"С пером и автоматом" - читать интересную книгу автора (Борзунов Семён)

Главное — не растеряться

Первый немецкий город был взят с тяжелыми боями. Кое-где по временам еще слышалась стрельба: спрятавшиеся по закоулкам отдельные гитлеровцы продолжали сопротивляться.

Чапичев не обращал на это никакого внимания и занимался своим делом. Сидя на груде кирпича разрушенного дома, он писал очерк. «Главное — не растеряться» — так назвал он его. В скобках наметил другое название. Письменным столом служила ему до черноты отполированная за годы войны ложа неразлучного ППШ.

Писалось легко и быстро, потому что все было им видено лично, пережито и перечувствовано. Выдумывать ничего не приходилось. Очерк, по замыслу автора, должен быть кратким и стремительным, как только что отгремевший бой.

День был на исходе. Солнце скрылось за горбатой крышей серого дома. Кругом пахло гарью и кирпичной пылью.

Не отрывая руки от бумаги, Яков инстинктивно глянул вперед. И вовремя! По разваленной наполовину стене к нему бесшумно подбирался немец, держа автомат наготове. Видимо, он не хотел стрелять, чтоб не привлекать к себе внимания. Но действовал с совершенно определенной целью: взять русского офицера живым. Однако, как только Чапичев его заметил, немец вскинул автомат:

— Хенде хох!

Понимая, что гитлеровцу не выгодно стрелять, Яков как можно спокойнее ответил по-немецки, что он журналист и с ним можно обо всем договориться.

— О-о, шпрехен зи дойч?

— Яволь! — с готовностью ответил Чапичев и в то же время, заметив, что немец убрал палец со спускового крючка, подложил правую руку под блокнот, словно хотел его спрятать, и, не поворачиваясь, дал очередь. Гитлеровец свалился со стены, выронив оружие.

Чапичев встал, осмотрелся и сам себе вслух сказал:

— Да, главное — не растеряться.

Очерк остался недописанным. Неожиданная стычка с фашистом взбудоражила душу, разворошила мысли, которые перед этим, казалось, выстроились в четкий сюжет.

Спрятав блокнот в планшет, Чапичев стал догонять свое подразделение.

Ночевать пришлось в большом двухэтажном доме, где разместилось несколько офицеров батальона. Входя в дом, он прочел на массивной дубовой двери, окованной бронзой, странную надпись на немецком языке:

«Просьба ничего не портить, не уносить; здесь живет мирный немец Иоганн Пфефер».

— Ну что ж, очень приятно познакомиться с «мирным немцем», — проговорил Яков, открывая дверь.

Поздоровавшись со знакомыми офицерами, сидевшими в прихожей, Чапичев с завистью посмотрел на их чистые, выбритые лица. Понял, что они успели уже помыться и привести себя в порядок. Значит, у «мирного немца» действует водопровод: надо этим воспользоваться.

Войдя в ванную, он почувствовал какой-то не немецкий, а привычный, свой, домашний запах мыла. Осмотрелся, заметил овальный розовый брусок, понюхал — наше, ТЭЖЭ. Улыбнулся: кому-то из офицеров жена прислала. Но увидел еще такие же бруски. Из любопытства открыл шкафчик и глазам своим не поверил: там снизу доверху в четыре ряда лежало не менее 50 кусков такого же мыла.

«Запасливый «мирный немец», — отметил про себя Чапичев. — Где он столько набрал?»

Любопытство его разгоралось, и он открыл другой шкаф, в стене. Здесь лежали аккуратно распределенные по цвету вышитые украинские рушники и разноцветные платки.

Мысль о том, что все это награблено у нас, в России, Чапичева все больше и больше выводила из себя. Тяжело и больно было все это сознавать и тем более видеть.

Всю страну нашу ободрали, рассуждал он про себя. Все свезли в свой фатерланд, ничем не гнушаются. Яков представил себе восторг какой-нибудь медхен, которая, получив от своего хапуги из оккупированных советских областей посылку с награбленным добром, от радости хлопала в ладоши: «Ай-ай, настоящее масло, настоящий мед, настоящие кожаные сапоги…» Ее радость понятна. Немцев давно кормят всевозможными заменителями, которые всюду называются ходким немецким словом «эрзац».

С этими мыслями Чапичев вышел из ванны. Офицеры уже ужинали, для него тоже стоял прибор. Только теперь он заметил, что им прислуживала старая и незаметная как тень немка. Она ходила бесшумно и быстро. Сев за стол, Яков воскликнул от удивления:

— Да что это такое?! И посуда советская у этого «мирного немца».

