"Ангарский вариант" - читать интересную книгу автора (Хван Дмитрий Иванович)

Глава 12

Пётр Карпинский, ангарский посол.

В один из последних дней лета мы достигли, наконец, отправной точки нашего пути в Европу. Отсюда начинался наш путь в датское королевство. Но, до того как попасть в этот единственный полноценный русский морской порт, нам пришлось изрядно потрудиться, чтобы сохранить инкогнито. Никакого ангарского посольства не было и в помине, а лишь небольшая группа приказчиков и холопов архангельского купца Тимофея Кузьмина. Оставив покуда отца Тимоши в Москве – поправлять его дела, платить скопившиеся долги, в общем, восстанавливать доброе имя, мы ушли телегами на Ростов. Оттуда речным ходом, включая Волгу и небольшой волок, попали в реку Кострому. Шли мы специально малоиспользуемым путём, стараясь пореже попадаться на глаза иным торговцам или таможням в городах. Из Костромы на дощаниках мы попали на небольшую речку Лежа, которая впадала в Сухону недалеко от Вологды, а там уже прямой путь до Архангельска. Весь наш груз можно было уместить на одном дощанике, поэтому особого внимания наш отряд не привлекал. Правда, я опасался, что в Архангельске от досмотра наших судёнышек мы не отвертимся, но и тут всё прошло удачно.

Отправленный договориться насчёт подвод от складов до двора купца Ложкина, Данила вскоре привёл к берегу Двины Матвея – приказчика самого Савватия Петровича. Тот тут же организовал четыре телеги, моментально узнав в Кузьмине будущего зятя купца. И вскоре наша честная компания покатила от складов, разбросанных по берегу Двины в архангельский посад. Так мы оказались перед высокими резными воротами, за которыми был виден терем, украшенный фигурками и цветными вставками. Ложкин мне понравился сразу – купец встретил нас очень радушно, будто бы самых дорогих и желанных гостей. И хотя сам Тимофей мне рассказывал про бедственное финансовое положение будущего родственника, мне показалось, что всё же Савватий Петрович был искренен. Нас Тимофей представил купцу, как своих компаньонов из Сибири, чем немало удивил Ложкина.

– Так вона ты где был в прошлом годе! – воскликнул тогда Савватий. – Эка тебя закинуло! Нешто нашёл лучшую торговлишку?

– Нашёл, тестюшка, – елейным голосом протянул Тимофей. – Да и тебе тоже нашёл оную, заодно будем торговлишку вести. Ежели ты супротив не будешь.

– Коли выгода есть, зачем же родному человеку отказы чинить? – отвечал купец.

У меня от их сладко-медовых речей вскоре заныли зубы, а будущие родственнички всё продолжали умасливать друг друга, уж и до свадьбы добрались. Может так и надо, ну там традиции и всё такое. Хотя было видно, как Тимоша круто берёт Савватия в оборот своими ласковыми речами. А тот на что-то надеется. Ага, точно, про приданое разговор всё же завёл:

– Доченька-то у меня единственно, что и осталось. А дела мои в совершеннейшем запустении и разорении. Да те двести рублёв серебром, что Орешкин у меня стребовать хочет, так хомутом и висят, – сокрушался Ложкин.

Я решил всё-таки влезть в их междусобойчик, дабы прояснить для себя ситуацию наших дальнейших действий:

– Савватий Петрович, а датские корабли в гавани стоят?

Купец с полминуты смотрел на меня, силясь вспомнить моё имя и ответить на вопрос, заданный мною посреди важного для него разговора. Наконец, он проговорил, что надо пригласить его приказчика, Матвея, вот он точно знает.

– А я на реке ужо и не бываю.

Послали за Матвеем. Приказчик появился в доме примерно через час, сразу же отозвав купца в сторонку, для личного разговора. Не знаю, что он там ему говорил, но плечи Ложкина явственно опустились, да и вообще Савватий как-то сник.

– Матвей, вот у нашего гостя немалый интерес учинился. Желает он знать, нет ли данских кораблей в Архангельске? – показал ладонью на меня подошедший после неприятного разговора купец.

– Было четыре данских корабля, третьего дня ушёл один, двенадцатого дня – второй. А тебе с коим умыслом дан нужен? – прищурился приказчик.

– До столицы датской добраться.

Матвей кивнул, более он вопросов не задавал, лишь оговорившись, что не всякий капитан возьмёт чужаков на борт.

– А ежели деньгу посулить? – воскликнул Ложкин. – Возьмёт!

– Взять-то возьмёт, но довезёт ли? – вздохнул Матвей, пожав плечами.

– Матвей, как тебя по батюшке? – спросил я приказчика.

Ага! Как же они удивляются, если спросишь об отчестве любого незнатного или небогатого человека.

– Степанов сын я…

Вот и он растерялся на мгновение. Ну а теперь быка за рога:

– Матвей Степанович, может ты мне поможешь в разговоре с капитаном? Я то не силён в такого рода переговорах.

– Сего дня желаешь разговор-то учинить с данами? – удивился приказчик.

– А чего время тянуть? – отвечал я, вставая с лавки.

Тогда Матвей, деловито забрав со стола пару пирогов, предложил мне следовать за ним. Вскоре мы выехали из ворот верхом, направляясь к гавани.

– К Пудожемскому устью пойдём, – сообщил мне Матвей. – Там данцы были и анбары ихнеи там же.

