как нечто черное, многопалое высунулось из него, готовясь схватить пришельца. Но Павлыш все-таки шел, выставив вперед пистолет, и ждал, чтобы пятно первым решилось на нападение.

Пятно оказалось большой раковиной, а может, панцирем какого-то морского жителя. Несколько тварей ползали по нему, вытаскивая тонкими лапками остатки внутренностей. Их-то и принял Павлыш издали за щупальца.

— Кыш, несчастные! — сказал Павлыш тварям, и те послушно снялись, улетели к кустам. Из-под раковины выскакивала всевозможная жадная мелочь, зарывалась в песок, удирала к воде. В темноте не разобрать ни форм, ни повадок. Некоторые растворялись в пене, другие — фосфоресцировали и светящимися пятнами суетились у берега.

После случая с раковиной Павлыш почувствовал себя уверенней — обитатели моря и кустов занимались своими делами и на человека нападать не собирались.

Прошел уже час с тех пор, как Павлыш покинул корабль, позади по крайней мере пять километров пути. Единственное, что всерьез беспокоило сейчас путника, — то, что огонек не приближался. Так же далек был черный мыс, так же ровна полоса песка. Правда, это не могло продолжаться вечно. Хотя диаметр Форпоста больше земного, но планета все равно круглая, и достаточно отдаленные предметы обязательно скрываются за линией горизонта…

И тут Павлыш увидел реку.

Вначале он услышал шум, который примешивался к однообразному ритму прибоя. Потом Павлыш увидел и саму реку. Вливаясь в море, река разбилась на множество рукавов. Берег здесь, укрепленный речным песком, выдавался в море небольшим полуостровом. Между рукавами и с обеих сторон дельты земля была покрыта зелеными пятнами лишайника, травой. Какие-то растения, схожие с трезубцами, гнездились прямо в воде. Переход вроде бы не представлял трудностей, но когда в нескольких метрах от воды нога Павлыша вдруг провалилась по щиколотку, он понял, что от реки можно ждать каверзы.

Уже следующий шаг дался труднее. Песок был податливым, он с хлюпаньем затягивал ногу и старался не отпускать ее.

— В конце концов, — подумал Павлыш, — мне ничего не грозит. Я в скафандре, и даже если провалюсь поглубже, не промочу ног.

И в этот миг Павлыш, потерла опору под ногами, провалился по пояс. Попытка вылезти из ловушки привела к тому, что он погрузился еще на несколько сантиметров. Скафандр был мягким, и жижа, поймавшая в плен Павлыша, давила на грудь, подбираясь к плечам. Павлыш вспомнил, что охотники, угодившие в болото, всегда хватаются за сук или хотя бы за куст. Сука поблизости на было, но куст рос впереди, метрах в трех. Павлыш рассудил, что почва возле него должна быть тверже, и прыгнул вперед.

Наверно, со стороны прыжок выглядел странно; существо, увязшее по грудь в песке, делает судорожное движение, вырывает несколько сантиметров тела из плена, продвигается на полметра вперед и тут же почти полностью пропадает из вида.

Прыжок был ошибкой, простительной только потому, что Павлышу никогда раньше не приходилось попадать ни в болота, ни в зыбучие пески. Теперь над поверхностью, чуть колышащейся, вздыбливающейся пузырями, виднелась лишь верхняя половина шлема. Павлыш скосил глаза и увидел, что граница песка медленно поднимается по прозрачному забралу.

Все произошло так быстро, что Павлыш не успел даже испугаться. Стараясь не делать лишних движений, Павлыш повернул голову к далекому мысу. Огонек светил. Ждал. Пришлось задрать голову, над песком оставалась лишь верхушка шлема с ненужной антенной, настроенной на корабль, в котором никто не услышит. Через несколько секунд огонек пропал. И все пропало. Было темно, страшно тесно и совершенно непонятно, что же делать дальше.

Страх пришел с темнотой. Павлыш задышал часто и неглубоко, хотя баллоны добросовестно выдавали ровно столько воздуха, сколько положено. Шлем был достаточно тверд, так что угроза погибнуть от удушья не возникала. Погибнуть… Мысль эта промелькнула в мозгу, за что-то зацепилась там и осталась. Погибнуть. В этой яме можно в два счета погибнуть. Ведь останься здесь — и погибнешь. Как рыба, выкинутая на берег, как мышь в мышеловке. Погибнуть…

Слово обладало какой-то магической силой. Это было отвратительное слово, лживое, злое. Павлыш понимал, что оно не может к нему относиться, потому что… потому что его ждут. Его ждут Глеб Бауэр и Кира Ткаченко, и штурман Батурин, без Павлыша они тоже погибнут. И если когда-нибудь придет сюда корабль, а он обязательно придет, то будет поздно. Люди найдут тела в анабиозных ваннах, тела погибших, потому что никто не успел их разбудить, и поймут, что кто-то еще был на корабле, потом исчез. Будут его искать и, конечно, никогда не найдут. Даже если планету заселят, множество людей будет жить на ней, все равно никто никогда не найдет доктора Павлыша, тридцати четырех лет, шатена, рост 183, глаза голубые…

— А ну, хватит. — сказал себе Павлыш. — Так можно размышлять до рассвета. Надо действовать.

Твердый песок за спиной. Больше рисковать нельзя. Никаких движений вперед, только назад, к берегу.

Павлыш попробовал поднять руки. Это можно было сделать, но с трудом, песок был вязким и тяжелым. Павлыш попытался подгребать руками вперед, но лишь глубже ушел в жижу, и пришлось снова замереть, чтобы побороть вспышку паники, сжавшую мозг. Паника была иррациональна — тело, ощутившее близость гибели, начало метаться. Павлыш переждал панику. И тут неожиданно ноги ощутили твердую почву.

— Великолепно, — сказал Павлыш, успокаивая бунтарей и трусов, гнездившихся в его теле. — Я же знал, что эта трясина не бездонна. Обычная яма. Мы стоим на дне и теперь пойдем обратно.

Сказать было легче, чем сделать. Песок не хотел отпускать добычу и тянул ее вниз, в глубину. Дно было скользким и ненадежным. Но Павлыш все-таки сделал шаг вверх по склону ямы и, сделав, почувствовал, что чертовски устал. Тяжелый груз сдавливал его. Почему-то представился водолаз, медленно идущий в глубине…

— Стойте, — сказал Павлыш. — Догадался.

Через минуту правая рука пробилась сквозь песок и нащупала кнопку подачи воздуха. Павлыш выжал ее до отказа и не отпускал, пока воздух, сдавивший горло, грозящий выжать из орбит глаза, останавливающий сердце, не наполнил скафандр настолько, что следующий шаг наверх дался значительно легче…

Павлыш отпустил кнопку подачи воздуха лишь тогда, когда вылез по пояс из зыбучего песка и, стерев свободной рукой грязь со шлема, увидел огонек…

Павлыш сидел на берегу, вытянув ноги и позволяя волнам накатываться на них. Он улыбался, то и дело поднимая руки, чтобы ощутить, как легко им и свободно.

Река текла в море так же спокойно, как и раньше, и невозможно было угадать место недавнего заточения. Песок разгладился и ждал новых жертв.

Но реку нужно было перейти, чтобы продолжить путь по ровному берегу, начинавшемуся метрах в ста от Павлыша.

Отдышавшись, Павлыш поднялся и пошел по песку к кустам. Раковинки трещали под башмаками, впереди слышался шорох, треск ветвей, писк. Павлыш остановился, вспомнив, что в пистолет мог набиться песок. Вытащил, проверил. Ствол был чист.

Павлыш держался подальше от безобидной на вид речки. Поднялся на невысокий холм и остановился перед плотной стеной кустов, попытался раздвинуть ветки, колючки цепко держались друг за друга.

Провозившись несколько минут у стены кустов, тщетно стараясь отыскать в них лазейку, Павлыш полоснул по ним лучом пистолета. Поднялся белый столб дыма, и кусты настороженно затихли. Павлыш включил шлемовой фонарь и увидел, как кустарник залечивает образовавшуюся рану. Через щель тянулись пальцы ветвей, когти колючек, осыпались на землю мертвые сучки, и на их месте вырастали свежие побеги.

Луч фонаря привлек тварей, и Павлыш впервые увидел, как вылетают они из кустарника сквозь возникающие в непроницаемой стене отверстия, которые тотчас исчезают.

Павлыш отступил, отмахиваясь от тварей, которые стучали прозрачными крыльями по шлему. Он вернулся к берегу. Прямой путь через реку не годился. Сквозь кусты не пробиться, чтобы добраться до такого места выше по течению, где нет зыбучих песков. Возвращаться нельзя. Оставался третий путь — по морскому дну. Павлыш ступил в воду.

Дно понижалось полого, волны стучали по ногам, отталкивали к берегу. Павлыш медленно переступал по твердому дну. Когда погрузился по грудь, движения стали плавными и неловкими, словно в полусне. Где-то шагах в пятидесяти от берега дно неожиданно ушло из-под ног, и Павлыш погрузился в воду с головой. Плыть не мог — скафандр был тяжел, хотя, к сожалению, не настолько, чтобы подошвы надежно припечатывались ко дну. При каждом шаге Павлыш терял равновесие, его тянуло кверху, но, как назло, не удавалось нащупать башмаками никакого камня, чтобы взять его в руку.

Фосфоресцирующая живность прыскала в стороны от человека. Было темно, и Павлыш включил фонарь, чтобы не сбиться с пути. Справа был песчаный откос, уходивший кверху — край дельты, слева дно опускалось ступеньками. Ощущалось течение реки — вода давила в бок, гнала в глубину и видно было, как по дну передвигались струйки песка, уносимые течением.

Спустившись глубже, Павлыш попал в джунгли водорослей мягких и податливых. Никто не мешал идти по дну моря. Но это не вселяло спокойствия, потому что Павлыш не мог отделаться от ощущения, что за ним следят, пытаются угадать, насколько он силен и опасен…

Морда глядела на него из водорослей единственным узким глазом. Свет шлемового фонаря отразился в глазу, и глаз еще более сузился, силясь, видно, разобрать, что же скрывается за пятном света.

Павлыш замер и от резкой остановки потерял равновесие, течение подхватило его, приподняло и повалило вперед, к морде. Павлыш взмахнул руками, чтобы удержаться на месте, и задрал голову, чтобы не потерять противника из луча света. Человек был беспомощен, даже не мог достать пистолет, так как для этого сначала надо было вернуть руки к телу.

Глаз закрылся, на его месте появился разинутый рот, пасть, усеянная иглами. Павлыш отлично мог бы уместиться в пасти, и мгновенно он достроил в воображении морду, «приставив» к ней соответствующее тело и хвост с шипами на конце. Морда закрыла пасть, вновь открыла глаз, она, возможно, была удивлена странным поведением пришельца: чуть касаясь ногами дна, тот махал руками, качался, поворачивался и при этом приближался к морде.

Чудовище не выдержало этого зрелища, видно, решив, что Павлыш хочет его съесть. Морда вдруг развернулась и бросилась наутек. Тела у нее не было, не было и хвоста с шипами, лишь нечто вроде скошенного затылка, снабженного плавниками. Стебли водорослей завертелись в водовороте.

Паутина, почти невидимая среди схожих цветов водорослей, была слабо натянута и колебалась вместе с растениями, окружавшими ее. Испуганное животное влетело в ловушку с размаху и теперь билось в мешке. А на поверхность его, шустро перебирая папками, сбегались многоножки с тяжелыми светящимися жвалами и впивались в морду, рвали ее, не обращая внимания на яркий луч фонаря, и вода мутнела от крови, движения жертвы становились все более вялыми, судорожными.

Павлышем овладела нерешительность, воображение заполнило подводные джунгли сотнями зеленых мешков, и казалось, что первый же шаг приведет в ловушку. И когда Павлыш все-таки двинулся, он пошел назад, по уже пройденному пути, потом, выбравшись из водорослей, спустился глубже, чтобы обойти джунгли по краю. У многоножек были сильные и острые жвалы, скафандр не приспособлен для защиты от таких хищников.

В глубине мешало идти течение. Оно было подобно сильному ветру. Павлыш разыскал все-таки длинный, похожий на соломенный палец камень, взял его в свободную руку, чтобы не всплывать при каждом шаге. Стена водорослей покачивалась совсем рядом, и однажды в прогалине между растениями он увидел еще одну паутину, у основания которой дежурили многоножки. А может быть, показалось.

Шагая вдоль джунглей, Павлыш взглянул на часы. Уже прошло два часа с тех пор, как он покинул корабль. Заросли поредели, видно, им лучше жилось в том месте, где пресная вода реки смешивалась с морской. Значит, можно понемногу забирать к берегу. Скоро путешествие по морскому дну закончится. Павлышу очень хотелось поскорее возвратиться на воздух, где живут безвредные суетливые твари. Павлыш начал взбираться по пологим ступенькам вверх и, закинув голову, увидел, что над головой сквозь тонкий слой воды видны колеблющиеся звезды и полоски пены на верхушках волн.

И тут его сильно ударили по спине. Он инстинктивно качнулся вперед, ударился лбом о забрало и попытался обернуться. Злость брала, как медленно он оборачивался, чтобы встретить следующий удар лицом.

Сзади никого не было.

Павлыш постоял с минуту, вглядываясь в темноту, поводя фонарем, и снова почувствовал удар в спину. Словно некто быстрый и веселый заигрывал с ним.

— Ах, так, — сказал Павлыш. — Как хотите. Я пошел на берег. Он снова совершил оборот вокруг своей оси, но тут же резко обернулся и столкнулся носом к носу с тупорылым существом, подобным громадному червю. Существо, увидев, что обнаружено, мгновенно взвилось вверх, выскочило из воды и исчезло.

— Так и не познакомились, — сказал ему вслед Павлыш.

Он сделал еще шаг и почувствовал, что вода расступилась. Павлыш стоял по горло в воде. Берег был пуст и уходил вдаль, к огоньку (его Павлыш увидел сразу) ровной полосой. Река шумела сзади, бессильная остановить его. Павлыш уронил камень и поднял ногу, чтобы выйти из воды. И тут же его кто-то схватил за другую ногу, сильно рванул вглубь.

Вода взбурлила, Павлыш потерял ориентировку и понимал только, что его тащат вглубь, чего ему никак не хотелось. Он старался выдернуть ногу, включить фонарь, выстрелить в того, кто тащит, все это одновременно.

Наконец фонарь вспыхнул, но в замутненной воде Павлыш никак не мог разглядеть своего врага; и тогда он, достав все-таки пистолет, выстрелил в его сторону. Луч пистолета был ослепительно ярок, хватка ослабла, Павлыш сел на дно и понял, что его старался увлечь вглубь игривый червь. Теперь же он извивался, рассеченный лучом надвое, вода вокруг мутнела. Павлыш пожалел червя и подумал, что тому просто не хотелось расставаться с человеком, к которому он испытывал интерес.

Павлыш уже хотел было выходить на берег, как из глубины выскочила стая узких, похожих на веретено, рыб, привлеченных, видно, запахом крови. Веретена раздваивались, словно щипцы, впивались в червя. Их было много, очень много, и зрелище схватки половинок червя с хищниками было ужасным. Павлыш стоял и наблюдал за неравным боем. Когда же одно из веретен метнулось к нему, Павлыш понял, что задерживаться не следует, и поспешил к берегу.

Веретено впилось в бок Павлыша и рвало ткань, как злая собака. Пришлось разрезать хищника лучом. Тут же, будто услышав крик о помощи, несколько веретен покинули червя и бросились вдогонку за Павлышем. Тот отступал к берегу, водя лучом по телам хищников, но, казалось, что на место погибших приплывают другие, да еще двое или трое, и принимаются пожирать разрезанного лучом собрата. Раза два хищники добирались до скафандра, но ткань не поддавалась, и они продолжали дергать и клевать скафандр, неподатливость которого прибавляла им силы.

Одному из хищников удалось все-таки прокусить крепкую ткань. И ногу. Павлыш зарычал от боли и почувствовал, что вода через отверстие льется в скафандр. Он видел, как все новые и новые веретена впиваются в ноги, с отчаянием рвался к берегу, полосуя по воде слабеющим лучом, и вода кипела вокруг, фейерверком разлетались искры и клубы пара.

Павлыш выбрался на песок, вытащил вцепившихся мертвой хваткой хищников, вернее не хищников, а части их, ибо все они были разрезаны лучом. Павлыш обхватил щиколотку двумя руками, провел ими вверх по ноге, чтобы вода вылилась из скафандра.

Икра саднила, Павлыш чувствовал, что идет кровь, но остановить ее было нечем. Он совершил непростительную для врача ошибку — не взял с собой даже пластырь.

— Гнать надо таких, — сказал сам себе. — Ожидал провести приятный вечерок. Прогулку под луной.

Павлыш почувствовал, что страшно устал, что хочет лечь и никуда больше не ходить. И даже не возвращаться к кораблю, потому что возвращаться можно лишь по морскому дну.

Закопайся в песок и спи, — подсказывало усталое тело. Никто тебя не тронет. Отдохнешь часок-другой, потом пойдешь дальше.

Немного мутило и было трудно дышать. Павлыш понял, что сквозь дыру идет здешний воздух. Вот неудача. Павлыш отмотал кусок шнура, висевшего аксельбантом через плечо, отсек лучом пистолета кусок с полметра и наложил пониже колена жгут. Это было не очень разумно — нога затечет и идти будет труднее, но на смеси своего и местного воздуха тоже долго не протянешь.

Отрезая шнур, Павлыш заметил, что пистолет дает совсем слабый луч. То ли часто стрелял, то ли энергия утекла раньше, еще на корабле. Павлыш спрятал пистолет. Оставался нож, но вряд ли его можно считать надежным оружием.

Затем Павлыш сделал еще одно неприятное открытие — во время битвы каким-то образом раскрылся ранец и запасы пищи достались рыбам. На дне ранца валялся лишь тюбик с соком. Павлыш выпил половину, остальное спрятал ненадежнее.

Разумнее было возвратиться на корабль. Может, удастся подзарядить пистолет и, главное, возобновить запасы воды, сменить скафандр. Дальше идти безрассудно. С каждым шагом вперед возвращение становится все более проблематичным, тем более, неизвестно, что ждет впереди. Может, там всего-навсего действующий вулкан?

Чтобы не терзаться сомнениями, Павлыш поднялся и быстро пошел к огоньку, не оглядываясь назад.

Хотелось пить. Когда знаешь, что питья осталось два глотка, особенно хочется пить. Чтобы отвлечься, Павлыш сконцентрировал внимание на боли в ноге, хотя, впрочем, шагов через двести усилий воли уже не требовалось — нога так ныла, что ни о чем другом думать уже не было возможности. Еще не хватало, чтобы укусы были ядовитыми, подумал Павлыш. И что стоило сразу побежать к берегу, как я только их увидел. А ведь стоял и смотрел, потерял целую минуту.

Упрямства хватило еще на полкилометра. Потом пришлось присесть и распустить шнур, усилить приток кислорода. Но все равно мутило. Пожалуй, я потерял много крови, думал Павлыш, и, словно оценив ситуацию со стороны, решил о себе: «Он не дойдет».

— Должен дойти, — сказал Павлыш. — Там Глеб ждет. И вся вторая вахта.

Он снова затянул шнур. Отдых не помог, лишь кислород зазря уходил в небо. Доковылял до кустов. Кусты здесь были выше, не такие колючие, больше похожи на деревья. Найдя прямой сук, Павлыш хотел срезать его ножом, но руки не слушались, пришлось прибегнуть к помощи луча.

Дальше Павлыш шел, опираясь на упругую палку и волоча больную ногу. Был он, наверное, похож на умирающего в пустыне путника или на полярного исследователя давних времен, из последних сил стремящегося к полюсу. И если за полярным путешественником положено было бежать верному псу, то и у Павлыша были спутники не столь приятные, как псы, но верные — несколько тварей прыгали по песку, взлетали, поднимались над головой и вновь опускались на песок. Они были неназойливы, даже вежливы. Но они ждали, чтобы упрямое двуногое существо поскорее упало.

Когда-нибудь здесь будут жить люди, думал Павлыш. Построят дома и дороги. Может быть, назовут какую-нибудь из улиц именем «Компаса». Длинными вечерами будут приходить на берег моря по тропинкам, проложенным в кустарнике, будут любоваться полосатым солнцем, зеленой водой, и приученные твари будут присматривать за детьми или восседать на хозяйских плечах.

Может быть, люди научатся собирать зеленую паутину с водорослей и изготовлять из нее изящные шали, переливчатые, легкие. А пока он, Павлыш, ковыляет по песку и его преследуют совершенно неприрученные твари, которые не знают, что человек — царь природы, и полагают, что он всего-навсего потенциальная пища. Совершенно один…

Но кто зажег огонек? Кто ждет путника за отворенными ставнями? Приветлив ли? Удивится? Встретит выстрелом, испугавшись незнакомца? Ведь если разумные существа появились здесь сравнительно недавно, то они могут оказаться недостаточно разумными, чтобы спешить на помощь каким-то космонавтам.

Сейчас главное — дойти. Неважно, враг там ждет или друг, вулкан это или светящийся куст. Если дать сомнениям одолеть себя, силы кончатся. Упадешь и доставишь незаслуженную радость членистым тварям.

А огонек между тем приблизился… Берег довольно круто загибался к мысу, в конце которого, невероятно далеко, но куда ближе, чем раньше, горел огонек. Кусты отступили от берега, разорванные невысокой скалистой грядой, хребтом мыса. Включив на минуту фонарь, Павлыш разглядел поблескивающие черные скалы, однообразно зубчатые, как старая крепостная стена. Фонарь пришлось выключить — твари бросались на него, каждое столкновение отзывалось вспышкой боли, подползшей уже к бедру, и приступом тошноты.

