"Джон Чивер. Скандал в семействе Уопшотов" - читать интересную книгу автора

- Гмммм, - невразумительно пробормотал судья.
Гонора изложила свое дело, пытаясь установить его серьезность по
степени смятения, отражавшегося на худощавом лице собеседника. Память у
судьи не ослабела, он был в полном рассудке, по и память, и рассудок
действовали несколько замедленно. Когда Гонора кончила, он сложил пальцы
пирамидкой.
- Окружной суд соберется на очередную сессию не раньше чем через пять
недель, так что до тех пор вам не смогут предъявить обвинения, - сказал
он. - На ваш счет наложен арест?
- Вряд ли, - ответила Гонора.
- Так вот, мой совет, Гонора, отправляйтесь немедленно в банк, получите
солидную сумму денег и уезжайте за границу. Дела о выдаче преступника не
так-то просты и тянутся долго, а налоговые власти вовсе не безжалостны.
Они, конечно, предложат вам вернуться, но я не думаю, что столь почтенной
даме, как вы, причинят какие-нибудь серьезные неприятности.
- Я слишком стара для путешествий, - сказала Гонора.
- Вы слишком стары, чтобы отправиться в богадельню, - сказал он.
Глаза его словно подернулись пленкой, как у птицы; он, подобно селезню,
вертел головой то в одну сторону, то в другую, чтобы не упускать Гонору из
поля зрения. Та больше ничего не сказала, не поблагодарила, не попрощалась
и покинула контору. Она зашла в магазин хозяйственных товаров и купила
веревку для сушки белья. А вернувшись домой, сразу полезла на чердак.
Гонора любила все, что давало ощущение свежести: дождь и холодный
утренний свет, любой ветер, любые звуки текущей воды, в которых ей
слышалась связанность всего сущего, бурное море, но в особенности дождь. И
так как она все это любила, то, поднявшись на душный чердак с веревкой, на
которой собиралась повеситься, она почувствовала себя там чужой. Воздух
был такой спертый, что у всякого закружилась бы голова, душный, как в
печи. Только жужжание мух и ос у единственного окошка говорило о жизни. У
окна стояли калькуттские дорожные сундуки, шляпные картонки, валялся
тропический шлем, украшенный перламутром (ее шлем), рваный парус и пара
весел. Гонора сделала петлю, перекинула веревку через стропило, на котором
было написано крупными печатными буквами: "Перес Уопшот. Большой зверинец
и цирк с дрессированными животными". Красный занавес свисал со стропила,
отделяя сцену, на которой они когда-то давали любительские спектакли в
плохую погоду, когда дождь кропил их маленький мирок. Она играла Спящую
Красавицу, и Родни Таунсенд будил ее поцелуем. Это была ее любимая роль.
Она подошла к окну взглянуть на сумерки и спросила себя, почему свет
угасающего дня пробуждает в ее душе сравнения и раздумья. Почему она всю
свою жизнь изо дня в день сравнивала цвет сумерек с цветом яблок, блеклых
страниц старинных книг, освещенных палаток, сапфиров и пепла? Почему она
всегда стояла по вечерам у окна, как будто сумеречный свет мог научить ее
благопристойности и мужеству?
День был серый, серый с самого утра. Должно быть, он такой же серый на
море, такой же серый на паромной пристани, где ждала толпа народу, такой
же серый в больших городах, серый на перешейке, серый в тюрьме и в
богадельне. Свет был резкий и неприятный, распростершийся подобно грубой
подкладке под узорчатым шелком года. Восприимчивая ко всякому свету,
Гонора испытывала от этой темноты смутное и печальное чувство, Она знала,
что награды за добродетель бывают пустяковые, никчемные, безуханные, но