По мере того, как моя кобылка перебирала копытами, всё явственней чувствовалось приближение моря. Мы проезжали по берегу одного из рукавов Северной Двины, вдоль берега которого стояли высокие и не очень амбары, склады с тянущимися на воду мостками, у которых стояли баркасы, попадались и кочи со скатанным парусом. Мужики в некогда белых рубахах и в казавшихся войлочными островерхих шапках с грохотом катили бочки, да покряхтывая, таскали тюки. Приказчики следили за перегрузкой товара, внимательно учитывая каждый тюк. С моря порывами дул прохладный ветер, приносящий волнующий меня запах морской соли. Впервые за долгие, без малого, тринадцать лет я оказался у моря, у настоящего моря. А там, через Двинскую губу, да Горло лежит мой родной Кольский полуостров. Но ни Мурманска, ни Североморска там нет и в помине, лишь промеж устьев рек Кола и Тулома стоит Кольский острог, да может быть, кочуют неподалёку лопари.

– Монеты есть на оплату? – спросил вдруг Матвей, поглядывая на меня.

– В достатке, – попытался я важно кивнуть.

– Всё одно – все монеты не держи в одном месте и не показывай враз. Жди тут, – ответил он и направил своего коня к высоким амбарам или складам, пойми тут разницу, что стояли несколько обособленно от иных.

Не было его примерно с час, а может и больше. Я уже присел на небольшой пригорок близ дороги, ожидая приказчика. Стрёкот кузнечиков, свежий ветерок да нежаркое, но приятно ласкающее кожу северное солнце уже заставляли меня искать местечко, чтобы прилечь. Сморило малость, да и только недавно поел. Я уже привязывал кобылу к деревцу, когда появился Матвей. Критически осмотрев мои потуги привязать животное, он заметил:

– Стреножил бы и делов…

Неопределённо показав рукою на стоящие у него за спиной склады, он продолжил:

– 'Ягтунд' уходит не скоро, через пару седьмиц. Шкипер поведал, что он идёт до Оденсе. Ганс Йенсен, капитан 'Хуртига', сказал, что уходит через два дня. Но он идёт до Кристиании, это небольшой городок близ крепости Акерсхус.

– Ясно. Матвей Степанович. Спасибо тебе за труды твои, возьми уж, не побрезгуй, – протянул я приказчику золотой ангарский червонец.

Матвей, казалось, узнал монетку, по крайней мере, мне так показалось.

– Видел уже такую? – спросил я его.

– Приходилось, – нахмурился приказчик. – Мне такую единожды поморы со Святицы давали за припасы. А опосля поморов тех и не видно стало, люди бают, что и деревня ихнея опустела. А они токмо мне товар свой и давали.

Ишь ты, что получается! Стало быть, начало банкротству купца Ложкина было положено нами? Занятно. А что Матвей, догадается?

– Так вы, стало быть, с ентого Ангарска и есть? – проговорил приказчик, пряча монету в складки одежды.

– Угадал, Матвей, – ответил я.

Он кивнул головой и принялся объяснять мне местные реалии. Поскольку Архангельск по сути единственный полноценный русский порт, то и таможенный погляд тут соответствующий. Просто так не уплыть, тем более на купце. И хотя грамотки у нас имеются, но доверить их проверку какому-нибудь местному поручику Крыкову покуда желания мало. Мало чего удумает ретивый таможенник, вычислив чужаков на торговом корабле?

– Или же ховаться крепко в трюме. Но опасно се, однако, – покачал головой приказчик.

– Так что же делать, Матвей Степанович? – воскликнул я.

А выход он завсегда есть. Если в бывшее наше время тотального контроля при желании, подкреплённом возможностями, всегда можно было решить любые вопросы, то что говорить о старине седой?

– Оформить в Посольском приказе выездную грамотку надо было. Так оно лучшей всего выходит, – отвечал приказчик. – Но можно сделать и так…

Оставшееся время до отплытия корабля капитана Йенсена морпехи и Белов гоняли нижегородцев по теории работы с оружием, включая и штыковой бой. Практику мы себе сейчас позволить не могли. Вокруг нас были тысячи людей, а местной ярмарке ещё только предстояло затихнуть в начале осени. Самое главное – быстро снаряжать и готовить оружие к немедленному бою, а равно как и заботиться о нём, ко дню отъезда мужики более-менее уже могли.

Тем временем, Матвей ходил к датчанину ещё раз, сговорившись с ним в цене нашего проезда. Всего на две дюжины человек с четырьмя ящиками груза и своими съестными запасами капитан запросил тридцать пять рублей серебром. В этом смысле наш вояж до будущего Осло обошёлся не столь обременительно для нашего бюджета, хотя Матвей утверждал, что датчанин заломил высокую цену.

Кстати, нам удалось, наконец, увидеть зазнобу Тимофея Кузьмина. Ну что мне сказать? Ладная девица, статная, разве что чутка полновата, но это скорее признак хорошего здоровья и достатка. Именно поэтому наши переселенцы с Руси поначалу шептались о немногочисленных женщин из экспедиции – мол, богатые, да худые, не иначе как хворые. Только со временем, когда переселенцы втягивались в ангарский социум, тогда они и замечали, что девушкам совершенно нет времени сидеть дома, да потихоньку заниматься рукоделием, женишка ожидаючи. Лишь старшие из крестьян, бывало с укором посмотрят на свою дочурку, с распущенными волосами, щеголяющую в мужских портах, доходящих лишь до колен, с исписанными и изрисованными листами бумаги подмышкой.