Стало еще темнее, облака превратились в сплошную пелену и принесли дождик, частый, мелкий, стекавший по забралу ветвистыми струйками. Павлышу вдруг захотелось, чтобы дождь охладил лицо. Он поднял забрало шлема и наклонил голову вперед. Капли, падавшие на лоб, были теплыми и ароматными. Дождь пахнул, он нес дурманящие запахи земли, запахи дремучих лесов, сочных степей, громадных, распластанных по земле хищных цветов, ущелий, наполненных лавой, ледников, поросших голубыми лишайниками, гниющих пней, из которых ночами вылетают разноцветные искры…

Отчаянным усилием, теряя сознание, одурманенный видениями, которые принес теплый дождь, Павлыш опустил забрало. Пришлось сесть на песок и гнать видения, дышать глубоко и ровно и бороться с неодолимым желанием заснуть. И Павлыш старался разозлить себя. Он ругал себя, смеялся над собой, издевался, он кричал что-то обидное тварям, рассевшимся в кружок на песке…

Потом он снова шел. И ему казалось, что за ним следует слон. Большой белый слон с упругим хоботом и вислыми ушами. Слон топал по песку и подгонял Павлыша. Слон был видением. Твари тоже были видением. Огонек был видением. Ничего в самом деле не было — только песок и вода. И вода была зеленая и добрая. В ней мягко лежать. Она понесет обратно, к кораблю, положит у люка, и Глеб Бауэр, вышедший из анабиоза, подойдет, возьмет Павлыша на руки, отнесет в каюту и скажет: «Ты молодец, Слава, ты далеко ушел».

Потом было просветление. Сизое небо. Жесткий песок. Скалы, нависшие над узкой песчаной полоской, скрывающие огонек. И в этот момент, борясь с болью и благодаря ее за то, что вернула разум, Павлыш прислонился к скале, достал тюбик с соком, допил его. Стало еще муторней, но голова просветлела. И Павлыш заспешил вперед, боясь снова потерять сознание, сойти с ума.

Но слон все шел и шел сзади. И шаги его были тяжелы. Казалось, песок вздрагивает и прогибается под ним.

Беспокоило отсутствие огонька. Вдруг пройдешь мимо, но не было сил свернуть, взобраться на скалу. Павлыш никак не мог сообразить, сколько времени прошло с тех пор, как он свернул на мыс.

А слон совсем близко. Дышит в спину. Павлышу всего-то нужно повернуть голову, и видение исчезнет. Но никак не мог заставить себя это сделать. Он устал не только физически. Устало все: и разум, и чувства — мозг отказывался впитывать новые образы, реагировать на них, пугаться их или игнорировать. Было в общем все равно, идет ли сзади слон или он — плод воображения.

И все-таки Павлыш оглянулся. Он надеялся, что никого там нет, кроме тварей.

Но слон был. Нет, не слон, никакой не слон. Аморфная громада непонятным образом покачивалась сзади, соизмеряя движение со скоростью человека, даже припадая на одну сторону, будто приволакивая ногу. У нее не было ни глаз, ни хобота. Только в самых неожиданных местах вдруг вспучивалась светлая оболочка, образуя короткие щупальца.

Павлыш включил фонарь. И тут же пришла злость, которую так безуспешно старался вызвать в себе Павлыш. Ведь несколько десятков метров, несколько шагов осталось до цели, до огонька! Так нельзя… Это нечестно, нечестно со стороны планеты.

Громада не отступала. Лишь в том месте, куда уперся луч фонаря, образовалась воронка, словно свет ощутимо давил на оболочку. Павлыш провел лучом по телу громады, и та с неожиданной легкостью ушла из-под луча, разделившись на две формы, став похожей на песочные часы.

Павлыш выхватил пистолет, нажал гашетку, но луч протянулся тонкой полоской, нежаркой и нестрашной, и оборвался, не достигнув громады. Павлыш выкинул пистолет. Он был тяжел, он оттягивал руку, он был совершенно бесполезен.

Павлыш и громада стояли друг перед другом. Павлыш выключил фонарь. Громада расширилась в середине и снова стала бесформенным кулем ростом с двухэтажный дом. Одна из тварей неосторожно подлетела близко к ней, вытянувшиеся из оболочки щупальца схватили ее и упрятали в тело. И нет твари.

— К черту! — сказал Павлыш, и громада качнулась, услышав голос. — Я все равно дойду.

И он повернулся к громаде спиной, потому что ничего иного не оставалось. И пошел. Дождь слишком громко стучал по шлему, и звенело в ушах. Но надо было идти.

Громада настигала его. Он чувствовал это и не оборачивался. Скалы расступились. Мыс кончился. Одна скала, выше других, с плоской вершиной, стояла на самой оконечности мыса. И на ней горел огонек, ослепительно яркий фонарь, укрепленный на столбе. Вокруг света вертелись твари, и почва вокруг столба была усеяна их трупами. До вершины столба, до площадки, на которой крепился фонарь, было метров пять. Черный кубик, метра в два высотой, умещался на этой площадке рядом с фонарем. Там, верно, находилась силовая установка, питающая источник света. И все.

Не было ни домика с открытыми окнами, ни пещеры, в которой горел огонь, ни даже действующего вулкана. Был автоматический маяк, установленный кем-то, кто живет далеко и вряд ли наведывается сюда.

И путешествие потеряло смысл. Павлыш вполз на скалу, с одной стороны она была пологой. Этот последний отрезок пути отнял все силы. Их неоткуда было брать — человек может одолеть любые трудности, если впереди есть цель, а если ее нет…

Громада тоже ползла на скалу, чуть быстрее, чем Павлыш. И когда он дотронулся, наконец, до гладкого столба, блестящего под дождем, громада выпустила щупалец и дотронулась до ноги Павлыша. До больной, онемевшей ноги. Жуткая боль заставила вскрикнуть, потому что ядовитый щупалец коснулся раны.

Павлыш отдернул ногу, прижался к столбу, и рука вцепилась в перекладину. Короткие перекладины торчали по обе стороны столба — по этой лестнице забирался, наверно, смотритель маяка. Человеком двигал лишь инстинкт самосохранения. Сознание отключилось, лишь билась мысль: хорошо бы приехал смотритель… Потом была темнота, и снова резкая боль — другой щупалец елозил по ноге. Сознание вернулось лишь на площадке маяка. Как сумел одолеть эти пять метров, обессилевший Павлыш так и не понял. Он смотрел вниз. Светлая громада обволокла столб и медленно ползла по нему вверх. Павлыш выхватил кож, полоснул им по первому из взобравшихся на площадку щупальцев, тот исчез, но на его месте появился новый. Павлыш помогал себе лучом фонаря, заставлявшим щупальца замирать, но их было много, и уже со всех сторон они лезли на маленькую площадку, поднимаясь над краем, как лепестки хризантемы.

Павлыш отступил к черному кубу энергоблока, увидел люк, который был заперт, и стал наошупь отыскивать кнопку или ручку. Он не смел повернуться к кубу лицом, потому что надо было полосовать ножом по упрямым «лепесткам», мотать головой, задерживать их лучом. А лепестки, загибаясь, сползались к центру, к ногам Павлыша. Люк открылся внезапно, и Павлыш, падая внутрь, потерял сознание.

Павлыш открыл глаза. Ровно горел свет. Он лежал в неудобной позе, упираясь головой в угол куба.

Опершись на локоть, приподнялся. За открытым люком поблескивали капли дождя, освещенные лучами маяка, и капли чуть вздрагивали на лету, как и все, на что смотришь сквозь силовую защиту.

Павлыш сел. Огляделся. Голова болела так, что хотелось отвинтить ее и пожить хоть немного без головы. Ноги не было. Вернее, Павлыш ее не чувствовал. Черный снаружи куб внутри был светлым, белым и оттого казался просторным. Во всю боковую стену тянулся пульт. И над ним висела небольшая картина, обычная стереокартина, какие посылают люди друг другу на Новый год: березовая роща, солнечные блики на листьях, мягкая трава и облака на очень голубом небе. Космонавты вдалеке от Земли становятся сентиментальными. И если где-то в пути, на Сатурне ли, на Марсе, их догонит почта, они хранят эти открытки и вешают их на стены кают.

Все остальное было понятно и просто: пульт дальней связи, запасной скафандр на случай, если потерпевший бедствие космонавт доберется до автоматического маяка, оставленного разведчиками на безлюдной планете, шкафчик с водой, лекарствами, едой, оружие, переносной энергоблок…

Когда-то на Земле существовал обычай: таежные охотники, уходя из затерянной в глуши леса избушки, оставляли в ней запас соли, спички, патроны, которые могли пригодиться заблудившемуся путнику. И космические радиомаяки по традиции тоже звали «избушками».

Шуршали приборы, непрерывно давая информацию о температуре воздуха, влажности, сейсмике планеты. «Избушка» ждала человека. Она заслонила его силовым полем от преследователя и даже открыла ему дверцу люка, потому что могла отличить человека от любого другого существа.

Сначала Павлыш открыл аптечку, разыскал антисептик и тонизирующие таблетки. Стащил с себя скафандр, покачал головой, увидев, во что превращалась его нога. Пожалел, что в избушке нет фотокамеры, чтобы запечатлеть сизое бревно, еще недавно бывшее ногой судового врача Павлыша. Потратил несколько минут, стараясь привести себя в порядок.

Затем проковылял к пульту связи, переключил радио на ручное управление и отбил SOS по космическим каналам. Вне очереди. И знал, слышал, как замирает связь в Галактике, как прерывают работу станции планет и кораблей, как прислушиваются радисты к слабым, далеким призывам, как в Космическом центре загораются сигналы тревоги, и антенны вертятся, настраиваясь на избушку номер такой-то, и уже неизвестный Павлышу корабль, находящийся в секторе 12, получает приказ срочно изменить курс…

Скоро пришло подтверждение связи, Павлышу сообщили даже название корабля, идущего на помощь, — «Сегежа». И будет она здесь через неделю или чуть раньше.

Потом Павлыш спал. Он спал часов шесть и проснулся от ощущения неловкости, необходимости что-то предпринять, сделать, куда-то спешить. И понял, что отдыхать в этом уютном кубике больше нельзя. Просто неприлично. Особенно, когда нога почти прошла (хоть и побаливает), а в карманах нового скафандра спрятаны сразу два пистолета.

И космонавт сообщил в центр, что возвращается на корабль. Там ответили «Добро», потому что не знали, что до корабля десять километров пешком. Да и что десять километров для диспетчера Центра, где расстояние мерялись только парсеками?

Павлыш спустился по лесенке. Было совсем темно. Сумерки кончились. Твари бились, как мотыльки, о стекла маяка. Павлыш с омерзением представил, как придется ему лезть в воду, когда будет обходить предательскую речку, и поморщился. Подумал, что «слон» может прийти не один. Но в конце концов все это пустяки. Корабль «Сегежа» в любом случае через неделю или даже раньше приземлится на берегу.

Прихрамывая, он пошел по плотному песку у самой зеленой воды. Волны приносили на гребнях светлую фосфоресцирующую пену и старались лизнуть башмаки человека. Шел мелкий дождь, несущий видения о лесах, степях и хищных цветах.

Жало выбрался, наконец, на ровную площадку, прислонил к скале копье и присел на корточки. Он устал. Если воины Старшего заметили, что его нет в деревне, они уже бегут вдогонку.

С площадки не видно пещер и цветочной долины. Осыпь у ледника пуста, и лишь две большие мухи дерутся над камнями, не могут поделить какого-то зверька. Их крылья отражают синь ледникового обрыва. Если погоня близка; то воины должны пройти по осыпи. Другого пути нет. Они будут осторожны, потому что знают, как ловко Жало владеет своей пращой.

Солнце уже согнало ночной иней со скал. Длинные сизые облака уползли к Синим горам. Колючие заросли раскрыли навстречу солнцу узкие листья. Там, в тени, прячется Белая смерть, которая стережет долину. Через заросли не пробраться. И никто не знает, где на скале нарисована желтая стрела. О ней рассказал перед смертью Немой Ураган.

Немой Ураган знал, что утром за ним придут воины Старшего, чтобы отдать во власть богов. Он нарушил закон, попытавшись уйти из долины к морю, где пасутся стада долгоногов и бродят дикие люди. Море — бесконечная зеленая вода. Ураган разводил руками, чтобы показать, как много воды. Ураган до самой смерти так и не научился хорошо говорить, помогал себе руками. Только Жало и Речка понимали его. Он всегда хотел уйти из долины, и Старший однажды пытался убить его, но боги не согласились, не дали знака. Когда же Урагана, изуродованного Белой смертью, нашли на Цветочной поляне, Старший ушел в храм. Это было ночью, и Ураган успел рассказать Жалу о желтой стреле и скалах. А утром Старший вернулся из храма, где молился всю ночь, и сказал, что боги берут Урагана к себе. Ураган не мог идти. Воины принесли его на алтарь у храма, сорвали тряпки с ран, отрубили ему кисти рук, потом ноги. Потом голову. Ураган перестал жить.

Белая смерть стерегла выход из долины. Те охотники, кто не успел прийти в деревню до темноты, редко возвращались обратно. Ночью Белая смерть подходила к самой деревне и топталась у возделанных полей. Старший говорил, что она стережет поля от ночных мух и долгоногов. Ночью нельзя было выходить из пещер и хижин.

Жало дождался рассвета и ушел, когда небо стало серым и Белая смерть спряталась в заросли за Цветочной поляной. Если подняться по скалам, следуя за желтой стрелой, то можно выйти из долины. Там страна Диких. И море.

Погони не было. Жало подобрал копье и начал спускаться по склону, поросшему редкими деревьями. Иглы деревьев были опутаны розовой паутиной. Паутину таскали за собой многоножки, накрывали ею цветы и, не опасаясь мух, высасывали сок. Со склона заросли кустов, в которых таилась Белая смерть, казались розными, как болото. Когда налетал ветер, по кустам проходили серебряные волны — листья переворачивались обратной стороной. Внутри была тайна. Лишь большие мухи и звери, живущие в Темноте, знали путь сквозь колючки. Раньше, рассказывали охотники, жители деревни поджигали кустарник, и сонные, перепуганные твари выскакивали на солнце. Тогда было много мяса. С тех пор, как в кустах поселилась Белая смерть, охотники обходили их стороной.

Жало был еще молод, и охотники не брали его с собой. Он рыхлил суком землю, в которую женщины кидали семена. Так велели боги. Через одну зиму Жало станет настоящим мужчиной. Тогда боги, может быть, разрешат ему стать охотником, а Старший выберет ему жену. Жало лучше всех в деревне умел метать камни из пращи и попадать копьем с двадцати шагов в шкуру долгонога. Но шкура была старая. Долгоноги редко приходили в долину. Старший сказал, что если боги решат, что Жало будет охотником, он даст ему хорошую жену. Может быть, даже свою дочь. Это была большая честь, но Жало не хотел жениться на Бурой Заре. Он хотел увидеть море, о котором рассказывал Ураган, большое, как небо, зеленое и глубокое.

Мухи, заметив Жало, перелетели с осыпи и завертелись над головой. Жало кинул в них камнем, чтобы отпугнуть. Воины Старшего знают, что мухи вьются над людьми.

Скоро будет поворот к Мокрой скале. Жало остановился и прислушался. Сзади покатился камень. Кто-то шел по его следам. Жало бросился в тень дерева, и многоножки, сматывая паутинные мешочки, спрятались в глубь ветвей. Жало положил в пращу круглый камень и поднял руку. Из-за скалы вышла девушка и остановилась в нерешительности. Солнце светило ей в спину, но Жало сразу догадался, что это Речка. Он опустил руку.

— Жало, — позвала Речка. — Ты здесь?

Жало еще глубже отошел в тень и принюхался: не идут ли за девушкой воины. Но запах был только один. Тогда он, подождав, пока Речка поравняется с деревом, прыгнул на нее сзади и схватил за волосы. Речка извивалась в его руках, кусалась и царапалась. Жало удерживал ее за плечи, смеялся и повторял:

— Разве так ходят по долине, глупая? Тебя сожрет зверь.

— Я знала, что ты здесь, — сказала Речка, высвободившись из его рук. — Я шла по следам. Здесь нет никого, кроме нас с тобой.

— Я оставил след?

— До ручья. Потом ты шел по ручью и вышел у крутого камня. Но я знала, куда ты идешь. Ты идешь к перевалу. Я нашла твой след в Цветочной долине. Не бойся. Солнце поднялось высоко, и наши следы унесет ветер.

— Ты зачем пришла? — спросил Жало, прислонясь спиной к стволу дерева. Многоножки проторили дорогу по его голой груди и тащили в норы мешочки с нектаром.

Речка протянула руку, набрала горсть многоножек и открывала мешочки со сладким нектаром. Она ела сама и угостила Жало.

— Я спросила у матери, — сказала Речка. — Ты еще спал. Ночью. Я спросила, будешь ли ты работать в поле. Она сказала, что ты с утра пойдешь к ручью за рыбой. Ты обманул мать, но я догадалась. Возьми меня с собой.

— Нельзя, — ответил Жало. — Там Белая смерть.

— Я все равно уйду из деревни. Старший сказал, что через одну ночь отдаст меня в жены Скале. У Скалы уже три жены. Он страшный.

— Скала — великий охотник, — ответил Жало.

— Я не хочу быть женой Скалы. Возьми меня с собой.

— Я иду по дороге Немого Урагана. Никто еще не прошел этой дорогой.

— Немой Ураган был моим отцом.

— Ты женщина. Ты слабая. Ты не умеешь метать копье.

— Я буду твоей женой.

Жало ничего не ответил. Он хотел, чтобы Речка стала его женой, но Старший сказал — нельзя. Немой Ураган овдовел и взял в жены мать Жала, когда ее муж не вернулся ночью с охоты. Хоть у Жала и Речки были разные отцы и матери, их считали братом и сестрой. Старший сказал, что отдаст Речку Скале. Жало был зол на Старшего, но промолчал. Потому что охотнику нельзя идти против воли богов.

— Ты не боишься богов? — спросил Жало.

— Но мы уйдем из долины. За перевалом другие боги. Так говорил отец.

— Если Белая смерть возьмет меня, Старший прикажет тебя убить.

— Я не боюсь. Я — дочь Немого Урагана. — Речка села на землю и вытянула ноги.

— Я целый час бежала по твоим следам, — сказала она. — И нашла тебя. Я могу стать охотником.

Жало рассмеялся.

— Женщины кидают в землю зерна и варят мясо. Охотники — мужчины.

— Ты сам копаешь землю, — сказала Речка. Она погладила его ногу. Волосы девушки, сбритые в храме в день совершеннолетия, уже отросли и топорщились над ушами.

— Я хотел бы взять тебя в жены, — сказал Жало. — Но нельзя нарушать волю богов.

— Ты нарушил ее, когда ушел к перевалу.

— Погоди, — сказал Жало, подтянулся на суке дерева, вспрыгнул на него, чтобы сверху посмотреть на тропу. — Ты так громко говоришь, что воины услышат.

— Они еще спят. Дверь в их дом закрыта.

— Старший все слышит. Он никогда не спит. Помнишь, как мы с тобой украли целую ногу подземного зверя и спрятались в маленькой пещере? Никто нас не видел.

— Толстый Жук нас видел. Он рассказал Старшему.

— Нет, Толстый Жук не знал, где наша пещера. А он пришел туда.

— А потом, — засмеялась Речка, — он вел нас по деревне, останавливался у каждого дома, вызывал всех на улицу и говорил: «Эти дети украли мясо».

— «Они украли мясо, которого мало».

— Правильно. «Они украли мясо, которого так мало». И бил нас палкой. Но ты не плакал.

— Я не плакал. А он сказал, что мы теперь не увидим мяса до самого лета. Так велят боги. И будем работать в поле с утра до ночи. А мне хотелось мяса.

— Но отец давал нам мясо. Разве ты забыл? Он давал нам от своей доли. Он говорил, что не хочет, чтобы мы умерли с голоду. Он не говорил, а показывал руками, что мы умрем.

— Отец был хороший.

Речка поднялась на ноги, подобрала с земли копье Жала и спросила:

— Мы пойдем к перевалу? Или ты забыл?

Жало спрыгнул с сука. Он обиделся. Речка не должна была напоминать мужчине, что ему следует делать. Но она была права. Что толку сидеть на суку и болтать ногами. Дождешься, что воины нападут на след.

Утро кончилось. Тени стали короче, и ветер стих. От темной массы кустов поднимался легкий пар — растения отдавали воду, накопленную за длинную ночь. Запахи земли, животных, растений стали гуще; многочисленные следы, оставленные зверями и людьми, пропадали в испарениях долины. Лучшие часы охоты — от рассвета до жары — прошли. Жало потянул Речку за волосы.

— Будь покорна, жена, — сказал он слова, которые мог произносить лишь Старший.

— Пусти, мне больно.

Они шли вдоль кустарника, но ни разу не вступили в его тень. Жало вспугнул красную змею, метнул в нее камнем из пращи, змея взвизгнула, завертелась в траве и рассыпалась на десяток змеенышей. Между кустарником и скалами оставался узкий проход, пропадающий шагов через сто. Но Жало смело шел вперед. Так велел Ураган. Речка ступала ему в след и дышала в затылок. Иногда она протягивала вперед руку и касалась пальцами спины юноши. Жало дергал плечом, сбрасывал ее руку. Ему тоже было страшно. Если из кустов вдруг кто-нибудь выскочит, бежать некуда. Три шага — и скала.

Потом осталось два шага. Потом настал момент, когда можно было развести руками, и правая упрется в иглы кустарника, а левая коснется холодной мокрой скалы. По скале стекали тонкие струйки воды, и брызги попадали на кожу. Здесь было холоднее, чем у деревьев. Жало замер. Впереди, в нескольких шагах, кустарник прижимался к скале.

— Здесь, — сказал Жало тихо.

— Дороги нет, — сказала Речка, — Ты не ошибся?

— Ураган сказал: «Где кусты и скала станут вместе, беги вперед».

— Никто еще не ходил здесь.

— Твой отец ходил. Он был великий охотник.

Жало ткнул копьем в кусты. Ветка шевельнулась, словно живая, и подобрала иглы. Жало отвел копьем ветку и шагнул вперед. Речка держалась за его набедренную повязку. Жало копьем отодвигал ветви и протискивался между ними и скалой. Ветви смыкались сзади, стало темнее, и кто-то зашевелился совсем рядом.

Речка испуганно вскрикнула, Жало кинулся вперед, кусты хватали его крючками иголок, побеспокоенные обитатели темноты ворчали, пищали и шипели вслед.

