"Записки натуралиста" - читать интересную книгу автора (Спангенберг Евгений Павлович)

НЕУДАЧНЫЙ ДЕНЬ

Вот и Сибирь — моя далекая суровая родина. Вот и Иркутск, и неприветливая быстрая Ангара. А за ней сначала Кайская, потом Синюшкина гора, поросшие редким смешанным мелколесьем да багульником. Где же сибирская глушь — тайга, темные кедры, о которых я так много слышал, живя на юге?

Широко раскинулась мрачная хвойная тайга в глубине страны, там, где в то время не было ни торных дорог, ни жилья человека. Далекой, недоступной казалась она мне в первое время. Не один Десяток километров трудного пути отделяли меня, жителя большого города, от настоящей природы. А неведомые лесные просторы с каждым днем все сильнее манили меня к себе, я мечтал о них. Но вот прошла долгая зима, и мои мечты, наконец, превратились в действительность. С наступлением летних каникул наша семья переехала в деревеньку Смоленщину, и оттуда уже я на легкой лодчонке по извилистой речке Ольхе не один раз пробирался в тайгу. Моим постоянным спутником была наша новая охотничья собака, ирландский сеттер; звали его Барька.

Летние экскурсии вдали от Иркутска и частые выезды на охоту весной и осенью несколько примиряли меня с непривычной жизнью в большом городе. Зимой я учился и мечтал о лете, летом в полной мере осуществлял свои замыслы. Когда мне исполнилось четырнадцать лет, моя бабушка подарила мне настоящее двуствольное ружье, и я с особенным нетерпением ждал весны, чтобы вырваться за город и по-настоящему испытать свои силы в стрельбе — поохотиться.

В начале мая представился удобный случай. К нам забежал приятель моего брата и сообщил, что завтра утром мы сможем поехать на винокуренный завод, расположенный в пятидесяти восьми километрах от Иркутска, по Верхоленскому тракту. Управляющий заводом звал нас в гости, писал, что в эту весну налетело особенно много уток и гусей, и советовал не терять времени. Мы тут же решили воспользоваться приглашением и прожить в этом интересном, глухом уголке до конца весенней охоты.

Ранним утром на другой день в нашем дворе уже стояла запряженная в телегу лошадка. Хозяин называл ее рысаком. Он торопил нас с отъездом. Но вот все готово, пожитки уложены, мы размещаемся в телеге. Минуем тряскую мостовую города, а затем выезжаем на Верхоленский тракт.

Сразу за Иркутском начинаются горы. Верхоленский. тракт, извиваясь змеей, то взбегает на перевалы, то спускается в глубокие лощины. Чуть зеленеет травка, покрываются молодой зеленью березки, на склонах холмов алеют цветы багульника.

Мы мысленно стремимся вперед, но наш пресловутый рысак, называемый так лишь за то, что он под гору бежит рысью, едва передвигает ноги, и не потому, что он стар или плохо упитан, а так, по привычке, свойственной выносливой сибирской лошади.

После долгой зимы нам, впервые вырвавшимся из города, даже однообразная дорога и медленное движение кажутся восхитительными. Целый день почти беспрерывной езды, и мы остановились на ночь в маленькой деревушке. Ее бревенчатые избы тянутся вдоль дороги в один ряд. Но как она непривлекательна! Ни одного деревца, ни одного палисадника на всем ее протяжении. Одни потемневшие избы, хозяйственные пристройки, сложенные дрова и ничего больше.

Несмотря на весну и теплые дни, изба, в которой мы остановились, была жарко натоплена. Помимо хозяев ее населяло несметное количество блох, не дававших ни одной минуты покоя. Все наши попытки уснуть не увенчались успехом. Надев валенки и накинув полушубки, мы выбрались на воздух и, пока наши хозяева и возница спали сном праведников, уселись на дровах под открытым небом и ждали рассвета.

Ночь была тихая, звездная, холодная. В темном небе беспрерывно летели птицы; они стремились к северу, наполняя воздух свистом крыльев, гортанными голосами, гоготом, писком. В окрестных озерах бухали ночные цапли-выпи.

Раннее утро. Измученные с непривычки бессонной ночью, мы безучастно смотрели, как наш возница бодро и деловито запрягает лошадь.