– Эвона, кровинушка-то наша совсем обусурманилась. Иной стала, яко же и княжьи ближнеи люди, – скажет крестьянин, на подобное непотребство взирая.

– Может и к лучшему се, – ответит ему жена. – Всё одно порядки Соколом, самим Христом нам даденным, установлены. Худа не будет.

В тот день едва рассвело, когда мы погрузились на телеги, окружным путём отправившись к беломорскому побережью выше двинских рукавов. Там мы должны были дождаться торговый корабль 'Хуртиг', что по-нашему означает 'Быстрый'. Когда вышло солнышко, мы уже были на месте – на берегу близ устья небольшой речушки. Обещанный Матвеем коч уже стоял на якоре недалеко от берега. Завидев нас, с поморского кораблика к нам отправили две лодки. Погрузившись на коч, мы отошли немного мористее и встали на якорь, ожидая датчанина. Тот показался лишь ближе к обеду. Как только я его увидел, так у меня стало тоскливо на душе. Я не то, чтобы боялся покинуть родную землю и практически родную страну, но сейчас это мне показалось настолько серьёзным испытанием, насколько я смог себе вообразить. То, что поначалу казалось там – в Ангарии, чем-то вроде приключения, здесь становилось практически подвигом. Иначе я сказать бы не смог – мы отрывались от последней ниточки, что нас связывала с остальными товарищами. Стесняться громкости подобного определения я не желал. Круглобокий "Хуртиг" постепенно вырастая в размерах, приближался к нам. Якоря на датчанине были выброшены, а паруса свёрнуты. Ну всё, оглядываю мужичков с коча, как бы прощаясь Русью и сползаю в лодку – принимать первый ящик с карабинами и золотом. На море было лёгкое волнение, поэтому я переживал на ящики, может даже больше чем нужно. Ведь, утопи один – и всё, можно ехать обратно. Без тех же карабинов соваться в Европу просто опасно.

Резкий ветер щедро сыпал в лицо холодными солёными брызгами, но я не обращал на это никакого внимания – всё оно было приковано к зарывающемуся в воду носу лодки. Рука моя крепко держала ручку одного из ящиков, время от времени я на автомате проверял прочность и надёжность узлов привязанных к ней верёвок. В ящике находились карабины и часть золота. Наконец, вёсла гребцов стукнули о борт датского корабля, а сверху скинули две верёвочные лестницы. Белов и двое морпехов поднялись на палубу и принялись затягивать наверх первый ящик, я же страховал его снизу. Вскоре подошла и вторая лодка, я полез наверх, наблюдать за погрузкой на датчанина. Через некоторое время, когда все наши люди и груз были на палубе 'Хуртига' из расступившейся толпы глазеющих на нас матросов вышел высокий и худющий человек. Я сразу же признал в нём капитана Ханса Йенсена, да кто же ещё это может быть, как не он?

– Lade penge! – хрипло каркнул Ханс, буравя нас взглядом огромных глаз, игравших двумя живыми самоцветами среди, казалось, грубо вырубленного из дерева лица.

– Отдай ему деньги за провоз, Пётр Лексеич, – проговорил мне Тимофей.

Я снял перекинутый через плечо ремень кошеля с серебром, подав его капитану. Тот, развязав тесёмку, заглянул внутрь и, оставшись довольным увиденным, важно кивнул мне и ушёл, прикрикнув на столпившихся матросов.

– Дисциплинка не то, чтобы очень, – сказал по этому поводу один из морпехов, одетых в 'золотые одежды' – Александр из Владимирской области.

Едва мы осмотрелись, как к нам приблизился моряк в кожаной куртке и войлочной шляпе с заломаными краями, судя по медному свистку – боцман. Он, хмуро окинув нас оценивающим взглядом, жестами позвал нас за собою, приведя к кормовой надстройке. Нам полагалась вся правая её половина, как и договаривался Тимофей. Внутри изрядно воняло и было слишком душно. Стены были покрыты липкой чёрной смолой. Первое, что мы сделали – немедленно отворили небольшие слюдяные оконца, чтобы пустить внутрь свежего воздуха Беломорья. Сваленные на топчанах тряпичные тюфяки, видимо, самые чистые на этом корабле мы немедленно и с немалой опаской вытащили наружу. Рассадник вони и клопов в нашем помещении был явно лишним. Дальнейший осмотр помещений в которых нам придётся провести не один день выявил, что полы в наших двух каютах не мыли, по всей видимости, с того момента, как корабль был спущен на воду. Тимофей тут же был послан за тряпками и вёдрами. Вскоре подошедший боцман в удивлении чесал макушку – чужаки выволокли наружу совсем чистые тюфяки и устроили мытьё полов! При чём Бьёрн отметил ту ловкость, с которой эти люди вытаскивали ведро с забортной водой, видимо, им и ранее приходилось это делать. А он уж думал содрать с них за наверняка бы упущенное в море ведро ещё монетку.

'Странные они' – подумал боцман и решил ещё немного понаблюдать за ними.

То, что они не московиты стало ясно сразу, несмотря на их одежду. Точнее, московиты среди них были, но они явно были слугами тех, других. А эти мало того, что отличаются от московитов свободным от бороды лицом, но и держатся на палубе привычно. Да и вообще, чувствуют себя, как дома.

'Поговорю с Хансом' – решил боцман. Развернувшись, он увидел, что свободные от вахты моряки столпились за ним и, почёсываясь, озадаченно смотрят на чужаков.