Жало бежал, зажмурив глаза, и не он, а Речка первой поняла, что они ушли из долины. Кусты расступились, и беглецы оказались в широкой расщелине, дно которой устилали мелкие камни, а скалы по сторонам, темные, покрытые лишайником, сходились над головой.

Жало перевел дух. Речка сорвала пук травы и вытирала кровь с лица и груди. Жало поторопил ее.

— Если мы разбудили Белую смерть, она нас здесь легко догонит. Мы пойдем до желтой стрелы.

— Мне больно, — сказала Речка.

— Тогда оставайся. Или иди в деревню.

— Не могу. Меня отдадут богам.

Жало не стал тратить времени на разговоры с девушкой. Он быстро пошел вперед, не сводя глаз с левой скалы. На ней должна быть желтая стрела.

Речка плелась за спиной, всхлипывала и ругала спутника. Сзади раздался свист.

— Белая смерть! — крикнул Жало. — Мы разбудили ее. Не оборачивайся!

Речка все-таки оглянулась. Кусты шевелились, колыхались, будто старались выплюнуть что-то большое. Среди ветвей мелькали светлые пятна, и никак нельзя было разобрать ни формы, ни размеров Белой смерти.

Жало бежал вперед, расщелина все не кончалась. Перед глазами маячил все тот же кусок неба и полосы облаков на нем. Вдруг скалы раздвинулись а стороны, и беглецы оказались на краю обрыва. Обрыв уходил отвесно вниз к зеленому полю, посреди которого извивалась река. Она терялась в тумане, за которым было море.

Заунывный свист и пощелкивание приближались. Белая смерть настигала их, и на этот раз обернулся Жало. У Белой смерти не было глаз, рта и ног. Она переваливалась, как тесто, выпуская короткие отростки, тянула их к беглецам.

— Стрела! — крикнула Речка.

Небольшая желтая стрела косо указывала вверх, на карниз, узкий и почти незаметный со дна расщелины.

Жало сгреб Речку в охапку и поднял ее к карнизу. Девушка вцепилась в камень, подтянулась и исчезла за скалой. И тут же протянула руку, чтобы помочь юноше взобраться. Жало оперся о копье, босые ноги впились пальцами в шершавый камень. Речка, не выпуская руки, отступила дальше вдоль стены.

Один из белых отростков потянулся к карнизу. Жало ткнул в него копьем, и отросток сразу исчез.

Беглецы стояли, прижавшись спинами к скале, и молчали. Боги сжалились над ними. Карниз постепенно расширялся и спускался вниз, к реке. Ветер, прилетевший с моря, упруго бил в лицо, будто боялся, что, ослабевшие после страшной встречи, они сорвутся и упадут вниз.

Они прошли немного по карнизу, а когда он расширился, присели.

Туман рассеивался, и казалось, что небо, такое большое с высоты, загибается книзу, темнеет и по нему идут белые полоски. В небо вливалась река, разбившись на множество узких протоков.

— Море, — сказал Жало. — Ураган говорил, что море — сестра неба. Теперь нас никто не догонит.

Карниз вел вниз, к речной долине, к розовым сладким деревьям. Стадо долгоногов паслось около одного из них. Жало никогда не видел столько долгоногов сразу.

— Мясо, — сказал он, — Много мяса.

Пощелкивание Белой смерти послышалось совсем рядом. Чудовище, распластавшись по стене, забралось на карниз и медленно ползло вперед. Жало пошел было навстречу, но Речка вцепилась ему в руку.

— Не смей! — кричала она. — Мы убежим. Белую смерть нельзя убить.

Жало отступил.

— Бежим!

Они бежали вниз, хватаясь за выступающие камни, перепрыгивая через трещины. Откуда-то взялись большие мухи, привлеченные запахом людей. Мухи вились над головами и мешали бежать. Белая смерть отстала. Она струилась по карнизу, меняя форму. Двигалась медленно, но упорно, потому что знала, что людям не уйти от нее.

Карниз превратился в осыпь. Между выступами скал росли кустики и желтые светящиеся цветы. Долгоноги заметили людей и бросились наутек, высоко подбрасывая толстые зады. С осыпи видна была скала, с которой они спустились. Она тянулась в обе стороны от моря до синих гор, и расщелина, по которой вышли Жало с Речкой, казалась отсюда черной трещинкой, словно кто-то всадил в скалу острый топор. На середине скалы виднелось белое пятно.

— Мы дойдем до реки, — сказал Жало, — и войдем в воду. Белая смерть не умеет плавать.

— Откуда знаешь?

— Так говорил Немой Ураган. Когда он был в; другом племени, охотники спасались от ночных зверей тем, что входили в воду. Потом мы найдем то место, где можно перейти реку пешком. Ураган говорил, что есть такое место. И придем в племя Урагана.

— Я не умею плавать, — сказала Речка.

— Я тоже. Никто в нашем племени не умеет плавать. Но мы ушли, и никто не смог нас поймать. Даже Белая смерть. Я — настоящий охотник. Я возьму тебя в жены, а потом с новым племенем вернусь в деревню и убью Старшего.

— Ты настоящий охотник, Жало, — согласилась Речка. — Но пойдем скорее к воде. Смотри, Белая смерть близко.

Белая смерть, добравшись до широкой части карниза, поползла быстрее. По осыпи она покатилась, словно шар, выставляя вперед, чтобы удержаться, короткие толстые отростки.

Но беглецы не успели сделать нескольких шагов к реке, как пришлось остановиться. Вдоль воды шли люди.

— Это охотники, — сказал Жало. — Поспешим к ним. Это охотники из племени Урагана, они нас не тронут.

— Стой, — ответила Речка, — ложись в траву, пока они нас не заметили. Ты видишь, какие у них копья?

Жало нырнул в траву и осторожно выглянул из-за камня. У людей, шедших вдоль реки, копья были раздвоены на концах, чтобы рвать мясо и чтобы рана были глубокой и смертельной. Таким копьем трудно убить зверя. Даже долгоног может спастись от такого удара. Таким копьем охотятся только на человека. Это были воины Старшего.

Жало в отчаянии стал кататься по земле, кусал свои руки, бил кулаками по камням. От ярости и страха он ничего не видел.

— Это духи! — кричал он. — Это духи воинов! Они не могли выйти из долины.

— Тише, — умоляла его Речка. — Тише, они услышат.

Но Жало уже вскочил во весь рост и кинулся навстречу воинам, потому что им овладело бешенство, в которое впадает всякий мужчина племени, если чувствует, что близка его смерть.

Речка попыталась остановить его. Она бежала, спотыкаясь, за Жалом, кричала, плакала. А сзади, все ближе, все слышнее, раздавалось пощелкивание Белой смерти.

Воины увидели юношу, рассыпались полукругом и ждали, пока тот приблизится, чтобы бить наверняка. Речка увидела в их руках сеть, связанную из стеблей голубого тростника, и поняла, что они хотят взять Жало живьем, чтобы принести его в жертву богам, как и ее отца.

Девушка не заметила, как на нее упала тень, лишь ожог отростка Белой смерти заставил ее с криком прыгнуть вперед.

Крик ее донесся до бегущего юноши и остановил его. До охотников оставалось несколько десятков шагов.

Жало увидел, что Речка бежит к нему, а белая громада преследует ее по пятам и отростки едва не касаются ее спины.

И что-то странное случилось с Жалом. Безумие покинуло его. Голова стала ясной, и ноги налились силой. Он кинулся наперерез Речке, вдоль цепи воинов, так, чтобы пробежать перед ней. Это ему удалось. Жало схватил девушку за руку и потащил за собой. Воины замешкались от неожиданности, а Белая смерть не успела изменить направление и проскочила вперед.

Воины поняли, что добыча может ускользнуть, и последовали за Жалом, держась ближе к берегу, чтобы не натолкнуться на Белую смерть. А чудовище вобрало в себя отростки и покатилось вслед за беглецами. В конце концов кто-то из преследователей обязательно настиг бы юношу и девушку.

Белая смерть оказалась проворней. Она догнала их у небольшого крутого пригорка, куда Жало втащил изнемогающую спутницу. И тут же белый шар расплылся по траве, стал жидким и со всех сторон окружил собой пригорок. Белая жижа стала стягиваться кверху, и воины остановились в отдалении, глядя, как уменьшается зеленая площадка под ногами юноши и девушки, как отчаянно Жало тычет копьем в белые отростки.

Вдруг из-за большого дерева вышел еще один свидетель этой сцены. Он не принадлежал ни к одному из племен. Он был выше ростом и тоньше. У него была блестящая большая голова, перепончатый хобот, горб за спиной и странные одежды. Он поднял руку с блестящей короткой палкой, из палки вылетела ослепительная струя, она достигла белого кольца, и кольцо стало чернеть, съеживаться, пряча щупальце. И этот человек или бог продолжал жечь Белую смерть, пока остатки ее, обгоревшие, мертвые, сползли с пригорка и рассыпались пеплом по траве.

Тогда Жало отпустил Речку, она упала на траву, а юноша встал на колени и закрыл ладонями глаза.

Тишина преследовала Павлыша до самого корабля. Казалось, с торжеством ночи все твари затаились в норах или залегли в беспробудный сон. А может, до них донесся слух, что одинокий человек на берегу чувствует себя сильным, непобедимым и неуязвимым. Причиной тому был не только новый скафандр, в котором можно не беспокоиться о нехватке кислорода или когтях морских жителей, но и сознание победы. Недавнее путешествие к огоньку стало чем-то вроде воспоминания о миновавшей зубной боли, которую можно представить, но нельзя воспроизвести.

Но не оставляло беспокойство о корабле. Оно росло с каждым шагом, с каждой секундой, воображение рисовало неизвестное чудище, которое спокойно разбирает доморощенную баррикаду, оставленную Павлышем у люка «Компаса».

Тишина казалась зловещей. Невысокие ленивые волны приподнимали головы над черной маслянистой поверхностью моря и искристой пленкой растекались по песку. О длинном дне напоминала лишь узкая зеленая полоса над горизонтом, но свет, позволяющий разглядеть полосу пляжа и стену кустов на дюнах, исходил не от догорающего заката и не от светящегося моря — из-за дюн поднялась медная луна и залила ночь отблеском далекого пожара.

Огонек остался далеко сзади. Он подмигивал равномерно и надежно. Он внушал уверенность в будущем. В отдаленном будущем, которое никак уже не зависело от Павлыша. От него зависела теперь безопасность корабля в ближайшие дни. Звезды отражались в лужицах, оставшихся после прилива, и светлая полоса пены отделяла песок от моря. Идти было легко. Слежавшийся песок пружинил под ногами.

Наконец впереди черным провалом в звездном небе обозначился «Компас». Павлыш включил на полную мощность шлемовый фонарь, и пятно света уперлось в металлический корпус. Павлыш обошел груду деревяшек и обгорелых тварей — остатки неудачного костра. Казалось, что все это случилось очень давно, много лет назад: и первые вспышки маяка, и отчаянные попытки привлечь внимание жителей далекой избушки.

Хитрые запоры люка были не тронуты.

Из шлюзовой камеры Павлыш включил аварийное освещение и воздушные насосы. Спасательный корабль придет через шесть дней, и можно позволить себе роскошь жить со светом и без скафандра.

Павлыш задраил дверь в шлюзовую камеру и прислушался к свисту воздуха, который весело врывался в отсек, будто соскучился в темноте резервуаров. Можно было снять нагубник. Привычные запахи, которые останутся в корабле еще долго после того, как последний человек покинет его, окружили доктора, словно радуясь возвращению хозяина.

Душ не работал. Павлыш сбросил скафандр и вышел в коридор.

Плафоны в коридоре горели вполнакала. Еще месяц назад врачу показалось бы здесь темно и неуютно, но после долгого путешествия в темноте коридор показался Павлышу сверкающим веселыми и яркими огнями, словно зал театра, заполненный праздничной публикой. Все было в порядке. Сейчас откроется дверь и выйдет капитан, и спросит: «Почему вас так долго не было, доктор?»

Но капитан не вышел. Капитан был мертв. Павлыш дошел до конца коридора и перед тем как затянуть в анабиозные камеры, обернулся, пытаясь вновь вызвать в себе приятный обман, ощущение, что ты не один.

Какой-то человек выглянул из-за угла и, заметив Павлыша, спрятался. Судовой врач воспринял этого человека как продолжение игры в живой корабль. Но тут же сработали внутренние системы предупреждения: Павлыш, ты один на корабле. Здесь не может больше никого быть. Это галлюцинация.

— Это галлюцинация, — сказал вслух Павлыш, чтобы развеять видение, стереть память о нем. Надо держать себя в руках. Что-то странное было в облике человека, нырнувшего за угол. Он не принадлежал к экипажу корабля, ни к живым, ни к мертвым, не походил ни на кого из земных знакомых Павлыша. Это был чужой человек. Высок он или низок, мужчина он или женщина, этого разглядеть Павлыш не успел. Но был уверен, что никогда раньше не видел этого человека.

Галлюцинация галлюцинацией, но надо проверить. Павлыш пожалел, что оставил пистолет в скафандре. Он возвращался по коридору медленно, готовый прижаться к стене или нырнуть в одну из кают. Ему вдруг стало страшно, может, потому, что самое тяжелое было уже позади, и новая опасность, возникшая столь неожиданно, застигла его врасплох. Крадучись по коридору, Павлыш поймал себя на том, что уговаривает пришельца оказаться игрой воображения.

За углом никого не было. Люк в шлюзовую камеру был задраен, и плафон под потолком чуть мерцал, будто издевался над Павлышем. Если он скрывается где-то здесь, то Павлыш должен услышать его дыхание. Тишина мертвого корабля была почти невыносимой, тяжелой и гулкой.

Простояв с минуту неподвижно, Павлыш уверился в том, что он на корабле один. Подвели нервы. И все-таки надо убедиться в этом до конца. Павлыш взял из шкафчика нагубник, накинул на спину баллон и вошел в шлюзовую камеру. Здесь тоже было пусто. Откинул крышку люка. Его встретили темнота и шуршание моря. И уж совсем на всякий случай Павлыш взял ручной фонарь и провел его лучом по песку — там было пусто, по морю — море было пустынным. По кустам. Там луч света поймал фигуру человека, бегущего по рыхлому песку. Фигура задержалась на мгновение, мотнулась в сторону, чтобы уйти из светлого круга, и исчезла в колючках. Кусты не помешали гостю скрыться в их чаще.

Значит, это была не галлюцинация. Гость существовал, обитал на этой планете.

Павлыш подержал еще немного свет на той части кустов, где скрылся человек, потом потушил фонарь и вернулся в корабль. Его вновь охватило беспокойство. Ночной житель планеты мог добраться до анабиозных камер.

Павлыш бросился обратно в коридор, забыв снять нагубник и положить фонарь на место. Дверь в анабиозный отсек была задраена, но Павлыш все равно не успокоился, пока не оказался внутри и не увидел показаний приборов. Приборы работали нормально. Вторая вахта спала. Ночной гость сюда не добрался.

Павлыш обошел весь корабль, заглядывая в отсеки и трюмы, пробираясь среди разбитого оборудования и искореженных переборок. Ему вдруг показалось, что открылся грузовой люк, и он потратил минут двадцать, прежде чем убедился, что люк заклинило так надежно, что без лазера его не вскроешь. И все-таки не мог успокоиться. Он вернулся в шлюзовую, надел скафандр, взял пистолет и выбрался наружу. Медленно повторил путь гостя, стараясь разглядеть его следы. Павлыш дошел, увязая в песке, до самых кустов. Но ни следов, ни просвета в кустах, где мог бы скрыться человек, не обнаружил.

Перед тем как лечь спать, Павлыш забаррикадировал люки и прибавил света. Есть расхотелось, и он долго не мог заснуть, прислушиваясь к звукам за притворенной дверью. Звуков не было. Так и заснул, держа под подушкой руку с пистолетом…

Рука за ночь затекла, снились кошмары, в которых Павлыш вновь и вновь шел по берегу, тонул, и перед ним, оглядываясь, шел ночной гость, заманивая к черной бездне.

Павлыш проспал двенадцать часов и проснулся в деловом настроении. В конце концов нет ничего удивительного в том, что на планете живут ее хозяева. Возможно, они еще ходят нагишом и на строят городов, поэтому при разведполете их не обнаружили. Разумные они или стремятся к такому состоянию — в любом случае они любопытны, за что их нельзя корить.

Он лежал и прислушивался к шорохам. Потом вздохнул, сказал сам себе «Доброе утро». Осталось провести здесь шесть суток в полном одиночестве. Проблемы выживания, спасения товарищей, перспектива медленной смерти — все это позади. Но шесть дней — не малый срок, и глупо провести их, лежа на койке и читая в четвертый раз пятый том Ключевского. Потом знакомые будут спрашивать, а что ты, Слава, делал, когда вернулся на корабль? Можно ответить, что залег в спячку. Знакомые улыбнутся, ничего на скажут и подумают: «Вот дурак. Попасть на новую планету и проспать на ней шесть дней подряд».

Если верить справочнику, через трое земных суток наступит утро. Тогда надо будет пойти по берегу в обратную от маяка сторону. Где-то там должен быть просвет в бесконечных кустах, и можно будет заглянуть внутрь, посмотреть, где и как обитает ночной гость.

Придя к такому решению, Павлыш, чтобы не тратить времени даром, выбрался наружу, отыскал в груде щепок более или менее сохранившееся тело летучей твари и перетащил его в лабораторию. Дверь в анабиозный отсек он задраил намертво, так что если сам доктор заразится какой-нибудь местной болезнью, ни один вирус к ваннам не проникнет.

В лаборатории пришлось повозиться, пока в куче лома удалось отыскать и привести в рабочее состояние кое-какие инструменты. Павлышу со школьных лет не приходилось препарировать без помощи микроскопа, под тусклой желтой лампочкой, пользуясь вместо предметных стекол донышками от колб и стаканов. Павлыш, с наслаждением ругая первобытные условия своего существования, разделал несколько тварей, увлекся. Выловил в море на свет фонаря трех мелких морских жителей, отыскал в трюме контейнер со спиртом, перетащил из камбуза гнутые кастрюли, сковородки, превратил лабораторию в весьма неряшливую кунсткамеру, набил на ладошках мозоль и несколько водяных пузырей и к исходу третьего дня стал первым в Галактике специалистом по биологии планеты. Правда, по биологии низших форм ее жизни, строение которых давало все основания полагать, что эволюция здесь зашла довольно далеко. Утром, при свете, можно будет весьма и весьма расширить свои знания.

Самый интересный сюрприз таили в себе кусты. Они оказались не только растениями, но и животными — сложным симбиозом растений с полыми стеблями с простейшими организмами, населявшими внутренность стеблей. Организмы эти были общественными, сродни муравьям, и именно они заставляли ветви сопротивляться попыткам чужаков проникнуть внутрь кустарника, где кишела разнообразная жизнь, связанная в единую систему.

Павлыш долго бился над задачей, как заставить кусты расступиться перед ним, но пришлось отказаться от этой затеи — на горизонте появилась голубая полоса. Надвигался рассвет, и пора было готовиться к большой экспедиции под кодовым названием «Робинзон идет по острову».

На этот раз Павлыш проявил великолепную изобретательность, которой позавидовал бы неандерталец, уходящий из пещеры на трехмесячную охоту и оставляющий там, по соседству с хищными зверями, любимую жену и детей. Когда он, наконец, запер входной люк и вспомнил, что забыл нож, лежащий на полке в шлюзовой камере, то справиться с запором ему удалось лишь через полчаса. И то лишь после того, как он, придя в полное отчаяние, в упор выстрелил в него из пистолета. Потом пришлось мастерить новый запор. В результате Павлыш покинул стоянку корабля, когда солнце уже поднялось на границе воды и песка, продираясь сквозь сизые полосы облаков. Вновь, как и вечером, пришлось идти навстречу солнцу, только в противоположную сторону.

Павлыш экипировался основательно, ему были не страшны ни звери, ни стихийные бедствия. За спиной висели баллоны с запасом воздуха на трое суток. Сбоку сверкал пистолет, на другом бедре — хороший охотничий нож, кустарным способом переделанный из кухонного. Поверх баллонов горбился рюкзак с запасом пищи и воды. Был при себе даже надувной спальный мешок — вдруг придется остановиться на отдых.

Часа через три, когда солнце растопило иней на кустах, когда поднялся ветер и переворачивал, серебрил приоткрывшиеся узкие листья кустов, Павлыш, наконец, увидел широкую реку, которая вливалась, разбившись на множество протоков, в море, прерывая линию кустарника. Берег реки был болотистым, но пружинил под ногами и держал Павлыша. Короткие острые стебли с синими венчиками колючек цеплялись за башмаки, и с травы в разные стороны прыскала летучая мелочь. Из кустов выскочили спугнутые твари, покрутились над Павлышем и спрятались обратно. Берег стал выше, суше, кусты расступились, и Павлыш очутился у края широкой долины.

С одной стороны долина была ограничена морем, отороченным полосой кустарника, с другой — упиралась в отвесный скалистый обрыв. Река поворачивала километрах в трех от устья и текла вдоль долины, деля ее на две длинные зеленые полосы.

Павлыш дошел до поворота реки. Здесь течение было быстрым, в чистой воде виднелись обкатанные камни и длинные нити водорослей. Короткие оранжевые черви дергались, словно прыгали друг за дружкой, между водорослей, и, прежде чем войти в воду, Павлыш на всякий случай кинул в них камнем, отгоняя от брода.

Быстрое течение мешало идти, вода вздыбливалась у ног, всплескивала урча, и дневной мир этой планеты пришелся Павлышу по душе. Большая птица с длинным гибким хвостом сделала круг над ним, ринулась вниз и тяжело поднялась с воды, держа в зубах какое-то водяное животное.

В самом глубоком месте вода доставала Павлышу до пояса, поток чуть не снес его в глубину, но тут берег пошел вверх, и Павлыш, на ходу стряхивая с себя воду, выбрался на траву, к большому дереву, покрытому розовой листвой. Вблизи оказалось, что это не листва, а паутинные мешочки, которые таскали за собой гусеницы, перебиравшиеся с ветки на ветку. Гусеницы при виде Павлыша поднимали головы и пугали его, шевеля передними ножками.