Опять езда в течение целого дня. На подъемах мы с трудом передвигали ноги, едва поспевая за телегой, используя спуски, забирались в телегу и, трясясь из стороны в сторону, засыпали на короткое время.

Но все трудности позади, забыта скучная дорога, бессонная ночь. Мы на месте. Завод стоит как бы на острове. Его окружают большие пруды, соединенные журчащими речушками, болота и леса, затопленные полой водой. Вдали на холмах темнеет тайга. Два живых существа — старик-управляющий и его любимец, бесхвостый сеттер Марсик, — были несказанно рады нашему приезду, но кто был рад больше, сказать затрудняюсь.

По старости лет управляющий забросил охоту. Уже два года его двустволка висела на стене без употребления. С этим не в состоянии примириться его четвероногий приятель, и между хозяином и собакой возникают частые недоразумения.

Вот в четверти километра от дома, на противоположной стороне пруда, там, где его берега сплошь заросли лозой, вдруг раздается отчаянный вопль собаки. Старик всполошен. Неужели Марсик попал в капкан, оставленный ребятами от зимнего промысла? Дряхлой походкой он спешит к пруду, садится в лодку и гонит ее к противоположному берегу. Одновременно послан верховой. Он скачет по плотине, огибая пруды. А отчаянный визг все продолжает доноситься. Но тревога напрасна: куцый Марсик просто не может поймать дикого утенка.

Или другой случай.

Сторож завода застрелил утку. Она упала на глубокое место пруда, откуда ее извлек Марсик. Вместо того чтобы отдать птицу владельцу, Марсик выплывает далеко в стороне и, сделав большой полукруг, с уткой в зубах возвращается домой.

С нашим приездом Марсик изменил своему хозяину. В отведенном для нас помещении он проводил дни и ночи. Ведь здесь так приятно пахло ружьями, пороховым нагаром, смазанными жиром охотничьими сапогами. Зайдет, бывало, хозяин, пожурит его за измену, и Марсик, как бы извиняясь за свое поведение, поплетется за ним домой. Но не пройдет и получаса, как он опять; радостный и возбужденный, появится среди нас и своими умными глазами следит за каждым нашим движением — не собираемся ли мы на охоту.

Весенняя охота с подружейной собакой, как известно, запрещена охотничьим законодательством, но в то время мы по молодости лет не придавали этому значения. Ледяная вода крайне затрудняет добычу убитых уток, кроме того, место было глухое, и мы широко пользовались услугами обеих собак — Барьки и Марсика.

Как-то на вечерней заре товарищ брата выстрелил по налетевшей гусиной стае. Одна из птиц, легко раненная в крыло, упала в воду, остальные, издавая тревожное гоготание, взмыли вверх и исчезли в темном небе. Обе наши собаки, не ожидая приказания, кинулись с берега и поплыли к месту, где упал гусь. Им на помощь по воде быстро скользила легкая лодка. Однако гусь как будто сквозь воду провалился. Его не было нигде. Упустить такую добычу, как гусь, — разве это не обидно?

Я не мог успокоиться весь вечер.

— Попробуй найди его теперь, — заявил товарищ брата, — а уж если найдешь, твой будет.

Эти слова меня окончательно раззадорили, и на другое утро еще до рассвета я был на знакомом месте.

Вот на побагровевшем востоке появилось яркое, но холодное солнце. Над водной поверхностью, как дым, заклубился туман, затягивая лес, кустарники противоположного берега. Несмотря на утренний холод, от которого стыли руки, с двумя верными помощниками-собаками я тщательно обследую берег, кусты, островки.

Солнце поднимается все выше, туман рассеивается, берег пруда обыскан во всех направлениях, а вчерашнего гуся нет и следа. Но куда же он мог деться, не ушел ли за ночь в Соседнее лесное озеро?

И вместо того, чтобы бросить напрасные поиски, отдохнуть и вернуться домой к горячему чаю, я волоком тащу лодку сначала лугом, затем сквозь густые кустарники, туда, где среди леса блестит вода, где, спускаясь по косой линии, в воздухе токуют бекасы.