– Чего вылупились, чёртово отродье? – боцман раздвинул руками небольшую толпу.

– Бьёрн, они мыться принялись, – один из моряков показал грязным пальцем в сторону надстройки.

Боцман с удивлением оглянулся – и точно, чужаки, оставшись в светлых подштанниках, принялись уже обливаться водой и намыливать свои тела. Московиты же в этом не участвовали. Поэтому безбородые смеялись над ними и предлагали в шутку окатить их водой, чудно.

– Ого, боцман! У них рисунки на теле! – воскликнул один из молодых матросов.

Бьёрн решил таки подойти поближе.

Во время наших послеуборочных водных процедур ко мне подошёл боцман и начал что-то требовательно говорить, хотя я заметил тщательно скрываемую им растерянность. Слов его я не понимал, но общий смысл уловил – этот человек с обильно смазанных ворванью сапогах хотел денег. Меня, как обычно, выручил Тимофей Кузьмин:

– Он денег хочет, полрубля. За воду, еду и тюфяки, надо заплатить, – хмуро проговорил он.

– Так у нас свои запасы! Я бы не стал пить их воду и, тем более брать их еду! А матрасы мы же убрали, – я хотел было отшить наглого боцмана, но Кузьмин и Микулич посоветовали мне не ерепениться, а заплатить требуемую сумму.

Мне пришлось отсчитывать так нужную в Кристании мелочь. Мелочью я считал всё кроме золота. Конечно, у нас были 'лишние' золотые пластины, но кто знает, как оно дальше повернётся? Удастся ли золото удачно разменять или там свои курсы валют и драгметаллов? Скрипя сердце, я вручил изображающему скуку боцману примерно полрубля серебром. Тот, получив деньги, ухмыльнулся и, погремев металлом в ладони, ушёл за дверь левой стороны надстройки.

– Он отдаст деньги капитану, – проговорил Кузьмин.

– Пускай они подавится своей тухлой селёдкой, – проворчал я, сожалея о лишней трате.

Анекдот какой-то – сервиса нет, а заплатить надо.

На следующий день я решил устроить очередное занятие для нижегородцев по матчасти вооружения и теории обращения с револьвером и карабином. Оружие было вытащено из ящиков, мужики снаряжали и разряжали его, указывали на составные части конструкции оружия и рассказывали о взаимодействии механизмов.

– Может постреляем? – предложил Белов.

– Не думаю, что это хорошая идея, Брайан. Капитан вряд ли будет доволен нашей пальбой.

– А я бы пострелял, – задумчиво проговорил Микулич. – Что-то мы с Тимофеем опасаемся, как бы даны не захотели бы попробовать нас пощипать.

Я вопросительно посмотрел на Кузьмина, тот развёл руки:

– А что тут странного, Пётр Алексеевич? Обычное дело.

По рассказам Тимофея я вынес одно – в этом веке понятие купец и пират довольно размытое и может меняться в зависимости от ситуации, благоволящей к грабежу либо нет. Можно и попробовать попугать их, либо озадачить. И всё таки я настоял пока попридержать эту идею – не нужно лишнего шума, сейчас главное до Кристиании доплыть без проблем. Но карабины я приказал в ящики не убирать, а заряженные, держать под рукой. Да следить за всяким движением датчан у надстройки. Лишний раз поостеречься – не лишнее. Да и вообще, постараться не высовываться. Однако морпехи, соскучившиеся по настоящему морю, старались чаще бывать на палубе, наблюдая за работой датчан. Дело дошло до того, что боцман Бьёрн сам подошёл ко мне и посоветовал моим людям держаться подальше от его моряков. А вечером второго дня пути в нашу каюту ввалился пропахший винным уксусом тип, в донельзя грязной одежде. Он, озирался по сторонам, не зная чему удивляться, то ли сложенным на виду карабинам, то ли неведомой ему чистоте и уюту, царящему в каюте. Не найдя глазами того, к кому ему стоило бы обратиться, он сбивчиво и плаксиво заговорил, обводя горестным взглядом всех нас. Речь его продолжалась около пары минут и даже я понял, что он повторял какой-то рассказ. По-видимому, что-то случилось с его сыном, так как он говорил "сён" и "книв", явно упоминал Архангельск и англичан, будь они неладны.

– Тимоха, он что про сына и нож говорит?

– Да, он говорит, что его сына Кнуда, ещё в Архангельске англы порезали. Корабельный костоправ говорит, что его сын помрёт, а он надеется, что среди нас есть хороший лекарь. Обещает денег.

– Ясно, скажи ему, что мы сейчас посмотрим. Брайан, доставай аптечку! Божедар, возьми чистого белья и воды.

То и дело стукаясь головами о низкие проёмы помещений, мы достигли нижней палубы, где лежал умирающий. Я сразу решил – Кнуда следует немедленно отнести к нам, состояние его позволяло это сделать. Сама рана оказалась неопасной, но грязный нож сделал своё дело – у парня был сепсис, то есть заражение крови. По словам его отца, корабельного плотника Харальда, третий день сын его был в горячке. Кнуд бредил, жалуясь на головную боль.

– Тимофей! Надо его уносить, в этом душном и вонючем закутке ему точно лучше не станет, – сказал я Кузьмину, когда Белов, осмотрев раненого, жестом указал на потолок.

