"Николай Черкашин. Взрыв корабля " - читать интересную книгу автора

амулетов...
Мне не терпелось попасть в медину, в старую арабскую часть города, и я
всячески торопил своих спутников - "флибустьера" Разбаша, на кремовой
рубашке которого блестело золото кавторанговских погон, и старпома с нашей
подводной лодки - капитан-лейтенанта Симбирцева. Я не зря отрывал их от
пивных столиков и сувенирных прилавков. Едва миновав врата медины - тяжелый
каменный портал, - мы с головой окунулись в добрый старый Восток. Все было
так, как грезилось когда-то в школярских мечтах, как виделось раньше лишь на
телеэкранах да на снимках путешествующих счастливцев.
Кричали муэдзины с белых минаретов, пытаясь наполнить уши правоверных
мудростью пророка через воронки радиорупоров.
Аллах акбар! Велик базар... Плывут малиновые фески, чалмы, бурнусы...
Велик торговый карнавал! Пестрые попоны мулов, яркая эмаль мопедов, сияющая
медь кувшинов на смуглых плечах водоносов, пунцовые связки перца,
разноцветная рябь фиников, миндаля, маслин, бобов...
Что ни тротуар - прилавок, что ни стена - витрина.
Город стоял на витринах, как на незыблемом фундаменте.
Впрочем, здесь, в тесной каменно-глиняной медине, обходились без
зеркальных стекол. Узкие улочки были сплошь завешаны костюмами, джинсами,
платьями - так что мы пробирались под ними, как по бесконечному гардеробу.
Эскадрильи туфель и башмаков покачивались в воздухе на веревочках...
На приступках, в нишах, подворотнях, подвальчиках кипела своя жизнь:
под ногами у прохожих старик бербер невозмутимо раздувал угли жаровни с
медными кофейниками. Его сосед, примостившийся рядом - седобородый,
темноликий, по виду не то Омар Хайям, не то старик Хоттабыч, - равнодушно
пластал немецким кортиком припудренный рахат-лукум. Разбаш тут же приценился
к кортику, но старец не удостоил его ответом. Он продавал сладости, а не
оружие.
Закутанные в белое женщины сновали бесшумно, как привидения. Порой из
складок накрученных одеяний выскользнет гибкая кофейная рука, обтянутая
нейлоном французской кофточки, или высунется носок изящной туфельки. В толпе
не увидишь старушечьих лиц - они занавешаны чадрой, и потому кажется, что
город полон молодых хорошеньких женщин. Но это одна из иллюзий Востока.
Я наслаждался мединой, я пожирал ее глазами, я вдыхал ее жадно, как
курильщик кальяна глотает свой дурманящий дым, и был на седьмом небе от
того, что вкушал наконец явь давней мечты.
Так было и на другой день. И на третий... Но на четвертый невольно
выводишь для себя, что пестрота монотонна. Глаз утомляет бесконечная россыпь
товаров, мельтешение лиц, одежд, украшений, немая перепалка вывесок и
рекламных плакатов. Калейдоскоп, даже самый причудливый, надоедает скоро. И
вот уже строгая корабельная жизнь тянет к себе, как горбушка черного хлеба
после приторных пирожных...
За сутки до выхода в море мы вышли в город попрощаться с Бизертой, с
гортанной и пряной мединой...
У ворот испанской крепости Касбах к нам подбежала девушка, вида
европейского, но с сильным туземным загаром. Безошибочно определив в Разбаше
старшего, она принялась его о чем-то упрашивать, обращаясь за поддержкой то
ко мне, то к Симбирцеву. Из потока французских слов, обрушенных на нас, мы
поняли, что она внучка кого-то из здешних русских, что ее грандпапа, бывший
морской офицер, тяжело болен и он очень хотел бы поговорить с