"Джон Чивер. Перси" - читать интересную книгу автора

убийство, стояла толпа, дверь охраняли два полицейских. Бабушка шагнула
мимо них и в залитой кровью квартире нашла четверых детей мясника,
полумертвых от страха. Она собрала в узел их одежду, привезла детей к себе
домой и держала их у себя больше месяца, пока им не подыскали другое
пристанище. Столь же непосредственно было решение тети Анны уморить себя
голодом и желание Перси стать художницей. Перси просто чувствовала, что
именно для этого она создана, что это придаст ее жизни какой-то смысл.
Называть себя Перси она начала в школе живописи, потому что усмотрела
некоторую предвзятость в отношении к женщинам, занимающимся искусством. На
последнем году обучения она написала картину размером шесть футов на
двенадцать - "Орфей, укрощающий диких зверей". За эту картину ее наградили
золотой медалью и поездкой в Европу, где она несколько месяцев
прозанималась в парижской Академии изящных искусств. Вернувшись в Штаты,
она получила три заказа на портреты, но критический склад ума помешал ей
добиться успеха в этой области. Ее портреты являли собой обвинительные
акты, ни один из них не был принят заказчиком. Она не задавалась целью
осудить и обидеть, но была наблюдательна и нетерпима.
После возвращения из Франции она познакомилась с молодым врачом по
имени Эббот Трейси. Встретились они в каком-то яхт-клубе на северном
берегу залива. То был, конечно, не "Коринфянин", а просто несколько
домишек из плавника, сколоченных любителями во время воскресных наездов.
На бильярдном столе - сукно, траченное молью. Мебель, выловленная из моря.
Две глинобитные хибарки с надписями "Для дам" и "Для мужчин" да причалы
для десятка широких одномачтовых парусников, которые, по выражению моего
отца, двигались со скоростью улитки. В каком-то таком уголке Перси и Эббот
встретились, и она влюбилась. Он к тому времени уже был законченным
развратником, чуждым, вероятно, каких-либо человеческих чувств. (Впрочем,
я вспоминаю, что он любил смотреть, как дети читают молитвы на сон
грядущий.) А Перси прислушивалась к его шагам, изнывала в его отсутствие,
его прокуренный кашель звучал в ее ушах музыкой, и она складывала в особую
папку бесконечные рисунки, изображавшие его лицо, его глаза, его руки, а
когда они поженились, то и все остальное.
Они купили старый дом на окраине города. Потолки там были низкие,
комнаты темные, окна маленькие, и камины дымили. Перси все это нравилось,
она, как и моя мать, питала слабость к просвистанным ветром развалинам,
что казалось странным в женщинах со столь возвышенными запросами. Запасную
спальню она отвела под мастерскую и написала еще одну огромную картину -
"Прометей, дарующий человеку огонь". Картину взяли на выставку в Бостоне,
но никто ее не купил. Тогда она написала нимфу с кентавром. Эта картина
хранилась на чердаке, и лицо у кентавра было точь-в-точь как у дяди
Эббота. Практикой дядя Эббот зарабатывал маловато - он, думается, был
ленив. Помню, я однажды застал его за утренним завтраком - в час дня, в
пижаме. Жили они, наверное, бедно. Перси, надо полагать, делала всю работу
по дому: покупала провизию, развешивала белье после стирки. Раз поздно
вечером я, уже лежа в постели, слышал, как отец раздраженно кричал: "Не
могу я больше содержать твою сестрицу с ее сигарами!" Одно время Перси
делала копии с картин в музее "Фенуэй-Корт". Это приносило кое-какой
доход, но, видно, недостаточный. Одна из товарок по школе живописи
уговаривала ее рисовать журнальные обложки. Всем своим существом Перси
противилась такой работе, но ей, вероятно, показалось, что выбора у нее