После того, как матросы перенесли парня в нашу каюту и уложили его на матрас, мы приступили к лечению. Для начала, конечно, выгнали на палубу датчан и только потом Белов достал один из бумажных конвертов с заранее расфасованной дозой пенициллина. Брайан обмыл кожу вокруг раны тёплой водой и обработал её раствором жёлтого порошка, после чего дал ему глотнуть немного алкоголя. Сделав Кнуду одну внутримышечную инъекцию в триста тысяч единиц пенициллина хранимым, как зеница ока, шприцом, оставалось только ждать и надеяться на выздоровление молодого организма. На второй день, когда воспаление спало, рану промыли спиртом и наложили повязку из льняного белья. В принципе, опасений за Кнуда у меня было мало – наш препарат уже несколько лет использовался в Ангарии и всегда с положительным результатом. Так же получилось и тут – через пару дней парень уже мог улыбаться и разговаривать, а к концу пути уже встал на ноги. Харальд со слезами радости на измождённом лице, не унимаясь, всё пытался сунуть нам свои жалкие монеты и золотое колечко, когда с изумлением и благоговением увидел оправившегося от предсмертного состояния сына. Матросы тоже были поражены столь удивительным выздоровлением умиравшего, удивились они и тому, что мы не взяли платы за свою работу. Даже капитан пришёл посмотреть на исцелённого Кнуда, после чего пристально смотрел на нас. А я вдруг подумал о том, а не спишут ли датчане, как истово верующие протестанты, такое выздоровление на помощь дьявола? Но к счастью, подобного не случилось. Вот так вот мы сохранили для корабля помощника корабельного плотника, а для отца – сына.

В последнюю ночь на корабле к нам зашёл сам капитан Ханс Йенсен и, позвав меня и Тимофея за собой, направился на палубу. Там, не глядя на нас, он тихо поблагодарил нас за спасённого помощника плотника и извинился за своего боцмана, вернув те полрубля, что мы отдали тому прохвосту за еду и воду. Далее он помедлил, как бы обдумывая, говорить ему следующую фразу или нет, но потом таки решился. Стоя к нам боком и смотря в окружающую корабль туманную мглу, он начал говорить, а Кузьмин, наморщив лоб, пытался перевести его слова:

– Он говорит, что-то вроде того, что ему плевать кто мы на самом деле. Он хочет знать ответ на один вопрос – не затеваем ли мы что-либо против его короля?

Удивился я несказанно – а Ханс-то оказался не просто гордецом, но ещё и думающим человеком. Я попросил Тимофея попытаться объяснить ему, что их королю мы желаем только самого лучшего. И что мне очень хотелось бы с Кристианом встретиться.

– О, с этим проблем не будет! – отвечал Ханс. – Кристиан – добрый король, он постоянно принимает гостей и купцов.

В Копенгагене капитан Йенсен посоветовал найти Матса Нильсена, его старинного друга. Через него, сказал капитан, можно выйти на Ганнибала Сехестеда, а там и на короля Кристиана.

– Я напишу бумагу Матсу, если вы толком объясните кто вы и для чего вам король. То, что вы не московиты, я и так вижу. Хотя вы одного языка с теми крестьянами, – капитан лёгким движением пальцев указал на нижегородцев, оставшихся в каютах. – Мне просто интересно, что вы задумали.

Мне пришлось пустить в ход искусство двадцатого века – пропаганду и вещать информацию с каменной мордой диктора центрального телевидения. Пришлось мне показать Хансу наши грамоты, револьверы, золотые монеты ангарской работы, подарив ему одну и объявить козырь, давно уже разрабатывавшийся неугомонным Кабаржицким и чуть позже Граулем. Идея состояла в том, что наше княжество объявлялось наследником знаменитого мифического персонажа средневековых басен Европы – пресвитера Иоанна, христианского царя-священника, чьё царство европейцы помещали где-то на востоке. Это где-то варьировалось от Африки до Индии, вот мы и хотели застолбить этот вариант для себя, ведь иных конкурентов у нас точно не будет. Обалдевший от подобного поворота Ханс потащил нас в свою каюту, где при тусклом свете масляной лампы, он принялся сочинять письмо другу.

– Вот! С этим письмом идите прямиком к Нильсену, его каждая собака в Копенгагене знает, – дописал, наконец, письмо Йенсен. – В порту любого матроса спросите Матса Нильсена, вам скажут, куда идти.

После того, как послы пресвитера сошли с "Хуртига" в Кристиании, к капитану, смотревшему им вслед, подошёл боцман:

– Я сразу понял, что это не московиты. А когда их главный, лишь поморщившись, отсчитал мне серебро, почти не глядя? Будь я проклят, если он не дал бы мне вчетверо больше, потребуй я столько!

– Да, Бьёрн. Я уверен, что полезь мы тогда посчитать их монеты, то у меня не осталось бы и половины команды. Это птицы высокого полёта, а мы – так, просто подвернулись им по пути.

– А как их слушаются те московиты! Капитан, я слышал, что заставить их работать не сможет и сам дьявол, настолько они хитры и изворотливы.

– Меня другое интересует, Бьёрн. Почему посланцы царя-священника едут именно в наше благословенное королевство? То, что они делают это тайно, я понять могу – у них свои цели.

– Одному Богу это известно, капитан. Надеюсь, пресвитер Иоанн поможет нам в борьбе против этих подлых шведов. А наш добрый король Кристиан заключит с ним союз.

– Я полагаю, ты понимаешь, Бьёрн, что никто более не должен знать того, что я тебе рассказал и того, что ты видел?

– Да, Ханс, – склонил голову боцман.