Неподалеку бродило стадо каких-то животных странного вида. Несколько пар длинных тонких лап несли тело, схожее с бурдюком. Вместо головы из бурдюка торчали хоботки. Сверху бурдюк был украшен острыми шипами. Животное шустро рвало хоботками траву и совало себе под живот, видно, там была пасть. Павлыш достал камеру и несколько минут снимал фильм о жизни долины, он даже заставил себя вновь приблизиться к розовому дереву с отвратительными гусеницами, которые весьма разозлились, увидев, что он возвращается, и делали вид, что вот-вот прыгнут ему в лицо.

Напоследок Павлыш отснял панораму скалистой стены. Нечто светлое и округлое двигалось по обрыву. Павлыш дал максимальное увеличение, и в видоискателе обнаружилась белая бесформенная туша, ползущая по узкому карнизу. Он узнал тушу. Это был тот белый «слон», что чуть не погубил его ночью у маяка. Надо быть осторожным. Оказывается, эти гады выползают из своих нор и днем.

Камера скользнула дальше, вниз, и в объектив попали еще два существа. Они значительно уступали «слону» а размерах и передвигались на двух ногах. Они бежали по тому же карнизу, что и «слон», явно спасаясь от преследования.

— Здравствуйте, — сказал Павлыш вслух. — Вот мы и встретились, ночные гости. В случае чего можете рассчитывать на нашу помощь.

Павлыш переместился к вершине небольшого холма, где росло дерево без паутины и гусениц на нем. Это был отличный наблюдательный пост. Оставалось только ждать, как развернутся события дальше. Пока что белый «слон» не настигал двуногих. У них были все шансы скрыться. Если им удастся сделать это без посторонней помощи, тем лучше. Всегда предпочтительнее не вмешиваться в чужие дела. Где гарантия, что господствующая разумная форма жизни на этой планете — не белые «слоны»? Может, и за Павлышем тогда гнался какой-нибудь береговой сторож или любитель лунного света, принявший путешественника за сувенир или за двуногую обезьяну, представляющую собой изысканное лакомство в слоновьих зажиточных слоях?

Беглецы спустились к долине, задержались на осыпи, посовещались. В руке одного из них Павлыш разглядел длинную палку или копье. Это говорило в пользу разумности двуногих.

Двуногие направились к реке. Они шли не спеша, не видели, как «слон», миновав узкий карниз, вобрал в себя щупальца и покатился вниз по осыпи, словно мягкий мяч. С каждой секундой расстояние между ним и двуногими сокращалось. Рука Павлыша сама потянулась к пистолету.

Но тут одно из существ заметило приближение «слона» и предупреждающе крикнуло. Двуногие припустили к реке. Потом остановились. Что-то новое привлекло их внимание.

Павлыш опустил пистолет и посмотрел в направлении их взгляда. Он увидел, что вдоль берега идут другие двуногие. Тех, новых, было шестеро. Все они были вооружены копьями, похожими на огромные вилки.

Переведя взгляд к первым двум, Павлыш увидел, как они нырнули в траву.

— Ага, — сказал он себе. — Враждующие племена. И наших меньше. Положение обостряется. Сзади «слон», спереди — соперники. Что будем делать?

Один из его двуногих (Павлыш невольно, как болельщик на стадионе, разделил присутствующих на команды и выбрал ту, за которую намерен болеть) катался по траве и бил кулаками по камням. Другой его спутник суетился рядом. Первый вскочил на ноги, подобрал копье и бросился на шестерых врагов.

— Как древний викинг, впавший в боевое безумие, — комментировал Павлыш. Ему было очень жалко парня, который шел навстречу бессмысленной гибели. Второй бежал вслед за викингом.

Шестеро у реки без излишней спешки рассыпались в цепь и начали сходиться так, чтобы захватить парня в полукольцо. Один из них развернул небольшую сеть.

Накинут сеть, — подумал Павлыш, — и прибьют копьями. Выйти бы сейчас и заявить: «Я ваш новый бог, прекратите кровопролитие».

Но Павлыш не успел выполнить своих намерений. Викинг вдруг замер на месте, затем повернул обратно, словно забыл о шестерых, и помчался к товарищу, которого настигала Белая смерть.

Теперь ясно, кто из вас разумен, а кто нет, констатировал Павлыш. Копья и сети сами по себе аргумент, но то, что ты бежишь на помощь, когда друг в беде, располагает в твою пользу.

Первый беглец подхватил товарища и оттащил его с пути белого «слона». Шестеро врагов остановились, не решаясь приблизиться.

Беглецы взобрались на крутой пригорок, совсем неподалеку от Павлыша. Белый «слон» настиг их и, расплывшись в кисель, охватил подножие пригорка, медленно стягиваясь, как резиновое кольцо.

И когда уже спасения не было, а шестеро здоровых мужиков, вместо того, чтобы прийти на помощь, стояли в стороне и деловито обсуждали происходящее, Павлыш нажал курок, раскаленный луч, вырвавшись из дула пистолета, распорол кольцо белой хищной массы. Он не отпускал курка, пока белая плоть чудовища не превратилась в серый пепел.

Теперь скрываться было поздно. Тем более что «своих» двуногих нельзя оставлять на произвол судьбы. Павлыш сошел с холма и медленно направился к участникам и зрителям только что закончившегося боя.

Павлыш показался Жалу горбатым великаном в блестящей одежде, с большой прозрачной головой, внутри которой, как зародыш в икринке, виднелась другая, белая с голубыми глазами и странным зрачком — словно кто-то уронил в голубую лужу черное семечко. Жало не знал, убьет он его, как и Белую смерть, или помилует, и опустился на колени, бросив копье, чтобы показать, что он безоружен.

Павлыш тоже рассматривал Жало. Это было странное существо, очень схожее с человеком. Его темная синеватая кожа была покрыта редкой бурой шерстью, более плотной на голове и груди. Бедра были обмотаны повязкой, с которой свисала связанная в кольцо веревка. Кривые короткие ноги заканчивались расплющенными ступнями, а длинные когти на руках, казалось, росли прямо из ладоней. Но более всего Павлыша удивили глаза. Желтые зрачки их были разрезаны вертикальной черной полосой, словно у кошки. Черная полоска сужалась и расширялась, чутко реагируя на малейшую перемену освещения.

У ног спасенного лежало второе существо, оно было меньше размером и оказалось самкой.

Шестеро врагов подошли и остановились за спиной Павлыша. Жало, взглянув в сторону своего спасителя, быстрым движением подобрал копье и затараторил, обнажив редкие клыки.

Павлыш настроил черную коробочку «лингвиста» на прием информации. Пусть послушает, наберется грамматики и лексики. Тогда можно будет объясниться. А пока Павлыш сказал, стараясь, чтобы слова его звучали убедительно:

— Не волнуйся, дружище. При мне они тебя не тронут.

Потом обернулся к воинам Старшего и сказал им:

— Попрошу без кровопролития. — И показал им пистолет.

Воины посовещались, потом тот, что постарше, густо обросший лежалой клочковатой шерстью, поморгал кошачьими глазами и сказал небольшую речь, указывая копьем на каменную стену, солнце и различные предметы вокруг. Речи Павлыш не понял. Переводчик тихо жужжал на груди, но из него не выходило ни единого членораздельного слова. Павлыш предположил, что смысл речи сводится к тому, что они рады бы подчиниться, да долг не велит отпускать беглецов на волю.

Павлыш вновь оказался перед дилеммой. Не исключено, что его двуногие натворили что-нибудь дома. Съели, к примеру, свою бабушку, и теперь им грозит общественное порицание. Разгонишь карательную экспедицию — поможешь росту молодежной преступности на этой планете. Хотя возможны и другие варианты.

Так что Павлыш просто пожал плечами, решив, что события должны идти своим чередом.

Старший из шестерых обратился теперь с речью к беглецу. Тот сначала возражал, и оратор повысил тон. Наконец Жало (это было первое слово, которое удалось понять «лингвисту») понурил голову, подхватил совсем ослабевшую девушку и поплелся к стене. Уходя, он обернулся и, если Павлыш правильно истолковал его взгляд, попытался внушить ему: «Идем с нами! Мне так страшно!»

И Павлыш последовал в хвосте процессии.

Ему представлялась соблазнительная возможность увидеть, как живут двуногие. Вряд ли путь очень далек — обе партии, и преследователи и беглецы, шли налегке. Кислород есть. Вернуться обратно никогда не поздно. И, в крайнем случае, можно прийти на помощь желтоглазому беглецу. Разум здесь в младенчестве, и вряд ли жизнь особи ценится высоко.

Заметив, что Павлыш следует сзади, главный воин остановился и сказал что-то, «Лингвист» вздохнул и перевел неуверенно: «Уходи, сильный дух».

Павлыш погладил черную коробочку и сказал лингвисту: «Молодец!»

Лингвист тут же (неизвестно, насколько правильно) передал слово Павлыша на языке аборигенов, и воин даже споткнулся от удивления. Но, не сказав ничего, он повернулся и бросился догонять остальных.

Павлыш шел за старшим след в след. Воин был ниже его на голову. Сквозь редкую пегую шерсть на затылке просвечивала синеватая кожа. На спине шерсть светлела, дыбясь гребешком вдоль позвоночника, в шерсти возились букашки.

Воины вели пленников не к карнизу, а прямо к обрыву, значительно правее расщелины. У скалы остановились. Один из воинов быстро вскарабкался на дерево и оглядел с него долину.

— Никого нет! — крикнул он. — Никто не видит.

Основание стены было в этом месте засыпано глыбами, сорвавшимися сверху. Воины отвалили одну из глыб, и за ней обнаружился черный лаз.

— Вы здесь живете? — спросил Павлыш.

Воины посмотрели на Павлыша, как на идиота. Пришлый дух сказал глупость. Кто может жить в черной пещере?

— Мы живем в деревне, — сказал Жало.

— Ага, — согласился Павлыш. В будущем надо избегать наивных вопросов. Нельзя забывать, что безопасность в какой-то степени зависит от его репутации как духа. Покажись он воинам безвредным, они, пожалуй, проткнут его копьем, дабы не вмешивался в чужие дела.

Пока воины растаскивали камни, чтобы удобнее пройти внутрь скалы, Павлыш, глядя на них, подумал, что они не похожи на ночного гостя на корабле. И Павлыш вспомнил, что тот бежал по песку и кустам, не сгибая спины. Да и руки его были куда короче, чем у аборигенов. Впрочем, здесь может оказаться несколько племен. Жили же на Земле одновременно кроманьонцы и неандертальцы.

Воины сложили камни у входа в пещеру таким образом, что можно было вытащить нижний, и остальные засыпали бы вход так, что снаружи никто не догадался бы о его существовании. Павлыш отдал должное их сообразительности. Затем двое забрались внутрь, повозились, выбивая искры из камней, и засветили заготовленные факелы.

— Пошли, — сказал главный.

Перед тем как войти в черную дыру. Жало вновь обернулся и спросил Павлыша, словно угадав его сомнение:

— Ты идешь, дух?

Павлышу стало совестно перед парнем, которого, вроде бы, обязался защитить. И он ответил, по возможности тверже:

— Не бойся, иди.

Послушно защебетал «лингвист».

Один из воинов задержался у входа, нагнулся, вырвал нижний камень и глыбы обрушились, отрезав солнечный свет и звуки утренней долины. Остался лишь мрак, отступающий шаг за шагом перед зыбким мерцанием факелов.

Путь по пещере был долог и однообразен. Павлыш не включал фонаря. Впереди покачивались оранжевые пятна факельных огней. Клочья дыма, схожие по цвету со стенами, отделяли порой Павлыша от согнутой спины воина, шедшего впереди. И тогда рождалось ощущение, будто ты замурован в горе и следующий шаг приведет к стене. Павлыш даже протягивал вперед руку, чтобы пальцы, проникая сквозь податливый дым, изгнали из мозга ложный образ.

Воины находили нужные повороты, отыскивали ответвления пещеры по лишь им ведомым признакам, и Павлыш который некоторое время старался запомнить путь, вскоре понял, что, если ему придется возвращаться одному, все равно заблудится.

В одном из обширных залов Павлыш решил сфотографировать красиво искрящиеся сталагмиты, дал вспышку, и спутники его пали ниц. Может, решили, что разверзлось небо. Пришлось подождать, пока они придут в себя, подберут брошенные факелы. Воины молчали.

— Ничего страшного, — сказал Павлыш. — Можно идти.

— Мы ничем не обидели тебя, дух, — сказал укоризненно главный воин.

— И я вас, — улыбнулся Павлыш. Но улыбки никто не увидел, а эмоций «лингвист» передавать не умел.

Подземный ход перешел в лестницу. Ступени были выбиты неровно, приходилось нащупывать следующую башмаком и держаться за стену.

Процессия остановилась. Путь закончился. Впереди была деревянная дверь. Первый воин постучал в нее древком копья.

— Кто пришел? — донесся голос с той стороны.

— Слуги богов, — ответил воин.

— С добром ли пришли?

— С удачей. Боги будут довольны.

Дверь отворилась со скрипом, и из расширяющейся щели проник желтый свет. Когда Павлыш вошел внутрь, воин, шедший последним, запер дверь, а тот, кто впустил их, отступил к стене и спросил:

— Я позову Старшего?

— Да. И скажи ему, что с беглецами пришел незнакомый дух.

— Где он? — спросил воин, разыскивая взглядом Павлыша. Помещение было освещено плошками с жиром, стоявшими вдоль стен. Он увидел Павлыша и спросил:

— Откуда этот дух?

— Он пришел сам. Мы не звали его. Так скажи Старшему.

Жало и Речка стояли посреди комнаты, будто отделенные от остальных невидимым барьером.

Павлыш достал камеру, но один из воинов заметил движение и сказал:

— Не ослепляй нас, дух. Подожди, пока придет Старший.

Человек, вошедший в комнату, остановился на пороге. Неровный свет от плошек и дым от погашенных факелов мешал Павлышу разглядеть его. Он должен быть либо вождем либо жрецом племени. Голос его был высок и резок. Лингвист перевел слова:

— Беглецов закройте. Боги скажут, что с ними делать.

Старший был мал ростом, зябко кутался в толстую ткань. Жало обернулся к Павлышу и сказал:

— Защити меня, дух.

Павлыш сделал шаг вперед, и воины расступились, чтобы пропустить его.

— Здравствуй, Великий Дух, — сказал Старший. — Ты знаешь, что мы не можем отпустить их, боги решат.

— Жизнь в руках богов, — сказал один из воинов.

— Жизнь в руках богов, — забормотали, словно заклинание, остальные.

— Ты пойдешь со мной, дух? — спросил Старший.

— Да — сказал Павлыш. — Я хочу, чтобы им не было причинено вреда.

— Идем, — сказал Старший не двигаясь с места, ожидая, пока Павлыш приблизится к нему.

Старший стоял, чуть наклонившись вперед, настороженно и крепко. Темное лицо его было покрыто желтой шерстью. Глаза спрятались под нависшими надбровными дугами. Взгляд упирался в грудь Павлышу. Ростом Старший был даже ниже Речки.

— Идем, — сказал он. Повернулся и миновал дверь, уверенный, что дух последует за ним. Уши Старшего были прижаты к затылку. Они были странной формы, не такие, как у прочих, — длинные, заостренные.

Следующая комната была маленькая, полутемная, и Старший быстро прошел ее. Он чуть припадал на правую ногу. Сзади доносились голосе спорящих.

— Жало боится, — сказал Старший, не оборачиваясь, — Он нарушил закон.

— Что он сделал? — спросил Павлыш.

Старший толкнул еще одну дверь, и они вошли в длинный коридор. Плошки с жиром покачивались под потолком.

— Он нарушил закон, — уклончиво сказал Старший.

— В чем его проступок? — настаивал Павлыш.

— Дух знает, — сказал Старший. — Дух знает дела смертных.

— Я пришел в долину, когда твои воины уже настигли его.

— Дух знает, — повторил Старший.

В конце коридора появилось светлое яркое пятно — дневной свет. Старший взмахнул рукой, спугнув с потолка спящих там тварей. Они засуетились и пропали в светлом прямоугольнике. Павлыш зажмурился. На глазах выступили слезы, Павлыш приподнял забрало и приостановился, чтобы вытереть их. Старший обернулся. Он стоял у входа, опершись о стену, и равнодушно наблюдал за действиями незнакомца.

Они вышли на небольшую площадку, где было еще три черных отверстия и четвертое, прикрытое дверью из тонких бревнышек, связанных веревками.

С площадки открывался вид на горную долину, огражденную отвесными скалами. Здесь, в верхней части, долина была узкой. Противоположный склон глядел на Павлыша рядом черных дыр-пещер. На дне долины сгрудились хижины. Возле них протекал голубой ручей, который впадал в небольшое озеро, окруженное деревьями. В долину вонзался язык ледника, отороченный каменной осыпью, откуда брал начало еще один ручей, также стремившийся к озеру. Язык ледника создавал перемычку, за которой, еле различимые в дымке, виднелись заросли, тянувшиеся до самого откоса. Откос запирал долину.

— Пойдем, — сказал Старший и указал на закрытую дверь. Теперь, при дневном свете, он показался Павлышу менее похожим на разумное существо, чем Жало и Речка, чем даже воины. Хотя нельзя же мерить чужую жизнь по своим меркам. Не исключено, что местный гений куда больше похож на орангутанга, чем деревенский дурачок, могущий оказаться двойником человека.

— Опять в пещеру? — спросил Павлыш выказывая явное нежелание расставаться с солнечным светом.

— Это мой дом, — сказал Старший. — Ты не знаешь?

— Не приходилось бывать.

Возможно, духам в долине положено быть всезнающими, и Павлыш подрывал этими словами свою репутацию.

— Ты пойдешь в храм? — спросил Старший. — Ты спешишь?

Один из воинов вышел на площадку и присел на корточки у стены, греясь на солнце. Старший не обратил на него внимания. Он раскрыл бревенчатую дверь и вошел первым. Павлыш последовал за ним. В распахнутую дверь проникал свет, и ветерок шевелил мех на шкурах, которыми был покрыт пол. Посреди комнаты лежал большой плоский камень, на нем — глиняная плошка с каким-то варевом. Павлыш вспомнил, что проголодался. В углу стояли прислоненные к стене копья, громоздились глиняные горшки и плошки, рога, сучья, корни — словно в бутафорской театра.

— Я знал, что ты придешь, — сказал Старший, усаживаясь на шкуру.

— Откуда?

— Я знал.

Старший опять уклонился от объяснения. Он хитро смотрел на Павлыша, узкие зрачки сходились в черную ниточку, и казалось, он ведет игру, правила которой известны и ему и Духу, столь обыденно появившемуся в долине.

Пауза несколько затянулась. Старший ждал, что скажет Павлыш. А Павлыш не знал, то ли начать задавать вопросы о жизни племени, то ли уйти отсюда, спуститься к хижинам.

— Что вы хотите сделать с теми? — спросил, наконец, Павлыш, разглядывая собеседника.

— Отведем их в храм, — сказал Старший, как само собой разумеющееся.

— Они будут живы?

Старший не ответил. Поднес ко рту плошку и отхлебнул из нее. Павлышу не предложил. Тогда Павлыш достал из кармана скафандра тюбик с соком, откинул забрало шлема и утолил жажду. Потом положил пустой тюбик на стол. Старший смотрел на него заинтересованно, не более того. И лишь когда тюбик покатился по столу и звякнул о плошку, Старший изумился. Он отпрянул от стола, странно поглядел на Павлыша, протянул длинную волосатую руку и осторожно дотронулся до тюбика, словно ожидал, что тот исчезнет. Тюбик не исчез. Старший поднес его к носу, обнюхал и положил на место. Покачал головой.

— Ты удивлен? — спросил Павлыш.

— Духам позволено многое, — сказал Старший.

— Я хотел бы спуститься в деревню, — сказал Павлыш.

— Вниз?

— Да.

— Тебе плохо здесь?

— Нет, хорошо. Но я хочу взглянуть на деревню.

— Ты не пойдешь в храм? — спросил Старший.

— Пойду. Мне интересно сходить в храм.

Старший опять удивился.

— Интересно? — спросил он. Низкий лоб наморщился. Старший решал какую-то задачу. — Ты пойдешь в храм, — сказал он наконец. — И будешь там ждать.

— Ну, ладно, — согласился Павлыш. — И долго я там буду ждать?

— Нет, — сказал Старший.

Тюбик интересовал его. Рука все время возвращалась к нему, длинные когти переворачивали желтую игрушку.

— Ты убил Белую смерть, — сказал Старший. — Зачем ты убил ее?

— Белую смерть? — спросил Павлыш. — Я не знаю ее.

— Там, у реки. Воины сказали, что ты убил Белую смерть.

Павлыш догадался, что так называют здесь «слона».

— Да, — сказал он. — Белая смерть угрожала людям.

— Но они нарушили закон.

— А разве Белую смерть нельзя убивать?

— Жало нарушил закон.

«Господи, подумал Павлыш, разберись с ними». Беседа зашла в тупик. И Старший и Павлыш не понимали друг друга. Нечто совершенно очевидное ускользнуло от понимания Павлыша. И он чувствовал, что Старший знает больше него.

— Кто-то из твоих людей ходил в мой дом? — спросил Павлыш.

— Где твой дом? — спросил Старший.

— На берегу моря. За рекой.

— Твой дом? — спросил Старший.

— Ну, да, конечно, Я прилетел с неба. И мой дом на берегу моря. Потом я улечу обратно.

— Конечно, — сказал Старший.

— Кто-нибудь ходил туда?

— Никто не выходит из долины, — сказал Старший.

— Неправда, — сказал Павлыш.

— Никто не выходит из долины. Тот, кто выходит, нарушает закон. И его убьет Белая смерть.

— Твои воины вышли из долины, — сказал Павлыш.

— Мои воины шли по следам того, кто нарушил закон.

Заколдованный круг. Никому нельзя, но воинам можно, потому что никому нельзя.

— Пойдем, — сказал Старший. — Идем в храм.

Они вышли на площадку. Воин все так же сидел у стены, дремал. Длинная серая туча проходила краем над дальним концом долины, и там шел дождь. У одной из хижин возились дети. Ветер поднимал пыль и крутил ее смерчиком у обрыва. Планета была мирной, доброй.