Наконец на месте. Вновь начинаются поиски. Собаки обыскивают берег, а я двигаюсь на лодке по чистой воде у прибрежных зарослей. Сколько труда, упорства, и все ради какого-то гуся. Но это поймут только охотники. И вот, когда озеро почти все осмотрено, когда последняя надежда найти птицу исчезает, в прибрежных зарослях поднимается шум, и на чистой воде, хлопая крыльями, появляется вчерашний злосчастный гусь; следом за ним плывут обе собаки. Раздается мой первый выстрел, за ним следует другой, третий, много, целая канонада выстрелов, но гусь невредим. Он быстро уходит от лодки, а я все стреляю, не учитывая того, что тело птицы не на поверхности, а под слоем воды и дробь идет рикошетом, не причиняя ей вреда. И так до последнего выстрела. Патронташ мой пуст, я откладываю бесполезное ружье в сторону.

Домой я вернулся с пустыми руками. К счастью, я не застаю никого дома: все на охоте, и мне не приходится краснеть за себя, за свою неудачу. Дрожа всем телом, спешно переодеваюсь в сухое белье, в костюм, предназначенный не для охоты, а для того, чтобы при случае быть прилично одетым. Счастье в контрастах, и сейчас, согревшись, я ощущаю это в полной мере.

Но прошел час, другой. Я согрелся, набил патроны. Что же Делать дальше? Одному сидеть дома скучно, книг нет, а на дворе весна. Не пойти ли навстречу приятелям? Ведь уже скоро обед, и они должны возвращаться домой с охоты.

Я собрался выйти на воздух. Но неужели не брать ружья? А вдруг налетят гуси: они то и дело пролетают над заводом. Я перекинул через плечо ружье, сунул в карман несколько патронов и вышел на крылечко. За мной увязались обе собаки.

Солнце светило ярко, под крышами оживленно чирикали воробьи, от пруда доносился гомон водяной птицы. Крякали утки, свистели кулички, иногда над водной гладью пролетала чайка.

Незаметно для себя я вышел на берег, а оттуда — на узкую свеженастланную плотину, отделявшую пруд от затянутого тиной болота. Земля здесь еще не просохла, ноги скользили по узкой тропинке, и, выбрав сухой клочок почвы и удобно усевшись на обломок дерева, я стал смотреть на воду, на синеющий вдали лес, на пролетавших в стороне уток. Обе собаки улеглись позади меня.

Но что это? Далеко на насыпи я заметил какое-то животное. Осторожно приподнялся, сделал несколько шагов вперед и стал всматриваться. Это был заяц. Не подозревая о близости человека, он бежал по насыпи, быстро приближаясь ко мне. Выстрелить весной по зайцу — величайший позор для охотника. Серьезный охотник ради мяса не убьет зайца в весеннее время. Я отлично знал это. Мне просто хотелось понаблюдать за ним и так, ради практики, прицелиться по бегущему зверю — ведь мне придется стрелять зайцев в другое время. Еще несколько секунд, и заяц совсем близко, и хоть я стою во весь рост, но косой не замечает меня. Как мне было стыдно потом за свой поступок! Но в тот момент я не только прицелился, но и выстрелил. К счастью, я промахнулся. Заяц подпрыгнул на месте и полным ходом пустился наутек. Но того, что произошло в следующую секунду, я никак не ожидал.

Заметив зайца, обе собаки рванулись вперед и сбили меня с ног с такой силой, что я не смог удержаться на насыпи. Мое ружье полетело в сторону, а я скатился по крутонаклонной скользкой поверхности прямо в болото, в тину. Опять холодное купание. Я вылез из болота, скользя и падая, забрался по глинистому откосу наверх и задворками, чтобы меня никто не встретил, пробрался домой. Во что превратился мой праздничный костюм! С головы до ног я был покрыт желтой, холодной и липкой грязью.

Так, незаметно для меня самого, несмотря на большую любовь к животным, я пристрастился к охоте. Что поделаешь! Охота стала для меня чем-то совершенно необходимым. И если суровая сибирская зима заставляла меня подолгу оставаться в городе, я начинал тосковать о природе. Скорей бы весна, первые проталины, робкая песенка рано прилетевшей птички.

Прошел год-другой, и я стал бродить с ружьем не только для того, чтобы застрелить ту или другую птицу. Мне просто необходимо было общение с природой. И когда случалось сделать неудачный выстрел, я не особенно сожалел. Охотясь, я сначала бессознательно изучал животных в природе. Отношение к животным отца и его друзей-охотников, которое я видел в детстве, не прошло бесследно — я сам стал бережно относиться к природе.