Кристиания оказалась небольшим городком, устроенным на этом месте лишь чуть менее пары десятков лет назад. Зато рядом с посёлком над морем возвышалась крепость Акерсхус, сложенная из рыжего камня. Для начала мы нашли самый приличный постоялый двор в Кристиании – дабы насладится изысками местной кухни. Тушёная с капустой баранина пошла на ура, как и густой рыбный суп – обжигающе горячая похлёбка была настоящим блаженством после корабельной стряпни, которую нам пришлось таки отведать. А вот хлеб подкачал – он был откровенно невкусен. Хотя может это у нас хлеб был всему голова – тут же бал правила рыба. После трапезы, оставив людей отдыхать и установив смену часовых, мы с Кузьминым отправились в порт – найти судно, которое доставило бы нас до Копенгагена. Сначала я хотел было снова потревожить Йенсена, но Тимофей убедил меня, что судно до датской столицы мы найдём быстро. Так и оказалось, недолго потолкавшись в порту, мы без труда приценились к круглобокому судну, несколько похожему на большой поморский коч. Одна мачта и два ряда вёсел. Олаф, добродушный толстяк, капитан и владелец данной посудины, гордо именуемой 'Счастливчик Лейф', брался доставить нас до Копенгагена за три с полтиною рубля серебром. Кузьмин снова заметил некоторую дороговизну в требовании датчанина, но предпочёл согласиться. В итоге мы ударили по рукам, договорившись на завтрашнее утро. Капитан был сама любезность, он учтиво поинтересовался у Тимофея кто мы, да куда держим путь. Тимофей отвечал заранее заготовленной фразой – мол, мастера мы, по металлу, с Московии возвращаемся.

Утро в Кристиании весьма прохладное, зябкое. С гор, полукругом обступивших долину и фиорд, спускались клубы тумана, густым маревом сползая на воду. На постоялом дворе мы наняли телегу для наших ящиков и зашагали к бухте. Олаф нас уже ждал, его люди споро перегрузили ящики на "Счастливчика" и вскоре, выведя на вёслах судно из бухты, натянули парус, тут же поймав попутный ветер с гор. Кристиания постепенно отдалялась, пропадая в белёсой дымке, покрывавшей берег. Только крепость Акерсхус оставалась рыжим пятном на фоне серо-зелёной скалы, а путь по фиорду, по сути, ещё только начался. Там и сям на берегах были разбросаны полуземлянки, крыша которых была покрыта дёрном с растущей на нём травой. Хозяева этих жилищ, верно, ещё затемно ушли в море на промысел. А уже вечером многие из них смогут похвалиться уловом, который вероятнее всего составят треска да сайда, мольва или морской окунь, пикша или скумбрия. Рыбаки же, к которым госпожа удача будет немного благосклоннее, смогут похвастаться и внушительным лососем, увесистой зубаткой или морским чертом. Норвежцам сильно повезло – тёплый Гольфстрим, омывая скандинавское побережье, позволяет рыбакам выходить в море круглый год. Посему рыболовы, для которых нет препятствий вплоть до Тромсё, буквально живут морем. А какого изумительного по вкусу копчёного лосося мы едали в Кристиании! Слов нет, чтобы описать этот шедевр местной кухни. Сравниться с тем лососем может только байкальский омуль. Так, размышляя о всякой всячине, в полудрёме кивая носом, я сидел на одном из ящиков, укрывшись кафтаном, в котором было зашито золота на добрый десяток килограммов. Зевая, я посматривал по сторонам – всё-таки Норвегия очень красивая страна. А фиорды, это нечто потрясающее – удобные бухты, обрамлённые поросшими лесом скалами, да сбегающие с них ручьи и речушки образуют временами и небольшие водопады. Говорят, Кольский залив – это тоже фиорд, но вот какой-то он серый получается на фоне здешней яркой красоты.

Норвежцы-гребцы слаженно работали вёслами, а их капитан, насколько я слышал сквозь плеск воды, всё пытался разговорить Тимофея. Было ясно, что купцу этот добродушный толстяк уже порядком надоел и он держится из последних сил, чтобы не сорваться. Наконец, через некоторое время Олаф унялся и Кузьмин, зарылся носом в ворот кафтана, пытаясь немного поспать. Я усмехнулся и снова попытался устроиться удобнее, да опять неудачно. 'Песец' в кобуре подмышкой здорово мешал. С тех пор, как на нас напали англичане и их подручные, с оружием никто не расставался. Нижегородцы, которым не хватило револьверов, носили под кафтанами на поясе штык-ножи. Карабины же на плече, понятное дело, носить было нельзя, чай не в Ангарском княжестве. Так, стоп! Не понял! 'Счастливчик' на полной скорости шёл в небольшую бухточку, берега которой были покрыты густым лесом.

– Герр Олаф! Эй, любезный! – крикнул я пухлому капитану.

Что-то этот норвежец обнаглел – и ухом не ведёт, хотя ещё полчаса назад рот его не закрывался. Я пихнул дремлющих рядом морпехов, давайте, мол, свои пятёрки подымайте, опасность! Из четырёх морпехов с 'Горняка' трём было поручено взять под своё начало для обучения по пять нижегородцев, они и отвечали за своих подопечных. Четвёртый – младший сержант Емелин в целом контролировал этот процесс. Вчерашние горожане понемногу росли в моих глазах, становясь более умелыми с оружием и уверенными в себе. Воистину, ко всему человек приспосабливается! Даже если этот человек живёт в позднем средневековье. Даже медведя можно научить на велосипеде кататься, что уж говорить о сметливом и хитром русском мужике? Ему ли с карабином не управиться?

