"Лидия Чарская. Во имя любви" - читать интересную книгу автора

за версту перед ней шапку ломает. "Другой такой, говорит, барышни днем с
огнем не сыщешь".
Наташа слушала эти похвалы, вся разгораясь ярким румянцем от
удовольствия и смущения, что они говорят в присутствии Сергея и что сам он
одобрительно улыбается и кивает ей ласково головою.
- Ну, а твои дела с начальством? - участливо спросил Крутининъ-младший.
- Да что, все то же! Вмешиваются, тормозят. Ну, да чья еще возьмет,
посмотрим! - и Михаил упрямо тряхнул своей характерной головою. - Ведь не с
пешками, а с живыми людьми имеешь дела, а они этого понять не могут. Им
только два Завета, буки - веди, да 4 правила арифметики подавай, а того не
поймут, что мальчишка живой пищи просит. Я уж схватывался! - с
воодушевлением рассказывал он и рябое, некрасивое лицо его воодушевилось,
загорелось и сделалось странно привлекательным. - Как же, как же,
схватывался! - подхватил он, блестя глазами и улыбаясь больным и добрым
ртом. - Приехал "сам" во время словесности. А у меня Некрасов на столе.
"Зачем?" спрашивает. - "Доступнее, говорю, всего остального, на душу
действует, патриотизм поднимает". - "Не к чему, говорит. Патриотизм и в
"Капитанской дочке" на воскресных чтениях поймут". Обидно мне стало за
ребят, знаешь. Глазенки разгорались, пристают: "Больно хорошо. Михайло
Митрич... почитайте!" А как тута почитаешь... Ну, рискую, понятно... Игра
свеч стоит. Есть смышленые... Особенно волостного Колька. Экземпляр...
Будущий Ломоносов.
И попав на свою любимую тему, Михаил Дмитриевич говорил долго и
пространно.
А Крутинин-младший слушал брата и думал, как мало изменился он за три
года и как глушь способна губить человека.
Он был все тот же, этот бедный труженик Михаил, поседевший в своей
школе, упорный прямой идеалист, ищущий в своей жалкой пастве Ломоносовых и
Гракхов, способный выдумать и раздуть преграды, чтобы оцветить и увеличить
поле деятельности.
И он, и Наташа - этот деревенский Цицерон в юбке, громящая пьяных
крестьян, - как это все ничтожно, мелко и жалко в сравнении с тем, зачем он
приехал и что его ожидает.
И, вспомнив об этом, он невольно вздрогнул всем телом...

III

Июльская ночь, благовонная и свежая, как ласка влюбленной девушки,
подкралась, скользя и волнуя, и окутала землю душистой и темной фатой...
Сергей распахнул окно Наташиной комнаты, которую та, как гостю,
уступила ему, и тотчас же к нему потянулись упругие и гибкие прутья сирени.
Она отцвела давно, ранней весною, но ему чудился пряный и нежный аромат
ее... Нет, это не сирень...
Это "она", ее аромат, отдающий востоком и сказкой, как самое имя этой
женщины, прелестное своей непроницаемостью и новизной. Алла... Алла...
Алла...
Он повторял его на тысячи ладов, и оно - это имя - не утеряло для него
своей красоты и прелести и царит в его сердце, как царить в нем его
обладательница, эта заманчивая, как тайна, женщина, то мерцающая, то темная,
то совсем светлая, как самый светлый взор, разгаданный любовью.