"Антон Павлович Чехов. В приюте для неизлечимо больных и престарелых" - читать интересную книгу автора

- ни перед кем шапки не ломал, губернатора Васей звал, преосвященному
руку пожимал и графу Егору Григорьичу наипервейший друг был. А всё потому,
что жить умел в просвещении, в европейском образе мыслей...
После длинного предисловия дедушка рассказывает о своем прошлом
житье-бытье... Говорит он долго, с увлечением.
- Баб обыкновенно на горох на колени ставил, чтоб морщились, - бормочет
он между прочим. - Баба морщится, а мужику смешно... Мужики смеются, ну, и
сам засмеешься, и весело тебе станет... Для грамотных у меня было другое
наказание, помягче. Или выучить наизусть счетную книгу заставлю, или же
прикажу взлезть на крышу и читать оттеда вслух "Юрия Милославского", да
читать так, чтоб мне в комнатах слышно было... Коли духовное не
действовало, действовало телесное...
Рассказав о дисциплине, без которой, по его словам, "человек подобен
теории без практики", он замечает, что наказанию нужно противополагать
награждения, - За очень отважные поступки, как, например, за поимку вора,
жаловал я хорошо: стариков на молоденьких женил, молодых от рекрутчины
освобождал и проч.
Веселился во время оно дедушка так, как "теперь никто не веселится".
- Музыкантов и певчих было у меня, несмотря на скудость средств моих,
шестьдесят человек. Музыкой заведовал у меня жид, а певческой -
дьякон-расстрига... Жид был большой музыкант... Чёрт так не сыграет, как
он, проклятый, играл. На контрабасе, бывало, выводил, шельма, такие
экивоки, каких Рубинштейн или Бетховен, положим, и на скрипке не
выведет... Учился нотам он за границей, жарил на всех инструментах и рукой
махать был мастер. Только один недостаток был в нем: тухлой рыбой вонял да
своим безобразием декорацию портил.
Во время праздников приходилось его по этой причине за ширмочку
ставить...
Расстрига тоже не дурак был. И ноты знал и повелевать умел. Дисциплина
у него была на такой точке, что даже я удивлялся. Он всего достигал. Бас у
него иной раз дишкантом пел, баба в толстоголосии с басами равнялась...
Мастер был, разбойник... Видом был важный, сановитый... Пьянствовал только
сильно, но ведь это, внучка, кому как... Кому вредно, а кому и
пользительно. Певчему надо пить, потому - от водки голос гуще
становится... Жиду я платил в год сто рублей ассигнациями, а расстриге
ничего не платил... Жил он у меня на одних только харчах и жалованье
натурой получал: крупой, мясом, солью, девочками, дровами и проч. Жилось
ему у меня, как коту, хоть и частенько порол я его на воздусях...
Помню, раз разложил я его и Сережку, ее вот отца, отца твоей матери,
и...
Саша вдруг вскакивает и прижимается к матери, которая бледна, как
полотно, и слегка дрожит...
- Мама, пойдем домой... Мне страшно!
- Чего тебе, внучка, страшно?
Дедушка подходит к внучке, но та отворачивается от него, дрожит и
сильнее жмется к матери.
- У нее, должно быть, головка болит, - говорит извиняющимся голосом
мать. - Пора уж ей спать... Прощайте...
Перед уходом Сашина мать подходит к дедушке и, красная, шепчет ему
что-то на ухо.