С кормы я отступил к единственной мачте, где в центре палубы находились мои товарищи. С удовлетворением я заметил, что скинув дрёму, люди мои были готовы к дальнейшему развитию событий. А что норвежцы? Олаф уже заподозрил, что мы раскрыли его план, но он спешил к берегу. А там я уже разглядел горящий костёр и две большие лодки шедшие к нам навстречу. Неплохо он задумал – сонных мастеров ограбить. Раз возвращаются с Московии – знать и денежки у них имеются, да немало, раз их аж две дюжины. Может и не раз такое уже проворачивал. Да только ошибся он малость – не на тех напал. Один из гребцов заметил, что мы раскусили план их главаря и уже не дремлем, ожидая дальнейшего развития событий. Остальные тоже поняли, что ситуация изменилась и набычившись, ждали приказа капитана. Норвежцев было человек тридцать-тридцать пять, да две лодки с их подельниками маячили уже совсем близко.

– Олаф! Осло-фиорд битте! – указал я на остающийся справа выход в пролив Каттегат.

На лице шкипера не осталось и следа от былого добродушия. Олаф оказался обыкновенным бандитом, который решил ограбить доверившихся ему людей. А раз так, то и у нас теперь развязаны руки.

– Олаф, ты хочешь обмануть нас? Мы же тебе заплатили! – попробовал подтолкнуть шкипера к разговору Кузьмин.

Я видел, что все наши были вооружены и готовы действовать. Ситуацию мы контролировали. И что… Стрелять в гребцов?

– Олаф, Богом клянусь, я убью тебя! – прокричал Тимофей, наставляя на него револьвер.

Тут же несколько норвежцев с рёвом кинулись на купца.

Спешащие к баркасу Олафа его подельники едва не выронили свои вёсла. Судно толстого шкипера, после десятка выстрелов, щелчками бича раздававшихся в узкой горловине бухты, вмиг окуталось дымом. Микаель, давний друг Олафа, тут же покрылся холодным потом. У Олафа было только четыре пистоля! И сейчас он не слышал их выстрелов.

– Чёрт побери! Кого там захотел ограбить этот жирный ублюдок? – воскликнул бременец Конрад, сидевший на вёслах первым.

За такие слова Микаель уже вспорол бы недоумку брюхо, но не сейчас. На баркасе шла драка. Или избиение, так как слышны были торжествующие вопли лишь на чужом языке, которого он прежде не слыхал. А потом раздались протяжные стоны и проклятья его товарищей, вскоре захлебнувшиеся в диком крике. А потом всё затихло.

– Эй, куда? Cкотское отродье! – Микаеля затрясло от гнева, когда он увидел, что вторая лодка спешно поворачивает и пытается уйти к берегу.

На баркасе хлопнул ещё один выстрел и нос лодки с жалобным хрустом расщепился. Одна из щепок впилась Микаелю в щёку, а сидевший сзади Конрад жутко заорал. Вытерев кровь с щеки, дружок Олафа обернулся. Бременец, белый как полотно, медленно заваливался набок, держась руками за живот. Между его пальцев сочилась тёмная кровь.

– Как он смог достать нас?! – визгливо закричал Клаус, сидевший рядом с Конрадом. – Иди к чёрту со своим недотёпой Олафом, Микаель! Уходим или нас всех перестреляют, как кур!

И тут же, будто бы в подтвержденье его слов, на баркасе грохнул залп нескольких мушкетов. Микаеля изломало и отбросило на Клауса, будто бы норвежец попал под тяжёлого рыцарского коня. По крайней мере, это было последнее, что промелькнуло в его сознании.

– Заставьте их скинуть мёртвых за борт, – приказал я нижегородцам, – и этот жирный боров тоже пусть участвует.

Олафу дорого обошлось его ремесло в этот раз. Семеро его товарищей погибло сразу, а двоих потом пришлось прирезать нашим мужичкам. А теперь, гляди-ка, шкипер только и делает, что читает молитву, скидывая в пучину глубокого фиорда очередного забрызганного кровью товарища. Пока Олаф палубу не отмоет от крови, у него будет ещё много времени для молитв. А до Дании плыть шкиперу всё одно придётся.

– Лодки уходят, Пётр Алексеевич! – закричал Ладислав, потрясая карабином.

– Отлично, – кивнул я нашему усольчанину.

Наши мужики мало того, что получили первый боевой опыт, но и закончили быстротечную схватку без потерь. Лишь несколько синяков и неглубоких порезов. Молодцы, что сказать.

На следующий день, у побережья датского Халланда

– А когда через Зунд пойдём, наc не перехватят? – спросил у Кузьмина Микулич.

– Да кому наш гнилой баркас нужен? – махнул рукой Олаф, после того, как Тимофей перевёл ему вопрос новгородца. – У него и трюма-то нет! Да и не пойдём мы через Зунд. Вам же секретность нужна?

– Так и есть, – проговорил Тимофей, почёсывая бороду.

– Ну вот! Пойдём к Лейре, в этой деревеньке у меня знакомый староста, которому я сбывал… в общем, он нам поможет.

– Нам? Забавно, – улыбнулся я.

Ещё сегодня утром он снова, как и вчера, валялся у нас в ногах, вымаливая прощение за свой поступок. А сегодня он мнит себя чуть ли не членом нашей честной компании. А я лишь позволил ему доставить таки нас в Копенгаген!