— Нам далеко идти? — спросил Павлыш.

— Ты знаешь, — сказал Старший.

— Ага, — согласился Павлыш. Духу положено знать, где стоит храм.

Старший подошел к краю площадки, и там обнаружилась широкая тропа, отлого спускавшаяся вдоль обрыва. Шагов через десять Старший остановился, поглядел на Павлыша, затем неожиданно прыгнул вперед. Павлыш посмотрел под ноги. Под тонким слоем гравия и песка проглядывали сучья. Похоже, что они маскируют ловушку. Павлыш примерился и прыгнул вперед так, чтобы встать рядом со Старшим. Это сделать было нелегко — мешали вещи, притороченные к скафандру. Но Павлышу не хотелось терять престиж. Если аборигены прыгают, духу тем более положено. Прыжок был неудачным. Под башмаками хрустнуло, и земля ушла из-под ног Павлыша. Только руки остались на тропе. Вниз, в глубокую расщелину, летели сучья и камни. Павлыш даже не успел испугаться. Ноги скользили по обрыву, никак не удавалось упереться носками башмаков, чтобы вылезти на тропу.

— Помоги, — сказал Павлыш как можно спокойнее Старшему. Тот не двинулся с места. Он думал. Дух, видно, не выдержал испытания, и Старший переваривал в мозгу окрепшие сомнения.

Башмак, наконец, отыскал уступчик, Павлыш уперся локтями в край тропы и подтянулся. Вдруг нехорошее предчувствие заставило его поглядеть вверх. Старший сделал неуверенный шаг вперед, но встретился взглядом с глазами Павлыша и остановился.

— Отойди, — сказал Павлыш.

Камень, на который опиралась нога, улетел вниз за своими собратьями, но, к счастью, Павлыш уже по пояс вылез наверх. Рывком он вытащил на тропу колено и поднялся, стараясь не повредить баллонов.

Старший стоял, прислонившись спиной к обрыву, почесывая живот, блаженно сощурив глаза, будто забыл о существовании духа.

Павлыш поднялся на ноги, отряхнул пыль со скафандра и позволил себе обернуться. Ложный мостик перекрывал расщелину, уходившую до самой реки. Павлышу захотелось обидеть коварного хозяина.

— Ты боишься, что по тропе поднимутся люди снизу?

— Я ничего не боюсь, — сказал Старший. — Мы идем в храм?

— Да, — сказал Павлыш. В конце концов он сам был виноват. В следующий раз надо быть осторожнее. Нельзя расслабляться в чужом мире.

Павлыш ступал в след Старшему. Старший остерегался опасности снизу. Боялся своих соплеменников? Белой Смерти? Соседей из другого племени?

Храм был вырублен в скале, как и дом Старшего. Может, использовали старую пещеру. От широкой площадки к входу вела грубо вытесанная лестница. Сам вход был невелик, сужался кверху, по сторонам возвышались две невысокие колонны, на каждой высечен глаз, разделенный пополам узким зрачком. И все.

— Иди туда, — сказал Старший.

— А ты?

— Я пойду обратно.

Что еще задумал его спутник? Павлыш решил, что вернее всего, на голову ему свалится каменная балка.

— Ты пойдешь первым, — сказал он.

— Почему? — удивился Старший. Гребень шерсти на его голове приподнялся.

— Мне здесь не нравится, — сказал Павлыш, — я пойду вниз, в деревню.

— Нельзя, — сказал Старший.

— Старший! — раздалось сверху.

— Что?

По тропе приближался воин. Старший сделал шаг ему навстречу, и воин, сообразив, что сведения, которые он несет, не предназначаются для духов, наклонился к уху Старшего и прошептал что-то.

Новости, видно, пришлись Старшему не по душе. Шерсть на загривке стала торчком, перекатились мышцы плеч, ноги согнулись в коленях, словно для прыжка.

— Й-ех! — крикнул он. Рванулся вперед, когтями вцепился в лицо воину, тот выпустил копье, упал на колени. Старший пинал его ногами, потом мгновенным движением подхватил с земли копье и метнул в воина. Тот успел отскочить, и наконечник разбился о камень, брызнув осколками.

Старший уже бежал вверх по тропе, забыв о воине, о Павлыше, отпрянувшем в сторону. Старший исчез за поворотом, будто проглоченный скалой.

Павлыш подошел к воину, тот оскалился, угрожая.

— Ну, и черт с вами, — сказал Павлыш. — Мы воспитывались в разных колледжах.

Отправиться в храм? Этого хотел Старший. Старшему Павлыш не верил. Лучше пойти в деревню. Черт его знает, что еще придумает Старший, когда вспомнит о Павлыше. Воин зализывал разодранную руку.

Павлыш пошел к хижинам…

Пустая утоптанная площадка перед ними была пуста. От кучи отбросов к Павлышу бросились насекомые, засуетились над шлемом. Вот на солнышко выполз ребенок с костью в руке и при виде человека замер в ужасе. Длинные руки высунулись из хижины и втащили ребенка внутрь, оттуда донесся визг. Дверь в другую хижину была задвинута большим камнем.

Хижины были похожи одна на другую, даже не хижины, а примитивные убежища, кое-как прикрытые сучьями и сухими листьями.

Павлыш отошел к берегу ручья и оттуда снял панораму деревни. Потом оглянулся, поглядел наверх. Вход в пещеру, через которую он проник в долину, не был виден. На площадке у храме темнело пятно — воин так и остался лежать у ступеней.

Павлышем вдруг овладело беспокойство. Что могло так разозлить Старшего? Может быть, воины сделали что-то дурное с пленниками? Может, Жало с девушкой убежали? Как он не думал об этом раньше?

Павлыш повернул обратно к осыпи и у ручья столкнулся со старой женщиной, которая отличалась от прочих, виденных им аборигенов. Она шла, касаясь земли кончиками пальцев рук, и руки были так длинны, что ей не приходилось для этого нагибаться. Неровно слепленный большой горшок покачивался на плоской голове. Казалось, что женщина придерживает его бровями — лба у нее совсем не было. Глаза, скрытые в глубоких глазницах, горели желтым светом. Увидев Павлыша, старуха присела, словно ее не держали ноги и забормотала невнятно, подняв трясущиеся руки к лицу.

— Не бойся, — сказал Павлыш. — Я не сделаю тебе дурного.

— Дух, Дух, Великий Дух… — бормотала старуха. Лингвист потрескивал, силясь перевести ее слова… — Дай, мясо… дай… пощади.

— Можно подумать, что встреча со мной, хоть и страшна, но не неожиданна, — сказал Павлыш вслух, отходя от старухи и поднимаясь к храму.

Воин приподнялся, увидев Павлыша. Песок вокруг него потемнел от крови.

— Иди домой, — сказал ему Павлыш. — А то истечешь кровью. — Воин словно не слышал его, хотя лингвист внятно прощебетал перевод. Павлыш поглядел на вход в храм, но решил отложить визит.

Ловушка, а которую чуть было не угодил Павлыш, разрезала тропу. На этот раз Павлыш разбежался так, чтобы с запасом перепрыгнуть провал. Звякнули за спиной баллоны.

На площадке перед пещерой и жилищем Старшего не было ни души.

— Эй, хозяева, — позвал Павлыш. — Куда все запропастились? Вы забыли о госте.

Никто не откликнулся. Из темного лаза выскочила испуганная криком тварь и улетела, подхваченная порывом ветра.

Павлыш включил шлемовый фонарь и осторожно вступил в темный коридор, ведущий к комнатам перед подземным ходом. Он ступал медленно, но песчинки хрустели под подошвами, и оттого тишина была еще более гулкой и глубокой. Павлыш обошел все помещения, но и воины и их пленники словно сквозь землю провалились. Дверь в подземелье была приоткрыта, оттуда не слышалось ни шороха, ни звука.

Могучий дух ушел за Старшим. Жало понял, что погиб. Очень хотелось жить, но обитатели долины редко доживали до зрелых лет. Смерть подстерегала на охоте и в поле, она таилась в болезнях, лавинах, могла обернуться немилостью Старшего. И тогда Старший прикажет взять тело умершего в храм, за крепкую дверь. И воины, унесшие труп, выйдут из храма и у входа будут петь страшные песни о смерти. И лишь Старший останется в храме. А потом воины вновь войдут в храм и вынесут тело, разрезанное, чтобы выпустить злых демонов, что прячутся в мертвых и больных. И тело сожгут. Еще недавно, деды помнят, мертвых съедали и лучшие куски доставались воинам. Но это было в дикие времена.

Жало знал о смерти, видел ее, но то была чужая смерть. Своя смерть далека, своя смерть должна уйти, как уходит утренний дождь. Она уйдет обратно, в тот мир духов, в бесплотный мир, в котором нет долгоногов, яркого солнца и чистой воды.

— Теперь ты больше не убежишь, — сказал сизый воин, которого звали Тучей. Старший взял его из деревни мальчишкой. Туча толкнул юношу в спину к темноте и засмеялся.

— Туча, — сказала Речка, — ты помнишь, что у нас с тобой одна бабушка?

— Я воин храма, — ответил Туча, — у меня нет матери и отца.

— Так было раньше, — сказал Жало, — Теперь у каждого есть мать и отец. Так говорил Немой Ураган.

— Ты чего с ними разговариваешь? — прикрикнул на Тучу главный воин Косой Иней.

От толчка Жало упал на каменный пол. Дверь заскрипела.

Слышно было, как Туча устраивается у двери, с той стороны, стеречь пленников.

— Я пошел, — сказал Иней. — Не спи.

— Иди, — ответил сторож. Стало тихо.

В темноте Жало отыскал руку Речки и сел рядом, прижался, чтобы было теплее. Стены нависали, низкий потолок давил.

— Туча, — сказал он. — Наш дух вернется за нами?

— Не знаю, — сказал Туча. — Старший пошел с ним в храм. Старший знает пути богов.

Речка вскрикнула — скользкая холодная змейка скользнула по ее ступням.

— Не бойся, — сказал Жало.

Туча запел песню о Великой тайне, о дороге к Темному ручью. Желтый лучик света, проникавший в щель двери, переместился. Туча подвинул поближе светильник, потому что, как и все жители долины, боялся темноты.

Речка когтем впилась в ладонь юноши.

— Что ты?

— Тише. Здесь кто-то есть.

— 3десь только змеи.

— Здесь есть кто-то большой. Он следит за нами.

Теперь и Жало почувствовал чужое присутствие. Чуткие уши не улавливали ни звука. Не было запаха. Не было ничего. Было присутствие. Кто-то стоял в углу пещеры и разглядывал пленников.

— Уйди, дух, — сказал Жало. — Уйди, если ты не хочешь нам помочь.

— Может, это наш дух? — спросила Речка.

— О чем вы там? — спросил Туча из-за двери.

Из угла пещеры раздался короткий смешок.

Туча распахнул дверь, и внутрь просунулась рука со светильником.

— Что здесь? — крикнул он.

Светильник на секунду вырвал из темноты человеческую фигуру, неясную, смутную, уходящую в стену, растворяющуюся в ней.

— Это не наш дух, — вздохнула Речке.

Но Жало думал о другом. Рука воина держала светильник. Рука была близка. Жало рванул Тучу за руку, и тот, ударившись о косяк, влетел в камеру, охнул, упал на каменный пол. Жало ударил его, подобрал копье и, не оглядываясь, побежал.

В долине, на свету, их поймают сразу же. Воины едят мясо и потому хорошо бегают. Только в темной пещере можно скрыться и отыскать потом дорогу к реке. Речка бежала сзади. Память привела их к деревянной двери. Страж возле, услышав глухой топот, приподнялся, выставил копье, щурясь в полутьму. Жало, выскочивший из-за угла, опрокинул его, навалился плечом на дверь, и та треснула, поддалась. Жало чуть не упал на каменной лестнице — Речка успела подхватить его. Слабый отблеск света падал сверху, впереди — темнота. Надежда была на слух, обоняние и память, цепкую память первобытного существа, сохранившую повороты, спуски, подъемы долгого пути от реки.

Сзади послышался шум преследования. Жало бежал, вытянув вперед руку с копьем. Ощутив нависший камень или трещину, не поворачивая головы, предупреждал о них Речку.

Преследователи не отставали. Они тоже знали эту пещеру. Знали ее куда лучше беглецов. Они были рассержены, потому что если не настигнут беглецов, их ждет гнев Старшего. И они боялись его гнева.

— Скоро мы выйдем? — спросила Речка. — Я устала. Я скоро упаду.

Жало понял, что не убежать, догонят. Он свернул в сторону, в неизвестную темноту и увлек за собой Речку.

— Мы отдохнем?

— Теперь молчи, — прошептал Жало. — Совсем молчи. Не дыши.

Топот и крики были так близки, что Жало с трудом сдерживал себя, чтобы не метнуться дальше, в глубь, куда угодно, лишь бы дальше от смерти, от страшных воинов. Он прижался к земле и придавил рукой Речку, которая задыхалась и пыталась вскочить.

— Тише, молчи, — молил он беззвучно. — Тише.

Шаги послышались совсем близко, прерывистое дыхание, хрип и крики…

— Мы будем ждать? — шепнула Речка.

— Немного, — сказал Жало. — Они вернутся и будут искать нас.

— А потом?

— Отдохнем и будем ползти к выходу. Но не главным путем, а здесь, среди камней. Ты помнишь, сколько бежало воинов?

— Нет. Много…

— Может, шесть. Может, семь. Надо знать. Мы будем бежать потом узкой пещерой. Не попасть бы в ловушку между ними.

— Ты убьешь их?

— Если один, может, убью. Если два, они убьют меня.

Жало устал, ему хотелось прижаться к Речке и заснуть.

— Ты великий охотник. Жало, — сказала Речка. — А может, побежим обратно, пока они там? И спрячемся в деревне.

— Нельзя, сказал Жало. — Там Старший. И другие воины.

— Не будем ждать, — сказала Речка. — Они вынюхивают нас. Слышишь, течет вода? Пойдем по воде.

— А если глубоко?

— Нельзя ждать.

— Погоди, — сказал Жало. — Сейчас они пробегут назад, и тогда мы пойдем.

Они говорили тихо, совсем тихо. Но пещера разносила даже шепот, и Старший, спешивший по следам воинов, услышал голоса и подобрался совсем близко, прежде чем Жало учуял его запах.

Слишком близко…

— Стой, — сказал Старший тихо. — Ты не знаешь пути в темноте. Тебе некуда бежать.

Старший мог бы позвать воинов. Вместо этого говорил тихо. Он был осторожен. Стоял в десятке шагов от беглецов, за камнем. Он точно знал, где они. Их выдавали запах и тепло тел. Никто в племени не чувствовал тепло живых тел так, как Старший. Он мог бы стать великим охотником.

Копье ударилось о камень, сломалось, и Старший; выйдя вперед, наступил на древко.

— Жало, ты больше ничего не можешь сделать. Иди ко мне. И пусть Речка идет впереди.

— Не ходи, Жало, — сказала Речка.

— Духи великодушны, — продолжал Старший, будто не слышал слов Речки. — Они могут простить тебя.

Голоса воинов приближались. Они шли обратно, заглядывая в ответвления пещеры, перекликаясь.

— Если ты пойдешь сам, — сказал Старший, — я проведу тебя обратно и запру. И вы будете ждать решения духов. Если придут воины, они тебя убьют. Они злы, и я не могу остановить их. Ты знаешь. Иди.

— Не ходи, Жало, — молила Речка.

Жало на животе пополз навстречу ровному тихому голосу Старшего. Еще немного, и можно будет прыгнуть и…

Старший услышал, почуял, отступил на шаг в сторону, и Жало не смог ударить его, как хотел. Он упал рядом, вцепившись в жесткую шерсть Старшего, и с минуту было слышно лишь дыхание врагов, скрип зубов и шуршание подошв о камни. Речка бросилась на помощь, но не могла разобрать в темноте, где кто. И тут Старший закричал, и крик его заполнил всю пещеру.

— Э-эй! Сюда!

Воины были уже близко. Они навалились на беглецов. Жало отпустил Старшего, вырвался из лап воинов и прыгнул за сталагмит. Остановился на мгновение, сзади копошились тела, визжала Речка. Что делать? И Речка словно угадала его мысли.

— Беги, — крикнула она, — Беги! Скорее беги к реке!

Жало послушно побежал вдоль пещеры, и его подгонял крик подруги.

Голос стих. Лишь отдаленное рычание воинов и невнятные слова Стершего разносились по пещере…

Павлыш вышел на площадку перед пещерой. Куда провалились все воины? Снова ушли в подземелье? Может быть, другое племя напало на них? Нет, вернее всего, что-то неладное с пленниками. Но соваться самому в черную пещеру…

Павлыш заглянул в жилище Старшего. Оно было пусто. Надо же было впутываться в эту историю… В конце концов логика требует, чтобы ты, Слава, оставил в покое эти существа. Если заняться спасением окружающих, можно добиться прямо противоположных результатов. Не вернуться ли тебе, судовой лекарь, к исполнению своих обязанностей? Но жалко парня с девушкой.

Павлыш вошел внутрь и опустился на шкуру. Здесь не донимали мухи, не стучались о забрало шлема.

Все равно сейчас из долины не выберешься.

— Отдыхаете, Павлыш?

Павлыш поднял голову. Против него на шкуре, там, где так недавно восседал Старший, уютно устроился большеглазый юноша. Он прижал колени к подбородку, подложив под него ладони, и смотрел на Павлыша в упор. Его огромные глаза были прозрачны и совсем без белков. У юноши были длинная шея и вытянутая сжатая с боков голова, словно природа старалась подчеркнуть птичье изящество этого существа. Тело юноши плотно облегая костюм без швов и складок, блестящий, будто по нему струилась темная вода.

— Размышляю, — ответил Павлыш, — и только тогда удивился. — Вы как сюда прошли?

— Я был здесь, — сказал юноша.

Мозг Павлыша усиленно работал, перебирая варианты: откуда этот юноша? Он знает русский язык. Он здесь без шлема, без скафандра, одет легко, то есть живет здесь, привычен к этому миру. Знает мое имя.

— Вы были в «Компасе»? — спросил Павлыш.

— Был. Вы спугнули меня.

— Почему вы ушли?

— Вы не спрашиваете, почему я пришел?

— Это почти одно и то же.

— Я не хотел зла. Просто любопытство. Не хотел, чтобы вы меня видели. Вы спокойно улетели бы обратно, как только дождались помощи. Но когда я понял, что меня увидели, подумал, что вас тоже охватит любопытство.

— Вы не хотели этого?

— Нет. И недооценил вас. Я не думал, что Вам удастся проникнуть в долину.

— Откуда вы знаете мой язык? — спросил Павлыш.

— Знаю. — Юноша не стал развивать эту тему. Заговорил о другом. — Простите, — сказал он, — что вам пришлось подвергнуться стольким неприятностям из-за аварии. Но, к сожалению, меня не было в те дни в долине. Я не мог прийти на помощь. Потом Старший сказал мне, что в долине видели падающую звезду. И я заинтересовался. Сначала решил, что корабль погиб. А вы добрались до маяка, не так ли?

Руки юноши все время были в движении,

— Так, — сказал Павлыш. — Несколько лет назад здесь кто-то был. Может, спускался робот?

— Несколько десятилетий, — поправил собеседник.

— И не обнаружил здесь следов цивилизации.

— Роботы могут ошибаться. Следы, которые доступны их суждению, должны быть слишком очевидными.

— Вы говорите по-русски почти без акцента. — Павлыш настойчиво и безнадежно пытался удовлетворить свое любопытство. Юноша улыбнулся.

— Спасибо за комплимент.

— Но почему вас считают здесь духом? — спросил Павлыш.

— Вы так думаете?

— Ни Старший, ни воины не были особо поражены моим появлением. Меня это удивило с самого начала.

— Вы наблюдательны, — перебил юноша. — Теперь выслушайте меня внимательно. Я обещаю, что приду к вам на корабль и все расскажу. И о себе, и о вас, и о том, почему я знаю ваш язык. Тут нет никакой тайны. Однако сейчас у нас очень мало времени. В любую минуту сюда могут войти.

С этими словами юноша легко вскочил, он оказался высок и хрупок.

— Да, кстати, где Старший? Что с пленниками? — спросил Павлыш.

— Какие пленники?

— Жало и Речка. — Павлыш поднялся и посторонился, пропуская юношу.

— Вы уже познакомились?

— И при очень драматических обстоятельствах…

— Жало и Речка сидят в отведенной для них камере. Ничего с ними не сделается. Я там был несколько минут назад. — Юноша задержался в двери, и тонкие руки замерли в воздухе.

— Камера пуста.

— Вы ошибаетесь. Следуйте за мной. Повторяю, времени нет. Я встретил вас, совершенно случайно забредя в это помещение. Хозяин может появиться в любой момент.

— Старший тоже убежал.

— Никуда он не убежал. Так слушайте. Прошу вас не вмешиваться в дела долины. Я сейчас уведу вас отсюда лишь мне известным путем. Потом постараюсь распутать то, что вы натворили.

— Ничего такого я не натворил.

— Да не перебивайте! Вы будете ждать меня на корабле. Я приду. Приду очень скоро, может, через несколько часов. И даю слово, что все расскажу. А сейчас следуйте за мной. И чем быстрее забудут о вас в этой долине, тем лучше.

Навстречу им шел Старший.

Юноша замер на месте, и Павлыш чуть было не налетел на него.

— Поздно, — сказал юноша по-русски. — Молчите. Говорить буду я.

И тут же заверещал лингвист Павлыша, потому что юноша перешел на местный язык.

— Ты где пропадал? — обратился он к Старшему. Голос его был высок и отрывист.

Два воина, вышедшие из пещеры вслед за Старшим, остановились, попятились назад, в темноту.

— Великий Дух! — вскрикнул Старший, сгибаясь к земле и запрокинув при этом голову, чтобы не упускать взгляда юноши, — Повелитель духов, я виноват перед тобой. Но я думал, что он лживый дух, подосланный Великой Тьмой. Он во многом подобен простым смертным.

— Иди за мной, — сказал юноша, обходя Павлыша. — Не дело разговаривать под открытым небом. Нас могут увидеть.

