"Г.К.Честертон. Павлиний дом" - читать интересную книгу автора

почти синее пятно. Он присмотрелся, пятно задвигалось и превратилось в
крохотную головку на изогнутой шее. Это был павлин.
Прежде чем подумать о вещах обычных, прохожий подумал о тысяче
необычных вещей. Пламенная синева павлиньей шеи напомнила ему о синем
пламени, а синее пламя - о преисподней, и только тогда он понял, что смотрит
на павлина. Затканный глазками хвост увлек его рассеянный ум к таинственным
и дивным чудищам Апокалипсиса, у которых очей еще больше, чем крыльев; и
только тогда он вспомнил, что в прозаическом предместье павлинов быть не
должно.
Гэбриел Гейл (а именно так звали молодого прохожего) был второстепенным
поэтом, но первоклассным и знаменитым живописцем, и, зная его пристрастие к
красивым видам, аристократы часто приглашали его в те живописные поместья,
где павлины не такая уж редкость. Подумав о поместьях, он вспомнил одно,
заброшенное и запущенное, но для него невыносимо прекрасное, словно
потерянный рай. Он увидел в сверкающей траве девушку величавей павлина, и
пламенная синева ее платья светилась печалью, какой не сыщешь и в аду.
Быстро справившись с нелегким воспоминанием, он все же не успокоился, хотя
мысли его были на сей раз довольно здравыми. Что ни говори, в палисадниках
лондонских предместий павлинов не разводят. А этот павлин был особенно велик
и горделив для здешних мест: казалось, поведи он хвостом - и все деревца
вокруг сломаются. Наверное, такое же чувство испытываешь, зайдя к старой
деве, любящей птичек, и увидев у нее страуса.
Эти размышления сменились еще более здравыми - Гейл обнаружил, что уже
минут пять стоит лениво и беспечно, опершись на чужую калитку, как сельский
житель, мечтающий у изгороди. Если бы хозяин вышел в сад, пришлось бы с ним
объясняться; но никто не выходил. Зато кое-кто вошел. Когда павлин отвернул
от него увенчанную крохотной короной головку и величаво двинулся к дому,
Гейл спокойно отворил калитку и пошел за ним прямо по траве. Здесь было
темнее, потому что садик зарос алым боярышником, а дом неожиданно оказался
совсем не живописным. То ли его недостроили, то ли перестраивали: у стены
стояла стремянка, приготовленная, вероятно, для рабочих, а кусты местами
были повырублены: охапка веток алела на подоконнике второго этажа, и на
перекладинах стремянки лежали лепестки. Гейл отметил все это, растерянно
стоя у лестницы и думая о том, как неуместны этот дом и эта стремянка в
прекрасном саду, по которому бродит павлин. Чувство у него было такое,
словно к изысканно-красивым кустам и птицам силою ворвались известка и
кирпичи.
Гейлу была присуща та редкостная непосредственность, которая многим
казалась просто-напросто наглостью. Как и все люди, он мог поступить дурно,
прекрасно это зная и стыдясь этого. Но когда он думал, что поступает
правильно, ему и в голову не приходило устыдиться. Он считал взломщиком
только вора и, не собираясь красть, без зазрения совести проник бы по
дымоходу хоть к самому королю. Лестница и окно искушали его слишком сильно,
приглашали так явно, что это и приключением не назовешь; и он пошел по
стремянке, словно по ступенькам отеля. Однако на самом верху он
приостановился, нахмурился и поспешил перемахнуть через подоконник.
После золотого предзакатного света комната казалась полутемной, и Гейл
не сразу различил предметы в неярких отблесках зеркала. Все, что он увидел,
представилось ему каким-то убогим, даже уродливым: темные сине-зеленые
гардины, усеянные глазками, были много тусклее, чем хвост павлина в саду, а