– Ну хорошо, я поверю тебе, Олаф. Если всё пройдёт успешно – я тебя вознагражу. Переведи ему, Тимоша, – отвернулся я от толстяка.

В глазах шкипера зажёгся огонёк надежды. Ещё вчера он и не мечтал остаться в живых, а сегодня ему уже сулят деньги. Наверное сам Один помог норвежцу. А тем временем в Кристиании уже пошла гулять молва о посланцах пресвитера Иоанна и о чудесном исцелении умиравшего юноши-моряка, на корабле, что вёз посланников царя-священника.

Копенгаген, сентябрь 7149 (1641).

Прибыв с крестьянским караваном из небольшой деревеньки, что расположена на севере острова Зеландия к Копенгагену, мы выполнили задачу наполовину, осталось лишь встретиться с королём или его доверенным лицом. Теперь, кстати, можно было бы и легализоваться, а сделать это можно было и через русское посольство. Но тогда в будущем к нам неизбежно появились бы вопросы у дьяков Посольского приказа. А этого мне не хотелось, поэтому помощь русского посла пока нам была ни к чему. Расставшись со старостой Якобом, мы, с помощью Олафа, нашли неплохой постоялый двор. Следующим пунктом нашей культурной программы в столице датского королевства был поиск Матса Нильсена – товарища капитана Йенсена. По словам капитана, Матс мог бы устроить нам встречу с Ганнибалом Сехестедом, чуть ли не вторым человеком в государстве. Поиском занялись Иван Микулич, Тимофей и Олаф. Я же едва дополз до застеленной жёстким матрасом кровати, так сразу же провалился в сон. Дом Матса нашли лишь к вечеру, несмотря на былые уверения Йенсена, это было не столь лёгким делом. Разбуженный Божедаром, я решил не откладывать визит к Нильсену на завтра. Мы, уже вчетвером, отправились к нему. С собой, помимо всех наших бумаг, мы взяли по револьверу, я же под кафтан надел ангарский фельдграу. Искомое жилище представляло собой небольшой, двухэтажный особнячок, крытый черепицей, расположенный на узкой, сумрачной улочке, мощёной камнем. Дом Нильсена был встроен между двумя другими зданиями, которые были не просто больше, а казалось, что вот-вот сожмут его. Открывший дверь слуга, едва услыхав о Хансе Йенсене, провёл нас на второй этаж, оставив в небольшом зальчике, где было темно и душно. Мне сразу же вспомнился 'Хуртиг' с его тяжёлым, спёртым воздухом на нижней палубе. Почему люди семнадцатого века так не жалуют свежий воздух? Для меня это стало загадкой. Пару минут спустя молодой человек пригласил в кабинет капитана.

– Он, оказывается, тоже капитан, – проговорил Микулич, входя в комнату.

Обстановка в кабинете была примерно такой, каковой я её себе и представлял – на стенах висели карты и разные диковинки, типа рога нарвала, а также несколько простеньких пейзажей. Господин Нильсен балуется живописью? И причём весьма недурственно, скажу я вам. И снова, в кабинете было душно и сумрачно, ну что ты будешь делать! Матс оказался пятидесятилетним человеком, крепкого телосложения с седой растительностью на лице. Он молча прочитал наши бумаги, письмо же Ханса Йенсена вызвало у него живой интерес. Читая его, он несколько раз поднимал на нас глаза, оглядывая меня и моих людей. Среди нашей компании, в принципе, только я тянул на звание посла далёкого царя-священника, так как одет я был нетипично, да и зрительно я от них отличался. Хотя в моём мире я не считал себя крупным человеком, тут я был и выше и здоровее обычного среднего мужчины. В принципе, этот факт можно объяснить не лучшего качества питанием людей и тяготами жизни европейца века семнадцатого. Как-то я читал, что европейские латы этого времени в двадцать первом веке средний мужчина одеть не в состоянии – они ему малы. Только подросток сумеет их нацепить. Кстати, в нашем мире был и ещё пример подобного. По словам Серёги Кима, средний житель Южной Кореи выше и крупнее северокорейца.

– Если то, что пишет в своём письме Ханс правда, а он никогда мне не лгал, то вам нужно немедля встретиться с нашим благословенным Кристианом, да хранит его Богородица! – поднял на нас изумлённые глаза Нильсен.

– Йенсен что-то говорил про Сехестеда? – вполголоса спросил я у Кузьмина.

Капитан всё же услыхал имя датского дипломата:

– Да-да! Ганнибал только прибыл в Копенгаген из Испании. Я сейчас же отправлюсь к нему.

Олаф, сидевший на скамейке у двери округлил глаза, полные ужаса и почтения, шумно сглотнув при этом.

– Тогда, господин Нильсен, завтра мы навестим вас снова. В это же время, – раскланялся я с капитаном.

– Да-да, я буду вас ждать! Сехестед – умнейший человек, имеющий доступ к королю. Ганнибал будет чрезвычайно рад поговорить с вами, – суетился Нильсен, надевая шляпу и кожаную курточку. – А где вы остановились?

– Я предпочёл бы это скрыть, – улыбнулся я. – Мне хотелось бы спокойно выспаться сегодня.

Тимофей перевёл мои слова с помощью норвежского шкипера. Матс понимающе кивнул и извинился. Расстались мы довольно тепло, будто бы знакомы были не один год.

– Вот и завертелась большая политика, – проговорил я, возвращаясь на постоялый двор. – Пора мне браться за датский язык, друзья.