— Ты прав, — Великий Дух, — согласился Старший. Пусть стены закроют нас от чужих глаз.

Павлыш увидел на лапах Старшего кровь.

— Говори, — сказал юноша, обращаясь к Старшему. — Говори, что произошло.

— Они убежали, — сказала Старший. — Я не знаю, как.

— В чем их грех? — спросил юноша. — Я видел их в пещере. Говори быстро.

— Мы поймали их, — сказал Старший. — Они бежали, но мы поймали их.

— Расскажи все сначала.

— Ты не знаешь? — Старший поднял голову, и Павлыш увидел кровоточащие порезы на его шее.

— Не спрашивай духа, — рука юноши взлетела вверх, и длинный палец на секунду замер у лица Старшего. — Ты знаешь, что нельзя спрашивать духа. Если я сказал, что хочу знать, рассказывай.

— Она была плохая, — сказал Старший. — Ты помнишь, Дух, что отец ее пришел с гор. Мы хотели убить его, но ты сказал «Пусть живет».

— Ее отца звали Немой Ураган? — спросил юноша.

— Да, Немой Ураган. Потом он хотел уйти из долины. Его пришлось унести в храм. Ты помнишь?

— Помню, — сказал юноша. — И у него осталась дочь?

— Речка. И еще был один молодой. Жало. Он тоже наслушался Немого Урагана.

— Я же велел найти путь, по которому прошел Немой Ураган, и завалить камнями.

— Путь берегла Белая смерть. Путь мог пригодиться.

— Ты хочешь сказать, что они ушли к реке?

— Да. Когда я узнал, послал вдогонку воинов. Через пещеру. Воины догнали их. И Белая смерть тоже. Но твой брат убил Белую смерть.

— Мой брат? — удивился юноша.

Старший мотнул головой в сторону Павлыша.

— Вы?

— Тут я и появляюсь на сцене, — признался Павлыш. — Чувствую теперь себя неловко. Будто залез в чужой огород и попался сторожу.

— Виноват я сам, — быстро сказал юноша по-русски, — Не надо было мне отлучаться.

— Они вернулись вместе, — сказал Старший, не глядя на Павлыша. — Воины не смели спорить с духом.

— Хорошо, что вы не продолжали творить суд и расправу, — сказал юноша Павлышу.

— Я не агрессивен, — возразил Павлыш и обернулся к Старшему, приглашая продолжать.

— Великий Дух вчера сказал, что может прийти его брат. Но глаза мои обманули меня. Я старый человек и не достоин быть Старшим. Боги наградили твоего брата плотью.

— Боги всемогущи, — сказал юноша назидательно.

— Твой брат чуть не погиб, провалившись в ловушку на тропе.

— А что с Речкой и Жалом? — спросил Павлыш.

Старший молчал, смотрел на юношу, словно ждал разрешения ответить.

— Говори, — сказал юноша. — Нам надо покинуть долину. Я вернусь.

— Мы настигли их.

— Они в темнице?

— Его скоро поймают. Воины гонятся за ним.

— Так. — Юноша наклонился вперед, чуть не касаясь Старшего кончиками вытянутых, дрожащих, как струны, пальцев. — Так.

— Не гневайся, Великий Дух. Его поймают.

— А Речка где? Что с девушкой? — спросил Павлыш.

— Ее догнали. Она дралась, как дикий зверь.

— Что с ней?

— Она умерла.

— Как? — юноша качнулся вперед.

— Я не мог остановить воинов. Она дралась. Воины были злы.

— Без моего разрешения? — Юноша взмахнул рукой, будто хотел ударить ею по камню.

«Ушибется», — мелькнула мысль у Павлыша.

Рука свободно прошла сквозь камень. Заметив удивленный взгляд Павлыша, юноша тотчас же подтянул руку к груди и сказал быстро, словно ничего не произошло:

— Ты совершил плохое дело. Старший. Ты ослушался богов, ибо сказано, что нельзя убивать, не получив слова.

— Я виноват, Великий Дух.

Старший был и в самом деле напуган. Его даже не удивило происшествие с рукой великого духа. Он склонил голову.

— Ты убил девушку. Ты упустил Жало. Куда он побежал?

— К долине, к реке. Но его настигнут у завала. Я бы побежал с воинами, но не могу бегать быстро.

Юноша на мгновение прикрыл глаза, думая. Посмотрел не Павлыша, сказал тихо и настойчиво:

— Прошу вас, посидите здесь. Никуда не отлучайтесь. Если бы не вы, девушка была бы жива.

— Хорошо, — ответил Павлыш растерянно. Юноша обернулся к Старшему:

— Иди за воинами. Ты вернулся, потому что боялся Жало. Ты не хочешь умереть. Иди за воинами. Я пойду вперед и увижу, куда побежал Жало. Я укажу тебе путь. Иди же.

Старший, пятясь, выполз из пещеры.

— Скоро вернусь, — сказал юноша. — Я — напрямик. Он встал и направился к дальнему углу пещеры.

— Ждите.

Он вошел в стену, словно канул в густой туман.

Жало добежал до завала. Тонкие лучики света прорывались в щели между камнями, и вдоль каждого лучика струился теплый живой воздух.

Сейчас Жало не думал о Речке. Он видел лишь камни, черные камни и свет, пробивающийся сквозь них. Толкнул глыбу, она чуть шевельнулась, но не сдвинулась с места. Теперь уже были слышны шаги и крики, совсем недалеко, а может, еще далеко — звук по пещере летит не так, как на земле.

Жало навалился на камень плечом, отпрыгнул в сторону, когда камень все-таки не поддался, отбежал на несколько шагов, снова бросился на глыбу, и снова неудача. Было бы время, он не спеша расшатал бы камни, нашел бы тот, который держит завал.

Шаги на мгновение затихли. Воины слушали.

— Он там! — это был голос Инея.

Жало толкнул самый верхний камень, тот покатился, лучи солнца ослепили беглеца.

— Вот он, — голос был совсем близко.

Жало нырнул в отверстие и, обдирая бока, рвался наружу, как червяк, зажатый в пальцах. Он тянул себя руками, перебирая ими по откосу, подтягиваясь к острым краям скал. В последний момент в пятку ударило копье, брошенное подбежавшим, но Жало уже катился по камням и траве, не чувствуя боли, вскочил на четвереньки и побежал громадными скачками вперед, к реке.

Его спасло как раз то, что он не сумел разобрать завал у входа в пещеру. Отверстие, сквозь которое он выскользнул, было слишком узко, сам он сквозь него протиснулся лишь подгоняемый страхом смерти. Первый же воин, устремившийся за ним, плечами заклинился в камнях, и прошло несколько минут, прежде чем улеглась свалка: разгоряченные погоней, запахом крови, воины мешали друг другу. А когда они, наконец, выбежали в долину, юноша был уже у самой реки.

Он приостановился на мгновенье. Глаза привыкли к свету, страх отступил. Жало метнулся за дерево, обернулся. Воины, суетившиеся у входа в пещеру, казались маленькими, почти не страшными. Река бурлила на перекате, и Жало знал, что надо уйти дальше, на ту сторону, к низким холмам.

Он ступил в воду. Вода была теплее, чем в ручье, протекавшем у деревни. Но в ручье вода лишь чуть покрывала камни на дне, здесь впереди она становилась темной, и не видно было дна. Воины заметили его и бежали вслед. Из-под раненой ступни потянулась красная струйка, смешалась с водой, и мелкие черви уже сплывались, чтобы полакомиться кровью.

Жало сделал шаг вперед, и нога провалилась по колено в мягкий ил. Вода подталкивала беглеца. Он зашел по пояс. Тот берег был еще очень далеко. Юноше показалось, что воины уже догоняют его. И он, ступая вперед, оглянулся. Нет, воины отстали… Нога потеряла опору, Жало с головой ухнул в воду. Река подхватила его и понесла, крутя, затягивая вглубь, не давая вздохнуть…

Жало рванулся вверх, к воздуху, мелко дергал руками и ногами… Может, он бы и выплыл. Наследственная память о тех отдаленных временах, когда предки его жили у воды и умели плавать и нырять, существовала где-то в теле. Но река была быстра. Она не давала плыть, крутила в водоворотах, но она же и выбросила его на недалекий перекат, ударив о гальку. И, не сознавая, что делает, Жало резко выпрыгнул из воды, как испуганная рыба.

Здесь было мелко.

Жало стоял, широко расставив ноги, не решаясь сделать ни шага. В ушах, залитых водой, стоял ровный шум. Но где преследователи?

Жало посмотрел назад. Воины уже подбежали к реке, не у переката, а там, далеко, где его подхватила и потащила река. И Жало увидел, как один из воинов поднял руку с копьем.

Когда копье шлепнулось в воду, чуть не долетев до беглеца, Жало уже бежал. Снова провалился по пояс, но тут же дно поднялось, он бежал уже по мелкому, прозрачному, теплому песку, плесу, а воины кричали что-то вслед и не решались войти в реку, потому что боялись большой воды.

Жало забился в кустарник, пополз в глубь, забыв о зверях, что таятся в колючках, оставляя за собой клочья шерсти и пятна крови. Кусты вновь смыкали над ним ветви, и Жало полз и полз, пока не потерял сознание.

Очнулся он, может, через несколько дыханий, а может, через половину дня. Рядом кто-то беззвучно шел сквозь кустарник. Жало не тронули ни звери, ни птицы, ни змеи. Но в непостижимом, бесплотном, беззвучном присутствии кого-то была беда, опасность. Жало замер, заставив себя прервать дыхание. Он смотрел между воздушных корней.

Там, через прогалину, быстро шел Дух. Нет, не тот, утренний, добрый, а настоящий Великий Дух, которого Жало видел, когда его и других мальчиков Старший привел в храм, где они должны были пройти Первое испытание. Тогда этот Дух сидел на троне, одетый в золотой плащ, окруженный ярким сиянием. Тогда Дух был милостив и спрашивал о разном. И велел делать нечто, о чем и Жало и другие мальчики забыли, потому что Великий Дух приказал им об этом забыть.

Дух шел прямо, кусты перекрывали ему путь колючими ветвями, но он не останавливался, не разводил ветви.

Колючки входили в его грудь и пронзали ноги, корявые стволы исчезали в нем и выходили вновь из спины. Для Духа не было преград. Дух искал его, Жало, ничтожного беглеца, нарушившего закон долины, убежавшего от смерти. Жало вспомнил, это ведено было запомнить в храме, что он должен всегда и во всем слушаться Старшего, потому что Старший выполняет волю богов. И горе тому, кто осмелится этого не сделать.

Дух был один. Воины, видно, остались у реки.

Дух остановился, будто в нерешительности. Наверно, почуял беглеца. Дух смотрел в ту сторону, где укрылся Жало.

— Выходи, — сказал он громко. — Выходи и будь послушен. Я вижу тебя.

Руки оперлись о траву, подчиняясь приказу, дрогнули ноги, но Жало был слишком слаб, и слабость задержала его, не позволила даже открыть рот, чтобы откликнуться, отдать себя во власть всемогущему, всевидящему духу.

И случилось странное: Дух отвернулся от тянущегося к нему Жала и громко сказал:

— Выходи, я вижу тебя!

Но теперь он не мог видеть Жало. Он смотрел не на него. И Жало вдруг понял, что Дух не всемогущ, что Дух не увидел его, говорил просто так, пугал.

Дух пошел дальше, проходя сквозь кусты, сквозь стволы низких деревьев, бесплотный, но схожий с человеком. Кусты не шевелились, и не было слышно шагов.

И Жало вновь потерял сознание.

— Логическая неувязка, — сказал Павлыш вслух. Растерянный и обиженный, он все еще послушно сидел на шкуре. Почему он виноват в смерти Речки? Наоборот, он же спас ребят от Белой смерти. И убежали Жало с Речкой, во второй раз убежали, без его помощи.

Он был тогда внизу, у храма.

Юноша, кажется, недоволен пребыванием здесь чужого человека. Да, а как же он проходит сквозь стены? Значит ли это, что на Форпосте обитает раса существ, которые способны проникать сквозь материю? Значит, цивилизация долины высокоразвитая и в то же время не технологическая — без городов, машин…

Где же прячутся представители этой расы? Под землей? В океане? И посылают миссионеров к отсталым племенам.

Космос велик. Люди коснулись лишь самых краев его, разгадали лишь первые тайны… И уж совсем сказочный образ возник в мозгу Павлыша: раса существ бесплотных, полупрозрачных, живущих в воздухе, в облаках, повелевающая приземленными грубыми дикарями… Чепуха! Юноша вполне телесен, никуда он не взлетал, и если надо было, убегал на ногах. А камень? Как рука прошла сквозь камень? Движение было нечаянным. А почему тогда он не провалился в землю?

Павлыш постучал пальцем по плоскому камню-столу. Камень был прохладен и тверд. Над проницаемостью бились многие ученые, но пока без практических результатов. Павлыш подошел к стене, к тому месту, в которое ушел юноша. Никакой потайной двери, никакой щели. Все происходило, без фокусов. И вряд ли можно говорить об оптических иллюзиях.

Невнятные голоса донеслись снаружи. Зашуршал лингвист, но не смог разобрать, о чем говорят.

Павлыш подошел к выходу. В долине потемнело, потому что солнце скрыла рваная туча, она шла низко, касаясь вершин скал. Два воина спускались по тропе, волоча за собой человеческое тело. Остановились перед трещиной, куда чуть не провалился Павлыш, наверное, совещались, как перетащить тело. А на дне долины, у хижин, тоже возникло движение, словно туда докатилась весть о чем-то неладном. Горстка темных фигурок неуверенно и бестолково подошла к ручью и замерла на берегу, словно ручей был рубежом, который невозможно перейти.

Роль наблюдателя, зеваки интересна лишь до тех пор, пока не почувствуешь, что обязан вмешаться, что необходима твоя помощь.

Черт с ним, с обещанием сидеть в пещере. Павлыш быстро пошел вниз, к воинам.

Один из воинов ловко перескочил через трещину, второй перекинул ему конец веревки, обмотанный вокруг тела девушки, затем последовал за ним. Вдвоем они потянули тело к себе, оно сползло в трещину, глухо ударилось о стену. Воины выволокли его наверх и пошли дальше, вниз, не оглядываясь. Желтая пыль поднималась от их шагов, клубилась над Речкой.

Павлыш догнал их у храма. Один из воинов услышал шаги, оглянулся, не испугался, решил, что Дух следит за их действиями. Они втащили тело в темную дверь, и тут же вышли, присели на ступеньках.

Дверь медленно закрылась.

Павлыш поднялся по ступеням храма, дверь мягко поддалась. За нею был небольшой круглый зал со слабо светящимся куполом потолка. Тела Речки здесь не было.

Павлыш стоял спиной к полуоткрытой двери, глядел на пол, где должно было лежать тело девушки, и чувствовал физическую усталость от нелепых загадок планеты. Воины не могли умести Речку далеко. Для этого просто не хватило бы времени. Подходя к храму, Павлыш отлично видел, что они были внутри меньше минуты, ровно столько, сколько требовалось, чтобы втащить тело, оставить его в зале и вернуться к выходу. Никакого люка в полу не было. Камень. Выровненный, правда, но самый настоящий сплошной камень. Значит, если отвергнуть мистику, кто-то уже ждал воинов и взял у них тело. Отнес куда-то дальше, во внутренние помещения. Возможно, другие воины или служители храма. Должна быть еще одна дверь. Значит, сейчас Павлыш стоит в «прихожей».

Свет, падавший прямоугольником от входа, чуть-чуть не достигал дальней стены, и по освещенному полу от башмаков Павлыша протянулись две темные полосы — тень ног, которая доходила до каменной плиты у дальней стены. Там слышались легкий стук, возня, глухие шаги.

Павлыш достал пистолет, взвесил на ладони и положил обратно. Как сказал юноша, он уже достаточно натворил бед в долине. Да и вряд ли воины осмелятся тронуть духа, если на то нет специального указания Старшего.

Павлыш обогнул плиту, за ней был ровно вытесанный проем. Прежде чем ступить в темноту очередного за сегодняшний день коридора, Павлыш включил шлемовый фонарь, запрокинув голову, посмотрел наверх. В каменном косяке была щель — дверь опускалась сверху.

Будь что будет. Павлыш быстро шагнул за порог.

— Есть кто живой? — спросил Павлыш. Повел головой — конус света метнулся по стенам…

И тут же зажегся свет. Он возник сверху, разгораясь, обозначая сперва темные формы окружающих предметов, потом заползая в углы, выстраивая вещи, давая им цвет и фактуру.

Тело девушки лежало на низком ложе, покрытом светлой блестящей тканью. Голова была повернута набок, губы приоткрыты, руки приподняты к груди, словно в попытке защититься, судорожно сжаты темные кулачки. За ложем — длинный серый пульт. Кнопки, индикаторы, экранчики-глаза. Щупальца повисли безжизненно, замерли под разными углами. Две машины на многочисленных ножках застыли неподалеку, перемигиваются огоньками. Наверное, это роботы. Дальше, в глубине огромного зала были ящики, шкуры животных, банки и сосуды с внутренними органами, с образцами растений. Странный музей или лаборатория — жилище миссионера.

А вдруг юноша тоже гость здесь? Не смог улететь, застрял, коротает век, командуя диким племенем?

Размышляя так, Павлыш склонился над девушкой. Может, еще можно помочь? Может, еще жива?

Девушка была жива.

Формально жива. Раз, другой сократилось умирающее сердце. Пропал, снова возник пульс. Павлыш достал из ранца диагност, включил. Роботы подъехали поближе, Павлыш сказал им:

— Не мешайте.

Один из роботов отстучал непонятное. Зацокал.

Лингвист молчал — не понял.

Проводки, тончайшие гибкие кабельки протянулись от диагноста к телу девушки. Работая, диагност готовил шприц. Присоски обхватили шею девушки, под давлением вгоняя под кожу стимулянты. Диагност мог оказать первую помощь, не советуясь с Павлышем. Откинулась крышка, выскочила пластиковая карточка. Павлыш прочел предварительные данные; переломы, ссадины, ушибы, повреждения внутренних органов, кровоизлияние. Бедный ребенок… Павлыш открыл карман-аптечку. «Возможен легальный исход» — заключил диагност.

Диагност выкинул вторую карточку — результаты анализов. Без них нельзя было продолжать лечение. Состав крови, антитела, температура. Нужна вода. Местная вода.

— Послушай, — сказал Павлыш роботу, пользуясь лингвистом, настроенным на местный язык. — Сбегай за водой к ручью. Робот не двинулся с места.

— Не понимаешь, когда с тобой разговаривают?

Робот молчал.

— Придется самому сходить. Только предупреждаю, — сказал Павлыш строго, — чтобы до девушки не дотрагиваться. Ясно?

Потом диагносту:

— Останешься здесь, лапушка. Чуть что — сигнализируй. — Павлыш настроил внутреннюю связь своего прибора на диагноста. В ушах неровно застучало сердце Речки, со всхлипом тянулся воздух в легкие…

Павлыш побежал к выходу за водой.

Роботы стояли неподвижно.

У входа воины пытались задержать растрепанную женщину. Та рвалась к ступеням, что-то кричала. Несколько других женщин стояли поодаль, не вмешивались, лишь подбадривали нападающую, ругали воинов.

Щелкнул и включился лингвист:

«Убийцы! Звери, подземные черви! Убийцы!» — лингвист пытался перевести речи всех женщин одновременно, торопился, сбивался, сам себя перебивал:

«Отойди! Узнает Старший, ты не будешь жить! Не кусайся!» Это слова воинов. И снова:

«Убийцы! Где мои дети? Я видела снизу! Мы видели снизу, как вы тащили Речку! За что ее убили? Звери!»

Воины не решались пустить в ход копья, опасались остальных женщин, может быть, их собственных матерей, теток, сестер. Первыми Павлыша увидели женщины, стоявшие в стороне.

— Дух! — закричала одна из них.

Женщины отпрянули, спрятали лица от взора духа. Замерли воины. Лишь мать, не слыша ничего, пыталась пробиться к храму.

— Остановитесь, — сказал Павлыш.

Женщина услышала его. К удивлению Павлыша, она не склонилась, как остальные, ее ярость удвоилась.

— Ты убил ее!

Воины скрестили копья, женщина повисла на них.

— Ты их мать? — спросил Павлыш.

— Убийца!

— Она мать Жала, — сказал воин.

— И Речка ее дочь, — крикнула из толпы старуха.

— Мои дети. Где мои дети?

Женщина укусила одного из воинов в плечо, и тот выпустил копье.

— Ты жестокий, Дух! Духи — убийцы! Они убили моих детей.

Женщины поддакивали ей, но тихо, прикрывая лица руками.

— Спокойно, — сказал Павлыш, — я пока никого не убил.

— Вот придет Старший, он узнает о твоих словах, женщина, — сказал воин, вцепившись здоровой рукой в волосы женщины.

— Где Речка? Где Жало? — кричала женщина. — Они были красивые, смелые, добрые. Они лучше всех в деревне! За что ты убил Речку? Я видела, как тащили ее, чтобы духи вынули из нее сердце.

— Сколько же нужно повторять, — закричал тогда Павлыш, чтобы перекрыть гам. — Речка жива. Она только больна, ранена.

— Пусти меня к ней.

— С удовольствием. Только сначала нужна вода. Кувшин с водой. Пусть мне принесут.

— Вода?

— Да, для Речки. Она хочет пить, разве не понятно?

— Сейчас, — сообразила девушка из толпы и помчалась по тропинке вниз, к ручью.

— Дух просит воды! — подхватили другие женщины. Еще две или три из них бросились вслед за девушкой.

— Ну вот, вроде намечается прогресс, — подумал Павлыш. — Юноша опять будет недоволен, хотя я, кажется, укрепляю его репутацию среди жительниц долины.

— А где Речка? Я хочу ее видеть, — обратилась к Павлышу мать Жала.

— Погоди. Принесут воду, вместе пойдем.

— Ей больно?

— Она выздоровеет, — заверил женщину Павлыш. — Через полчаса или через час вы сможете взять ее домой.

Воины успокоились, уселись на ступеньки у ног Павлыша. Мать стояла, сгорбившись, глядела в землю. Ждала. Она непочтительно говорила с Духом, за это она заслужила кару.