— А вот это ты узнаешь? — указал один из офицеров на кружевную дорожку, лежавшую на комоде. — Наша, вологодская.

Словно первым морозом дохнуло на влажное стекло — таким тонким и изящным было кружево. Видно, не один вечер гнула спину над своим рукоделием русская женщина и уж, конечно, не собиралась радовать своей работой этого «мирного немца».

Чапичев нашел целый склад таких кружев.

Подвал был загружен дорогой посудой, свезенной сюда из разных стран, оккупированных фашистской Германией.

Чапичев наконец не вытерпел и спросил у немки, что все это значит, откуда это у «мирного немца»?

Та молча подвела его к книжному шкафу, достала портрет эсэсовца — сына хозяина.

— А кем был сам хозяин? — спросил Яков.

— Доктор философии, — ответила служанка, обрадовавшись, что русский офицер изъясняется на ее родном языке. Она тут же сказала, что зовут ее Мартой.

Чапичев спросил:

— Куда же скрылись хозяева?

— Уехали, как только ваши красные большевики перешли границу.

— Ну а вы, фрау Марта, почему не уехали с ними?

— А мне нечего бояться, — ответила она со вздохом и показала свои мозоли. — Да и кто меня там ждет? Кому я нужна там?

Чапичев одобрительно закивал. — Скажите, пожалуйста, ваш хозяин газеты получал?

— О да, да. Очень много, — закивала Марта.

— Мне бы хотелось почитать вашу городскую газету. Интересно, что о нас здесь писали в последнее время.

— Хозяин боялся, что эти газеты могут его скомпрометировать, и приказал Гансу спрятать их в тайнике за гаражом.

— А кто такой Ганс? Где он?

— Это мой муж. Он где-то во дворе.

— Позовите его, мы с ним потолкуем.

— Вы разрешаете ему войти сюда? — удивилась Марта.

— Ну а как же! — развел руками Чапичев. — Конечно, разрешаю. Не буду же я с ним разговаривать через форточку.

— Хозяин запрещал Гансу входить в дом. Он живет там, в своей каморке возле гаража. От него всегда машинным маслом пахнет, а хозяин не любил посторонних запахов, — пояснила Марта.

Она ушла и вскоре вернулась с одноглазым, очень тощим, прихрамывающим Гансом. Тот нес целую кипу газет. На пороге он остановился и, вынув из кармана своего донельзя засаленного пиджака мокрую тряпку, вытер подошвы ботинок и только тогда с подобострастным поклоном поднес русскому офицеру газеты.

Положив их на стол, Чапичев протянул немцу руку. Тот недоуменно и даже испуганно посмотрел на нее. Майор пожал его руку, назвал себя и сказал, что он сын бедняка и потому не боится пожать мозолистую руку человеку труда, какой бы национальности он ни был.

Ганс ушел растерянный, но сияющий от счастья. Он впервые за всю свою жизнь почувствовал себя человеком.

Фрау Марта зажгла еще одну лампу, над книжным шкафом, и ушла.

Роясь в последних номерах немецких газет, Чапичев наткнулся на приказ бургомистра, который грозил расстрелом за предоставление ночлега возможным дезертирам и прочим врагам рейха. То же самое он обещал за распространение ложных слухов, за недоверие к фюреру, а в плохо замаскированные окна грозился бросать гранаты без всякого предупреждения.

Веселую улыбку вызвало у Якова объявление фирмы Франца Мюллера о дешевой распродаже чемоданов.

— Здорово получается: начали с завоевания мира, а кончили распродажей чемоданов!

Увлекшись просмотром газет, Чапичев не заметил, как пролетела ночь. Утром, когда полк получил приказ выступать, он попросил фрау Марту снова спрятать газеты в тайник и теперь уже хранить для него.

— После войны я обязательно вернусь к вам и по этим подшивкам буду изучать вашу жизнь…

Немка с радостью приняла это сообщение и сказала несмело:

— Мой хозяин будет шокирован, когда увидит, что господин майор победившей армии по-человечески обращается даже с моим Гансом. — Вдруг всплеснула руками и весело протараторила: — Вот была бы сенсация, если бы однажды вы, господин майор, вызвали моего Ганса сюда в присутствии хозяина, да еще руку ему подали!

Уходя из этого дома, Чапичев был твердо намерен вернуться сюда после войны, чтобы собрать материал для книги, о которой в последние дни думал все больше и больше. Она просто не выходила у него из головы.