"Федор Чешко. Те, кому уходить" - читать интересную книгу автора

не ложился спать). Выслушав, его ясновельможность воспылал благочестивым
рвением и незамедлительно отрядил гонца в ближайший доминиканский
монастырь. И вот - суд. Скорый и гласный.
Хмурится, трет кулаками воспаленные глаза воевода. Тяжко, ох как
тяжко ему преть на солнцепеке, да еще после бессонной ночи! Бархатная чуга
потемнела от пота, из-под шапки стекают мутные ручейки, но снять шапку
нельзя - не обнажать же голову перед холопами! С тайной завистью
поглядывает ясновельможный владетель на своего соседа: сухощавый старик в
просторной полотняной рясе выглядит так, будто над ним не это же солнце
светит.
Писарь смолк, отступил к переминающемуся за спинами господ
воеводскому причту. Толпа затаила дыхание, чувствуя, что наконец-то
приближается главное. В наступившей тишине слышно было, как воевода
негромко спросил отца настоятеля:
- А теперь что делать надобно?
- Согласно закону одного свидетельства недостаточно, - доминиканец
легонько оглаживал скатерть, будто бы ласкал нечто живое. - Когда
обвинитель один, либо свидетельствующие против преступницы и в ее пользу
равным числом, необходимо собственное признание.
Некоторое время воевода всматривался в бледное, словно уже заранее
умершее лицо ведьмы. Потом, резко отвернувшись, спросил настоятеля с
усмешкой:
- Каким же образом добывают признания святые отцы?
Доминиканец оставил в покое скатерть и принялся поглаживать
подбородок.
- Ежели вам угодно воспользоваться привилегией карать и миловать
своих подданных, то я не считаю себя в праве давать советы, - проговорил
он вкрадчиво. - Если же ваша милость искренне печется о соблюдении
церковных установлений, то уместнее было бы отвезти подозреваемую в Вильно
и предать суду святой инквизиции.
Воевода улыбнулся - жестко, одними губами.
- Мне угодно пользоваться своими привилегиями - и нынче, и впредь.
Настоятель развел руками и промолчал. Ему не хотелось открыто
пререкаться с владетелем края. Однако, нынче же вечером в Вильно
отправится гонец с подробным письмом.
Под натужный скрип расхлябанной скамьи его ясновельможность
обернулся, подманил пальцем щуплого ясноглазого человека:
- Готовься. Да чтоб живо у меня, слышишь?
Человечек встряхнул на плече глухо звякнувшую сумку, заморгал
виновато:
- Нижайше прошу ясновельможного пана... Жаровенку бы мою как-нибудь с
телеги снести. Тяжеленькая она, жаровенка-то, одному не сдюжить. И еще
огоньку бы...
Воевода не успел распорядиться. Несколько мужиков из толпы метнулись
к телеге, поставленной в скудной тени чахнущих от жары тополей ("Где?" -
"Вот это?" - "Берись, поднимай!"). А на ближней улице уже топотали, вопили
истошно: "Криська! Криська, скорей! Пан дознатель огоньку просит!"
Приволокли жаровню, вздули угли. Преисполненный ощущением собственной
значимости "пан дознатель" присел на корточки, запустил руки в громыхающее
содержимое сумки. Писарь, деликатно покашливая, пристроил на краешке