Капли дождя взбили пыльные фонтанчики на площадке, потемнело.

— Будет большой дождь, — сказала старуха, вроде бы та, что встретилась недавно Павлышу у ручья. Она осталась стоять на краю площадки.

— Старуха знает травы, — сообщил доверительно воин.

— Это хорошо, — согласился Павлыш. — Она пойдет со мной в храм.

— Людям можно входить в храм, — сказал воин, — только когда Великий Дух призовет их.

— Я не пойду, — сказала старуха. — Если Старший отдаст Речку матери, я приду в ее дом.

Две девушки, запыхавшись, волокли по тропинке кувшин с водой.

— Давайте возьму, — сказал Павлыш.

Девушки не посмели приблизиться к нему, опустили кувшин на землю. Павлыш поднял его и, всходя по ступенькам, сказал матери:

— Можете идти со мной.

Потом воинам:

— Вас я позову потом.

Женщина семенила за Павлышем, не оглядываясь, не отставая. Роботы, завидя ее, двинулись было навстречу. Павлыш остановил их:

— Без вас обойдемся. А то обесточу.

Роботы не поняли. Они, тихо жужжа, подбирались к женщине. Усики на их шлемах шевелились. Женщина зажмурилась от яркого света.

Павлыш опустил кувшин возле ложа, выставил руки вперед, решительно отпихнул роботов. Те остановились.

— Прямых действий вы побаиваетесь, — сказал Павлыш.

Обернулся к женщине:

— Гляди на свою Речку, только не мешай мне. Машины тебя не тронут.

Женщина опустилась на корточки в ногах Речки так, чтобы не выпускать роботов из виду, опасливо косилась на них. И шептала: «Что они сделали с тобой, маленькая? Что они с тобой сделали».

Диагност уже заготовил целую кипу карточек-докладов о состоянии больной, Павлыш забрал карточки, быстро просмотрел их. Женщина разглядела диагност и спросила:

— Что он там делает?

— Это мой друг, — сказал Павлыш, — маленький дух. Он лечит.

Женщина гладила ступни девушки.

Не было кружки, чашки. Пришлось отвинтить колпачок с фонарика диагноста. Павлыш растворил лекарства в воде, дал их попробовать маленькому духу. Тот сверил состав со своими данными, дал «добро». Павлыш влил содержимое колпачка в рот Речке. Другой рукой держал кисть. Пульс был ровным. Диагност не терял времени даром. Лекарства оказывали должный эффект. Речка застонала, приподняла руку, словно защищаясь, открыла глаза. Павлыш думал, что девушка испугается, но она сразу узнала его.

— Ты здесь? — сказала она чуть слышно. — Где Жало?

— Он убежал от них, — сказал Павлыш.

— А где ты был раньше? Почему не пришел?

— Я не знал.

— Плохо, — сказала девушка. — Они меня били.

— Все, — сказал Павлыш. — Больше этого не повторится. Но не был уверен, что говорит правду — сегодня он уйдет отсюда и оставит их беззащитными. Кто же этот юноша?

— Не уходи от нас, — сказала Речка.

Теперь его присутствие она воспринимала как нечто естественное. Он был ее дух. Добрый дух, потому что она верила в духов и хотела в них верить, ибо миром, даже таким, бедным, люди управлять не в состоянии. Могучие силы неба и подземелий поступают, как хотят, с маленькими людьми.

— Не уходи, — прошептала мать.

— Вы с ума сошли, Павлыш, — резко произнес голос от входа. — Я же просил, умолял вас оставаться у Старшего. И вы обещали больше не вмешиваться в дела долины.

Юноша отмахнулся от жалобно загудевших роботов, подошел ближе.

При виде его мать упала ниц. Он был настоящим хозяином долины.

— Девушка жива? — удивился юноша. — Старший сказал, что ее убили.

— Она умерла бы, если бы я не пришел сюда, — сказал Павлыш. Резкость в голосе Павлыша заставила юношу метнуть к нему тонкие пальцы, словно умоляя о чем-то. Руки тут же взвились вверх, к пульсирующим глазам.

— Не думайте, что я — изверг, — сказал юноша. — И не воображайте, Павлыш, что попали в какой-то притон убийц. Я вам искренне благодарен, что спасли девушку. Это у вас диагност? Очень любопытно. Смерть девушки не входила в мои планы. Но поймите, мы имеем дело с примитивной цивилизацией. Жестокости присущи разумным существам на этой стадии развития. Независимо от вашего вмешательства девушка была бы мертва, так уж написано ей на роду.

— Почему же? — спросил Павлыш раздраженно. — Кто предписывает ей умереть?

— Не я, — сказал юноша. — Ее собственная жизнь, ее поступки, которыми я стараюсь руководить. Она по своей воле убежала на рассвете из долины, и ее убила бы Белая смерть. Я не знал об этом. Я не могу читать мысли. Вы ее спасли. Очень хорошо. Но не прошло и часа, как она убежала снова. И я поверил Старшему, что она мертва. Поверил, в этом моя ошибка, но я не застрахован от ошибок.

— Хорошо, — сказал Павлыш. — Не спорю. Я не знаю ничего о вас, вы обо мне знаете много.

— Я обещал все рассказать и расскажу, как только вы вернетесь на корабль.

— Не уверен, что смогу ждать.

— Почему?

— Как вам объяснить? Когда вмешиваешься…

— Кто вас просил об этом? Неужели вас не учили на Земле, что недопустимо вмешиваться в чужие дела?

— А вы?

— Я? Между нами разница в том, что я знаю, что делаю, вы же действуете вслепую. — Великий Дух приблизился к женщине. — Раз девушка жива, можете забрать ее домой.

Юноша не скрывал, что доволен таким оборотом дела. Он сказал что-то роботам, и те подкатились к ложу. Женщина приподнялась, оскалилась, защищая Речку.

— Не бойся, — сказал Великий Дух. — Они только унесут твою дочь к выходу.

Речка попыталась вырваться из цепких щупальцев роботов, но силы оставили ее.

— Погодите, — сказал Павлыш юноше. — Отгоните своих церберов.

— Кого?

Павлыш уже подхватил девушку на руки и пошел к выходу.

Мать шла рядом, поддерживая ноги дочери.

Юноша молча последовал за ними.

У выхода, на ступеньках, Павлыш остановился и, не оборачиваясь, сказал Великому Духу:

— Пусть ее отнесут воины.

— Я как раз собирался это сказать.

А когда, проводив взглядом воинов, послушно и на этот раз осторожно несших девушку к деревне, возвратились в храм, Павлыш сказал:

— Надеюсь, Старший не будет преследовать ее?

— Я ему скажу, — согласился юноша, указывая Павлышу на ложе, еще теплое от тела девушки.

Павлыш подобрал с пола диагноста, уселся. Юноша прошел к пульту, взглянул на показания приборов.

— Надвигается большая гроза, — сказал он.

— Это вас беспокоит?

— Старший с частью воинов остался у реки. Ищут Жало.

— Они убьют его?

— Я приказал доставить его живым.

— Если он дастся живым им в руки, — заметил Павлыш. — И если они совладают с желанием убивать.

— Они должны уже вернуться. Они ищут вдоль стены. На том берегу его нет.

— Вы сами смотрели?

— Да, сам. Воины сказали мне, что он перебрался через реку. Боюсь, что это только их воображение. Они боятся оставаться у реки. Там дикие племена. Меня беспокоит, что Жало может найти общий язык с дикарями.

— Ну и пускай находит. Вы предпочли бы, чтобы он был убит, если не воинами, то дикарями?

— Лучше бы он умер, — сказал юноша сухо.

— Да почему же? Я устал от загадок.

Юноша в волнении прошел сквозь ложе и Павлыш чуть было не сказал ему: «Осторожнее, ударитесь о край». Но не успел, ноги юноши вошли в ложе, будто их отрезало по колени. И через шаг юноша восстановился полностью, не заметив даже, что столь свободно проник сквозь очевидно плотное вещество.

— Я продолжаю настаивать, чтобы вы ушли, — сказал юноша. — Я не могу вас удалить отсюда силой.

Павлыш заупрямился. Ом подозревал, что, уйди он сейчас отсюда, никогда не узнает, что же все-таки здесь происходит.

— Я боюсь промокнуть, — улыбнулся он.

— Вы же в скафандре, — не оценил юмора юноша.

— Все равно боюсь. Давайте пойдем на компромисс: вы мне вкратце рассказываете, чем вы здесь занимаетесь, и я покидаю вашу вотчину.

— Вотчина? Не знаю этого слова.

— Ваши владения.

— Точнее, нашу лабораторию, — сказал юноша, — Тогда подождите минуту. Одну минуту.

И юноша исчез. Растворился в воздухе. Заметались стрелки приборов и застыли. Роботы стояли неподвижно, будто привыкли, что их хозяин проваливается сквозь землю. Павлыш невольно оглянулся — не возник ли юноша за его спиной. Но его не было.

Юноша появился на том же месте.

— Вы не утомились?

— Почему?

— Я отсутствовал три минуты.

Павлыш вздохнул, сказал:

— Я уже привыкаю к тайнам. Может, вы сядете?

— Нет, я не устал. И мне удобнее говорить с вами так. Привычка.

— А где вы были?

— Я? Выключался. Мне пришлось покинуть лабораторию. Кстати, мне сказали, что «Сегежа» вышла из большого прыжка в этой системе. Так что ждите гостей.

— Спасибо, — сказал Павлыш, — вы хорошо информированы.

— В том-то и дело, что недостаточно. Иначе бы не произошло неудачи с обнаружением вас. Я получил разрешение рассказать вам обо всем, чтобы избежать дальнейших недоразумений.

Наконец-то, подумал Павлыш. Слушать юношу было трудно. Он бегал по комнате, махал руками, возникал то перед Павлышем, то сзади, и Павлышу приходилось все время вертеть головой, чтобы уследить за собеседником.

— Меня здесь нет, — сказал юноша. — Не знаю, поняли вы это уже или нет. Я нахожусь далеко отсюда, на другой планете. В лаборатории, у себя дома. То, что вы видите, — трехмерное изображение, управляемое мной. Мое изображение. Копия.

— А я решил, что вы способны проникать сквозь стены.

— К сожалению, нет. Это доступно лишь оптическому двойнику.

Юноша быстро подошел к Павлышу и пошел прямо в него.

Тело инстинктивно среагировало на возможный надвигающийся удар, а мозг не успел дать телу приказ оставаться недвижным. Юноша слился на мгновение с Павлышем, затем оказался позади него, и оттуда донесся насмешливый голос:

— Потускнел ли свет, когда ваши глаза находились внутри меня?

— Честно говоря, не знаю, — признался Павлыш. — Я зажмурился. И вы повторяете все движения своего двойника?

— Нет, это сложнее. Мне пришлось бы бегать часами. Это непрактично. Чаще всего, если мне не надо покидать храм, я воспроизвожу движения, которые делает моя копия. Как сейчас, например. Лаборатория напоминает это помещение храма. Лишь в исключительных случаях моя копия покидает храм. Тогда я управляю своей копией, как марионеткой.

— А обычно в этом не возникает нужды?

— Я, то есть моя копия, находится в храме. Старший приходит ко мне за советом и приказами. Отсюда же я могу наблюдать за всем, что происходит в деревне. Поглядите.

Юноша сказал что-то роботу, и тот подкатился к пульту. Один из экранов засветился, превратился в овальное окно в долину, прорубленное в скале, неподалеку от крайней хижины. Отсюда была видна дорожка вдоль ручья. Перед второй с краю хижиной стояли оба воина, беседовали о чем-то, не спешили возвращаться наверх. Неподалеку судачили женщины, иногда одна из них забегала в хижину.

По приказу юноши робот увеличил изображение до таких размеров, что лицо младшего воина заняло весь экран. Можно было разглядеть каждый волосок на лице, клык, прикусивший нижнюю губу, черные жилки в желтом зрачке. Воин оглянулся, посмотрел на Павлыша.

— Он не увидит экрана, — сказал юноша. — Приемное устройство хорошо замаскировано в скале. У меня здесь еще несколько экранов, они контролируют различные части долины. Мы установили их во время экспедиции.

Лицо уменьшилось, отъехало вдаль, снова вся деревня была в поле зрения наблюдателей.

— Вы здесь — нечто вроде этнографической экспедиции?

— Не совсем так. Мы в самом деле великие духи долины, повелители этих существ.

Дождь, сыпавший редкими, крупными каплями, вдруг обрушился на деревню, в несколько секунд загнал воинов и женщин в хижины.

— Жалко, что у нас нет экранов в хижинах. Но это невозможно сделать, пока они не научатся строить каменные дома. В пещеры переселить их не удалось. Там слишком сыро.

Дождь хлестал по земле, вода буравила канавки, стекала к ручью распухавшему на глазах. Грохот грома проник сквозь камни стен.

— Планета эта обнаружена нами около ста лет назад. Здесь жили племена, стаи дикарей, разум у них лишь пробуждался. Это было необыкновенное везение. Не так ли?

— Так, — согласился Павлыш.

— Мы вышли в космос раньше землян, — сказал юноша. — Мы видели больше, знаем больше. Но лишь здесь нам удалось застать редчайший момент в создании разумного существа — рождение цивилизации, ее зарю. Мы могли бы устроить здесь базу, могли изменить планету, приспособить ее для своих нужд. Но мы оставили все как есть, чтобы наблюдать, как развивается здесь жизнь — поколение за поколением, ждать, пока они изобретут колесо, научатся разводить огонь, взлетят в небо. И на это, мы знали, потребуется много тысячелетий.

Робот по знаку юноши подкатился к пульту, включил еще один экран. Долина реки терялась в тумане ливня.

— Ничего здесь не увидишь, — сказал юноша. — Куда же девались воины?

Ручей превратился в широкий поток, и желтая вода приближалась уже к хижинам, обтекала, вздыбливаясь, забытый на тропинке кувшин.

— Мы установили экраны в некоторых точках планеты, чтобы наблюдать за жизнью ее обитателей. Но этого было недостаточно. Мы — ученые, для нас возможность поставить эксперимент слишком соблазнительна. И вот лет семьдесят назад, я считаю по земным нормам, мы, группа ученых, добились разрешения провести на планете опыт, направленный на благо этой планеты. Нашли эту долину, достаточно обособленную и легко контролируемую. Здесь обитало небольшое племя. Мы прилетели сюда, остановились в горах. Первым делом закрыли единственный естественный выход из долины, но крайней мере тогда мы полагали, что он единственный. Приспособили одну из пещер для наблюдательного центра, установили здесь оборудование для связи и контроля, экраны для слежения за повседневной жизнью племени. Затем экспедиция покинула планету. Место в этой лаборатории занял мой предшественник, точнее, его оптический двойник. Так пещера стала храмом, а он — Великим Духом.

— Вы стали управлять развитием жителей долины?

— Да. Мы решили ускорить эволюцию. Причем, повторяю, не в масштабе всей планеты — пусть развивается, как ей положено; мы поставили новый, по-своему грандиозный опыт над небольшой группой. Ну и ливень, — воскликнул юноша, — большая река выходит из берегов. Я такого даже не помню. Как бы вам не пришлось остаться здесь, пока не схлынет вода.

— Похоже, что так, — сказал Павлыш равнодушно. Его захватил рассказ. — Кончится дождь, вода спадет. Не будет же ливень продолжаться вечно.

— Мы не могли ждать тысячу лет, пока они научатся разводить огонь, и десять тысяч лет, пока они изобретут колесо. Но мы могли научить группу людей разводить огонь. И второе. Мы полагали, что физическая эволюция жителей планеты еще не завершилась, можно влиять на нее. Генетически. Пятьдесят пять лет за этим пультом провел мой предшественник. Пятнадцать лет здесь работаю я.

— Сколько вам лет?

— Много, — улыбнулся юноша. Он спешил. — Каждого ребенка, родившегося в долине, приносят в храм. Воины оставляют его во внешнем помещении, далее ребенок попадает в руки к роботам. Они тщательно исследуют малыша, затем вся генетическая информация о нем передается в лабораторию. Если существуют доступные исправлению генетические изъяны, они исправляются. Если ребенок не способен дать хорошее потомство, мы принимаем меры, чтобы потомства у него не было. Часть особей мы ликвидируем. Долина невелика, и приходится тщательно контролировать количество едоков.

— Вы их убиваете?

— Для блага остальных. Не будь этого, долина была бы уже перенаселена. А мы не можем привозить сюда пищу или загонять в долину долгоногов. Не смотрите на меня укоризненно. Вы забываете, Павлыш, что мы проводим эксперимент. Цель его — ускорение эволюции на планете, то есть благо для планеты. Не уничтожь мы ребенка с плохими задатками, из него вырастет идиот или бесплодный мутант, и он умрет сам по себе, но предварительно отнимет у достойных пищу.

— Но почему не позволить части пламени покинуть долину?

— Потому что эксперимент, а вы, как ученый, должны знать это, может проводиться лишь в чистой обстановке.

Внешние факторы слишком сложны, чтобы их учесть. Остальная планета для нас — контрольный полигон. Только тщательно изолировав долину, мы можем сравнивать ход эволюции. На чем я остановился? Да, мы внимательно наблюдаем за каждым ребенком в племени, выясняем, на что он способен, подыскиваем ему потенциальную пару, — ведь то, что природа совершает, перебрав множество ошибочных вариантов, вслепую, мы должны делать безошибочно. Наконец, в один прекрасный день мы вызываем подростков в храм, где вновь обследуем их, вводим в мозг нужные нам идеи, знания, инстинкты, условные рефлексы. Подвергаем подростков влиянию направленной радиации, для того, чтобы в их потомстве вызвать благоприятные мутации. А волю нашу им сообщает Старший. Уходя из храма, подростки забывают, что здесь было, помнят лишь сияние Великого Духа и знают, что воля его нерушима.

— И никогда не бывает срывов?

— Никто не гарантирован от этого. Мы не волшебники, а ученые. Мы — повитухи новой цивилизации. Может быть, со стороны наша работа кажется не гуманной, но…

Павлыш перебил его:

— Вы замечательно выучили язык. Когда и как?

— Не напоминайте. Пришлось вытерпеть информационные уколы. Зато, уверен, русский язык я знаю лучше вас, имею большой словарный запас.

— Может быть, — согласился Павлыш. — На вашей планете есть хранилище языковой информации?

— Да, в том числе все основные языки Земли. Информационный раствор вводится прямо в мозг. Инфорастворы необходимы и в нашем эксперименте. На других планетах обучение земледелию длится сотни поколений, в долине это заняло полчаса. Выйдя из храма, «обработанные» туземцы знали о пахоте, севе и уборке все, что им положено было знать.

Павлыш поднялся с ложа, пошел к юноше и остановился в двух шагах от него. Неприятно было сознавать, что можно протянуть руку и пронзить собеседника пальцем.

— Вы слышали девиз иезуитов: «Цель оправдывает средства»?

— Когда вы помещаете животное в зоопарк, вы так же проявляете к нему жестокость. Вы заставляете его трудиться в цирке или таскать повозки. Вы режете обезьян, прививаете им мучительные болезни, — равнодушно сказал юноша.

— Но мы делаем это для людей. Разница между ними и животными — разум!

— Где начинается разум? Только ли инстинктами руководствуются обезьяны? Вы сказали, что, производя опыты над животными, руководствуетесь благом разумных существ, царей природы. Существ, добившихся права называться разумными. Жители этой планеты делают лишь первые шаги к разуму. Им нужен ментор, учитель, ибо путь к разуму труден и долог. Ментор может облегчить этот путь. В конце концов, укорачивая этот путь, мы оберегаем их от излишних жертв. Вами же сейчас руководят чувства. Нестоящий ученый обязан отказаться от чувств. Чувства приводят к ненужным трагедиям.

— Да, — согласился Павлыш. — Мной руководят чувства, но… Я говорил с вашими подопытными кроликами, со Старшим…

— Старший — умница, великолепная мутация, гордость моего предшественника…

— Вот видите. А мне он неприятен…

— Опять эмоции. Он — помощник богов. Когда-нибудь благодарные потомки поставят ему памятник в этой долине.

— Но я говорил и с Жало и с Речкой. Думали ли вы, что заставило их с риском для жизни убежать из долины? Инстинкт?

— Не совсем так. Жало попал под влияние Немого Урагана. Немой Ураган был чужим в этой долине. Он пришел в нее случайно, через неизвестный нам проход в скалах. Мы позволили ему остаться здесь, потому что думали, что влияние его будет ничтожным. Даже интересно было подключить свежую генетическую струю в нашу группу. Мы ошиблись. Его пришлось со временем ликвидировать.

— Почему?

— Не прижился в долине. Он привык к большим просторам. Он — охотник. Кроме того, он был организован куда ниже, чем наши подопечные. Даже речевой аппарат у него был недостаточно развит. Мы бы с удовольствием отпустили его на волю. Я уже намеревался стереть у него память о долине и приказать воинам унести его к реке. Но он убежал раньше, чем я успел привести свой план в исполнение. Вернули его в безнадежном состоянии. Он все равно бы умер. Излишняя наша мягкость привела к неприятностям.

— Вы очень легко это говорите.

— Мне лично искренне жаль эти существа. Как жалко любое живое существо, разумно оно или нет. Но в долине, должен признаться, мы — не единственные хозяева. Старший также обладает определенной властью. И власть эта зиждется на обычаях, выработанных не только нами. Коллективный разум племени также фактор, с которым мы считаемся. За семьдесят лет здесь родилась и оформилась мифология племени, традиции и порядки. Так вот, племя приносит в жертву богам больных и раненых. Они мешают племени — живому социальному организму, и организм от них избавляется. Когда мы столкнулись с туземцами, они просто-напросто пожирали друг друга. Теперь они убивают в храме и оставляют нам для исследований. Без нас они продолжали бы пожирать своих ближних. Ураган был принесен в жертву. Но он успел внести смуту в жизнь нашего племени. Он внушил родной дочери Речке и приемному сыну Жало мечту о широких просторах…

— Вы противоречите себе. Мечта — понятие, свойственное лишь разумным существам.

— Я неправильно выразился. Не мечту, возбудил в них желание вырваться из долины, к реке, на широкие просторы, где много пищи. То есть действовал верным путем через желудок. Приятнее питаться мясом, чем зерном. Мы же научили туземцев сельскому хозяйству и сократили, частично сознательно, частично по необходимости, мясной рацион. Жало — молодой энергичный представитель племени. Присмотритесь к нему внимательнее — волосяной покров на нем реже, чем у других, он выше других туземцев ростом и держится прямее. Я возлагал на него большие надежды. Хотелось поглядеть, какое потомство получится от него и дочери Старшего. Крайне любопытно. Может быть, именно здесь мы совершим скачок вперед, сэкономим несколько десятилетий. И я не теряю надежды, что Жало найдется.

— А Речка?

— У Речки плохая наследственность. Она слишком эмоциональная. Мне вообще бы не хотелось, чтобы у нее были дети.

Павлыш почувствовал, что его перестает интересовать разговор. Даже не мог понять, почему. Как будто он уже слышал все это. Он знал наперед, что скажет увлекшийся юноша дальше, и знал, что на каждое возражение Павлыша у него будет убедительный довод. Знал даже, что ему никогда не поколебать глубокой уверенности экспериментатора в правильности и нужности всего, что он делал в этой долине.

С момента рождения вся жизнь ребенка была рассчитана наперед с помощью бесстрастных автоматов; когда женится, сколько будет детей, чем будет заниматься. И если кто-нибудь восставал против судьбы, то его наказывали жестоко и неумолимо великие «духи» и их слуги на планете — воины Старшего.

И если до сих пор Павлыш сочувствовал Речке и Жалу только потому, что спас их от смерти, тем самым выделив из безликой толпы жителей долины, то теперь он увидел в беглецах героев греческой трагедии, восставших против судьбы. Шансов победить у них не было. И все-таки, как и положено героям, они не отступили.

— Вы можете меня спросить, — донесся до Павлыша ровный голос юноши, — не руководило ли Речкой чувство, называемое у людей любовью? Может быть. Мы можем назвать любовью и отношения у животных — самка следует за самцом. Во всяком случае, я уверен, что именно генетическая неустойчивость Речки, первобытная дикость, доставшаяся ей от отца, лишь недавно преодоленная остальными жителями долины, разбудила в Жале атавистические чувства — чувства хищника, стремящегося вонзить клыки в теплый бок долгонога…

— Смотрите, кто-то пришел, — перебил его Павлыш.

Роботы, как по команде, повернулись к входу. Оттуда донесся стук.

— Старший, — сказал с облегчением юноша. — Это стучит он. Условный стук. Он не имеет права войти сюда, хотя, подозреваю, заглядывал.

Юноша быстро пошел к двери.

Павлыш остался стоять. Роботы глядели на него сердито, а может, Павлышу это показалось. Неужели поймали Жало? Нет, они не убьют его. Он — слишком ценный генетический материал. Он нужен. Но никогда больше он не увидит широкой равнины. И никогда Речка не будет бежать рядом с ним, потому что Жало должен способствовать успеху большого опыта.

Павлыш подошел к экрану, «смотревшему» на реку. Ливень продолжался. Река широко разлилась по равнине, подступила к скалам, вершины деревьев выступали темными холмами над бурлящей водой. Нет, сейчас до корабля не добраться.

— Я отпустил его, — сказал юноша, возвратившись в комнату. — Жало они не поймали, и я имею все основания полагать, что он погиб в воде.

Юноша тоже подошел к экрану, вгляделся в бушующую воду:

— Нет, ему не выжить.

Он вздохнул печально.

— Это был замечательный самец. Со временем он стал бы вождем племени.

— Мне тоже жаль его, — сказал Павлыш. — Но иначе. Не из-за эксперимента.

— Знаю, — горько улыбнулся юноша и развел в стороны длинные нервные руки. — Но что делать? Разум предписывает терпимое отношение друг к другу. Устал я сегодня. Пора отдохнуть.

Юноша еще раз взглянул на экран, потом обратился к Павлышу:

— Вам сейчас рискованно выбираться обратно. Оставайтесь здесь. Вас никто не побеспокоит. Эти ливни кончаются через несколько часов. Очень скоро спадает и вода в реке. Спите, вы тоже сегодня устали.

— Спасибо, — сказал Павлыш. — Воспользуюсь вашим приглашением. Хочется, чтобы юноша остался жив.

— Вы не знаете, как мало ценится жизнь в первобытном обществе, — сказал юноша. — Через несколько дней все, включая и Речку, позабудут об этом молодом существе.

— Да, кстати, — спросил Павлыш. — Если вы изолировали небольшое племя, то не приведет ли это к вырождению?

— Это важная проблема. И через несколько лет она встанет со всей остротой. С начала эксперимента сменилось лишь пять—шесть поколений. Они живут меньше, чем вы, например, или я, но уже наблюдаются признаки вырождения. Мы влияем на генетическую структуру, пробуем различные типы мутаций. Иногда получаем любопытные результаты, даже появляется соблазн вывести новые расы — трехглазых, двухвостых существ и так далее. Не исключено, что на планете, на другом ее континенте, со временем создадут вторую лабораторию, где будут прослеживать возможные варианты физиологической эволюции. Попробуем конкурировать с природой…

— Спокойной ночи, — сказал Павлыш.

— У вас с собой есть пища?

— Да. Я не голоден. Устал.

— Ухожу, — сказал юноша. — Эта работа порой утомляет. Хочется уехать на год-два отдохнуть, подытожить сделанное.

— Что вам мешает?

— Чувство ответственности. Не могу бросить долину на произвол судьбы. Каждый день чреват неожиданностями. Я — ментор, и мой долг находиться рядом. Никто, кроме меня, не знает в лицо каждого обитателя долины, не знает их привычек и наклонностей.

— Вы — подвижник.

— Да, — согласился юноша. И он был похож в этот момент на миссионера, готового пойти на плаху в еретическом диком государстве и гордого тем, что именно ему предоставлена такая возможность. — Как прекрасен будет тот день, я надеюсь дожить до него, когда смогу сказать уверенно: «Вы разумны, дети мои. Учитель вам больше не нужен…»

— Наступит ли он? — с сомнением заметил Павлыш.

Когда юноша растворился в воздухе, погасли экраны, отодвинулись роботы, и дверь, беззвучно скользнув в пазах, опустилась сверху, Павлыш почувствовал, что безумно хочет спать.

Павлыш аккуратно разложил свое снаряжение на полу рядом с ложем, оставил лишь нагубник. Во время сна, неловко повернувшись, выпустил его изо рта, но не заметил, — юноша, оказывается, приказал роботам повысить содержание кислорода в помещении.

Когда Павлыш проснулся, юноши еще не было. То ли он спит, то ли вызвали к начальству или на совещание, то ли сидит в своей лаборатории, думает, как избавиться от Павлыша и исправить неожиданные помехи, внесенные в продуманный эксперимент беспокойным землянином.

Зубы почистить было нечем, не было и воды для умывания.

Павлыш встал на голову, поболтал ногами, чтобы разогнать кровь в жилах. Роботы придвинулись ближе, включили приборы на пульте — видно, регистрировали необычную позу, полагали ее частью эксперимента. Позавтракал Павлыш не спеша, потому что надо было решить, то ли сразу, как придет копия юноши, уходить к кораблю (нельзя же громить чужую лабораторию, потому что ты по своим земным меркам решил судить чужую цивилизацию), то ли потянуть время, остаться еще на день, узнать побольше о жителях долины и заодно о миссионере, чтобы вернуться к спору с ним, имея в руках не только эмоции, но и факты.

Решив придерживаться второго варианта, Павлыш подошел к пульту и, дожевывая бутерброд, попытался разобраться, как включаются экраны обзора. Встревоженный робот подкатил поближе, но Павлыш успел нажать нужную кнопку.

Экран, глядевший в деревню, показал Павлышу, что уровень дождевой воды уже был вровень с полом хижин. Деревня и даль долины за ней были окутаны серебристым светом — поднявшееся высоко солнце пробивалось сквозь облака. Дождь кончался.

Второй экран, глядевший в сторону реки, также оказался окном в серебристый день, наверное, подобный последнему дню потопа, когда бог уже устал поливать мир водой, но еще не разогнал тучи.

С возвращением придется подождать.

Сидеть взаперти также не входило в планы Павлыша. Он доел бутерброд, выпил кофе, оделся. Оставалось защелкнуть забрало шлема, и можно покидать скучный храм. Юноша не появлялся.

В последующие полчаса Павлыш перезарядил камеры, детально ознакомился со своей тюрьмой, пытаясь найти способ связаться с лабораторией, поторопить или разбудить юношу. Решил было нажимать все кнопки подряд. Он занес уже ладонь над первым рядом кнопок, как движение на экране заставило руку замереть в воздухе.

Мерно шлепая по воде и грязи, к деревне приближались воины.

Старший семенил сзади, порой широко разевая рот, видно, приказывал, подгонял. Деревня молчала, никто не вышел навстречу, никто не выглянул из дверей.

Павлышу очень хотелось, чтобы воины прошли мимо дома Речки, куда-нибудь по своим делам, может, охотиться на мух, может, посмотреть, остались ли дети у Белой смерти. Но они остановились перед входом в хижину, где была истерзанная девушка, и Старший выступил вперед и что-то стал приказывать. Воины стояли, глядя перед собой, как и положено исполнительным воинам всех времен. Павлыш машинально протянул руку, нашел ручку настройки — изображение приблизилось.

Мать Речки выглянула наружу, потом она выползла из хижины, надеясь умилостивить Старшего. Тот коротко взмахнул рукой — воины подхватили женщину, оттащили ее подальше, И лишь тогда Старший осмелился войти в помещение в сопровождении двух; один воин спереди, другой — сзади.

Операция была проведена со знанием дела. В жестах Старшего видна была безнаказанность маленького деспота, впитавшего часть силы, стоявшей за его спиной.

Павлыш сказал роботу, неподвижно стоявшему рядом:

— Открой дверь.

Робот не шевельнулся.

Павлыш включил лингвиста, повторил приказание, но лингвист за вчерашний день не смог набрать информации — язык был ему не знаком.

— Черт вас всех побери! — выругался Павлыш, подбежал к двери и попытался найти механизм, управляющий ею. К сожалению, вечером он не посмотрел, что именно делали роботы, чтобы закрыть ее. От удара кулаком дверь глухо зазвенела, но не дрогнула.

Он вернулся к пульту. Придется сыграть роль невоспитанного слона в посудной лавке…

Старший выбрался из хижины задом наперед. Затем на свет вылетела старуха, та самая, что знала травы. Старуха распласталась в грязи, но ни один из воинов не пошевелился, чтобы подхватить ее. Затем два воина вытащили к ручью Речку.

Дальше ждать не было сил. Павлыш нажал сразу несколько кнопок. Пульт отозвался яростным мерцанием огоньков и мельканием стрелок. Робот попытался оттеснить Павлыша от приборов, но гость в сердцах оттолкнул робота, и тот, откатившись, врезался в своего напарника, спешившего на помощь.

Павлыш вносил все больший беспорядок в размеренный пульс приборов. Кто-то должен был его услышать! Кто-то должен был спохватиться, что в храме неладно.

Воины тащили Речку к тропе — может, к храму, может, к пещере Старшего.

— Идиоты! Мало вам того, что вчера с ней сделали!

Старший следовал сзади. Он был — сама судьба. Маленький Великий Дух. За спиной его из хижин люди выползали наружу, под дождь. Кто-то помог подняться старухе

Рядом, на втором экране, мелькнуло что-то черное.

Павлыш кинул взгляд туда. По реке, еле отличимая от плывущих стволов, неслась длинная долбленая лодка. Люди в ней казались вертикальными черточками. Лодка приближалась. Павлыш увеличит изображение, сам снова посмотрел на первый экран. Мать Речки метнулась к воинам, вцепилась в шерсть Старшему. Тот рванулся вперед, оскалился, присел, вроде испугался.

Старший крикнул что-то. Один из воинов обернулся и занес копье над женщиной.

Лодка разворачивалась, приближалась к обрыву, она шла прямо на камеру. Может, там Жало?

Женщина упала на тропинку, забилась в воде, лужа темнела от ее крови. Воины продолжали свой неторопливый шаг. Старший догнал их. Люди из хижин подходили к лежащей женщине. Молчали.

Лодка приближалась к обрыву.

— Что случилось, Павлыш? Вы решили разрушить лабораторию? Этого еще не хватало. Я готов проклясть день…

Павлыш выключил второй экран. Не хотел, чтобы юноша увидел лодку. Он надеялся, что на носу ее стоит Жало, погибший при наводнении, упрямый Жало.

— Они убили ее, — сказал Павлыш. — Посмотрите. Это тоже входит в эксперимент?

— Да, прискорбно, — сказал юноша. Он дал еще большее увеличение, но экран показывал лишь спины, сомкнувшиеся вокруг убитой женщины. Волосатые, согнутые спины.

— Как это случилось?

— Откройте дверь, — сказал Павлыш. — Они волокут Речку наверх. Старший берет власть в свои руки.

— Успокойтесь, — спокойно сказал юноша. — На ранних этапах развития общества власть вождя не безгранична.

— Вы сами уверяли меня, что контролируете всю жизнь долины. Может, Речка и в самом деле не устраивает вас, как нестабильный тип?

Павлыш увидел, что дверь поднимается кверху.

— Подождите здесь, — сказал юноша. — Я справлюсь без вас. Мы не имеем права подрывать авторитет Старшего. Он нам нужнее, чем половина жителей деревни.

Павлыш не послушался юноши. Он выбежал вслед за ним из храма. Процессия приближалась сюда.

— Остановитесь! — голос юноши разнесся далеко по долине. Интересно, подумал Павлыш, как они решили проблему передачи звука?

Воины остановились. Бросили Речку на землю.

— Старший, вступи в храм! — приказал юноша.

— Слушаюсь, Великий Дух, — ответил Старший, склонясь к земле. Он поднялся по каменным ступеням, остановился перед духом.

— Речка не будет жить, — сказал Старший просто.

— Я не давал тебе такого указания.

— Речка не будет жить. Если она будет жить, завтра двое, трое, четверо других убегут из долины. Они скажут: «Старший не велик. Духи оставили его».

— Ты убил ее мать?

— Она подняла руку на меня, хотела убить. Мои воины оказались быстрее.

Юноша развел руками, сказал Павлышу:

— Вы же видите, его доводы логичны.

— И вы согласны с ним?

— Он думает не о себе. Он думает о судьбе общины.

— Удобное оправдание.

— Вы — неразумный собеседник.

— А вы жалеете, что я здесь. Вы не уверены в абсолютной правильности ваших поступков. События выходят из-под контроля, но вы продолжаете цепляться за иллюзию чистого эксперимента. Не будь меня, вы бы тут же санкционировали казнь девушки. Тем более, что она представляет интерес как объект для патолого-анатомического вскрытия.

— Вы правы, — ответил сухо юноша. Старший ждал, уверенный в своей правоте.

— Я не могу вмешиваться в их решения, — сказал юноша. Павлыш ничего не ответил. Он решил, что не отдаст им Речку, что бы ни делали воины, Старший и бесплотный миссионер. Где же Жало? Если бы он был в той лодке!..

— Что ты будешь делать с Речкой? — спросил юноша Старшего.

— Исполню волю духов, — ответил тот, и Павлышу показалось, что он чуть улыбнулся. Боги всемогущи, но богов иногда можно и обмануть — пусть думают что Старший подчиняется им беспрекословно.

— Тогда отпусти ее, — вмешался Павлыш. Старший удивился. Ответил не Павлышу, юноше:

— Духи говорят: «Старший наказывает виновных и кормит людей. Если Старший не наказывает виноватых. Старшего убьют. Некому будет кормить людей».

— Отдайте Речку мне, — сказал Павлыш по-русски.

— Зачем она вам? Возьмете на Землю? Поместите в зоопарке?

— Нет, она будет жить на этой планете. Но я помогу ей найти племя ее отца.

— Пусть она будет жертвой Великому Духу, — сказал тихо Старший. — Великий Дух любит жертвы.

— Делай, как знаешь, — сказал юноша.

— Мы принесем ее тело в храм, — сказал Старший, вновь склонясь перед юношей. — И тело ее матери. Ты будешь смотреть внутрь их и читать знаки судьбы.

Речка очнулась. Приподнялась на локте, узнала Павлыша:

— Дух, — сказала она, — Мне больно. Где Жало?

— Не беспокойся, — сказал Павлыш. — Жало придет.

— Не говорите глупостей, — сказал юноша, спустился по ступеням, подошел к Речке.

Воины и Старший смотрели на него.

Павлыш взглянул вверх. По его расчету, те, другие, должны были появиться у входа в пещеру. Показалось, что темная фигура мелькнула на краю обрыва и скрылась.

Внизу, у ручья, стояли, не расходились жители деревни.

Дождь почти перестал, и ветер разгонял облака.

— Вы можете сказать, что Речка нужна вам в храме, — крикнул Павлыш юноше, оттягивая время.

— Законы, по которым живут эти существа, выше наших с вами желаний, Павлыш.

— Законы создавались вами.

Наверху были люди. Павлыш старался не выдавать своей заинтересованности в происходящем там, у пещеры.

— Веди ее, — сказал юноша. Потом поглядел на Павлыша. Голос его был грустен: — Вы, чужой здесь, не знаете психологии этих существ, стараетесь сломать их жизнь, ввергнуть вновь в пучину дикости. Что руководит вами?

Воины по знаку Старшего подхватили Речку под мышки.

— Дух, — сказала Речка Павлышу, — меня убьют.

— Нет, — сказал Павлыш громко, чтобы отвлечь внимание присутствующих от людей, подползавших по тропе. Они вот-вот появятся из-за поворота. — Я говорю тебе…

Он не успел договорить.

Жало стоял на тропе у поворота, несколькими метрами выше. Он размахивал пращой и показался Павлышу схожим с юным Давидом.

Камень ударил Старшего в плечо, тот пошатнулся, попытался повернуться в сторону, откуда прилетел камень, но не успел, потому что второй человек, вставший рядом с Жалом, пригвоздил его к земле дротиком.

Воины бросились вверх, забыв о духах, о Речке.

Только двое из них успели добежать до Жала — дротики охотников поражали их на бегу. Наверху завязалась драка, и Жало, вырвавшись оттуда, громадными прыжками бросился вниз, к Речке…

Солнце уже начало клониться к горизонту, когда Павлыш вышел из пещеры и остановился у груды камней.

Жало стоял сзади. Он проводил Павлыша до выхода.

— Ты вернешься, дух? — спросил он.

— Постараюсь, — сказал Павлыш. — Но не обещаю.

— Я скажу в деревне, что ты вернешься, — сказал Жало уверенно.

— Ладно уж, — улыбнулся Павлыш.

— Дай мне свет, — сказал Жало.

— Какой свет?

Жало показал на запасной фонарь Павлыша.

— Зачем тебе?

— Ночью я пойду по долине. Белая смерть боится света.

— Она убита.

— Есть разные звери.

Жало очень хотелось получить фонарь, приобщиться к великому колдовству.

— Я мог взять сам, — сказал Жало. — Ты не видел. Я не взял. Дай.

— Ваше благородство, молодой человек, переходит всякие границы, — сказал Павлыш по-русски, выключив лингвиста.

Жало не понял, протянул руку. Павлыш отстегнул фонарь и подал его юноше. Жало нажал кнопку, свет фонаря днем не был виден, и Жало направил луч в глубь пещеры.

— Хороший свет, — сказал он. — Я пошел. Люди Немого Урагана начнут пир без меня. Это плохо.

— Это и в самом деле плохо, — согласился Павлыш. — Они все съедят.

— Нет, все не съедят, — серьезно ответил Жало. — Я великий охотник и великий воин. Мне оставят пищу.

— Ладно, иди, нахал, — сказал Павлыш. — Смотри, чтобы Речка лежала, и пусть старуха дает ей травы.

— Я знаю, — сказал Жало. И ушел. Повернулся и ушел. В долине еще не научились прощаться. Кроме того, Жало, хоть и считал себя великим охотником, не был уверен, что ему оставят мясо.

У реки Павлыш задержался. Вода спала, но река все еще была мутной. Придется забираться под воду, и может снести. Павлыш проверил, хорошо ли приторочены камеры.

— Вы ушли, когда меня не было, — услышал Павлыш за спиной.

Юноша подошел беззвучно, как и подобает духам.

— Я бежал за вами от самого храма, Павлыш. На это уходит много энергии.

— Мы с вами обо всем поговорили.

— Да. Почти обо всем. Я хотел задать еще один вопрос.

— Слушаю.

— Вы включали второй экран?

— Да.

— И видели, как дикари подбирались к долине?

— Вы сами предостерегали меня от вмешательства в жизнь планеты.

— Не будь вас, Жало никогда бы не добрался до племени Немого Урагана.

— Оставайтесь при своем мнении, — ответил Павлыш, делая шаг вперед. Вода вздыбилась, обтекая башмак. — Я убежден, не случись истории с Жалом сегодня, через месяц, через год, все равно бы это случилось. Вы поставили эксперимент над разумными существами, учитывая лишь их инстинкты. Вы хотели превратить неразумные существа в разумные, отказав при этом им в праве на разум. Я, честно говоря, доволен, что так вышло. А чтобы убедить в этом вас, потребовались драматические события.

— Кое в чем вы правы, — признался юноша, догоняя Павлыша и шагая по воде, чуть касаясь ее ступнями. — Ошибки бывают в любом деле.

— Если станете выбирать нового вождя, учтите, что Жало склонен к хвастовству.

— Я думал об этом. Прощайте, — сказал юноша. — Лучше бы вы не приходили сюда.

— Прощайте, — ответил Павлыш. — Я не жалею, что пришел. По крайней мере теперь вам не удастся закрыть долину снова. У людей будет много мяса, и мир их станет шире.

— Да, эксперимент придется прекратить. Но мы продолжим наблюдения.

— Конечно, наблюдайте, — согласился Павлыш.

Вода уже добралась до пояса, влекла в глубину, и бредущий по воде юноша говорил сверху, почти с неба.

Павлыш шагнул вперед и ушел в воду по грудь. Потом с головой.

Когда он выбрался на другой берег, юноши уже не было.