"Борис Дмитриевич Четвериков. Эстафета жизни (Котовский, Книга 2)" - читать интересную книгу автора

Я-то не читал, но по отзывам прессы... Впрочем, прессу я тоже не читал.
Бобровников Марии Михайловне не понравился:
- Почему у него такой не писательский вид?
- Чем незначительнее писатель, тем у него более "писательский" вид, -
пояснил князь. - А этот, значит, настоящий.
Бобровников присоединялся то к одной группе людей, то к другой, но
явно чувствовал себя не в своей тарелке. Какая чепуха все эти пересуды
парижских будней, анекдотов, сплетен! И что за таинственные беседы
где-нибудь в отдаленной гостиной каких-то подозрительных субъектов? Тоже
мне - салон толстовской мадам Шерер!
Бобровников исподлобья разглядывал это сборище разношерстных людей и
придумывал, как бы он изобразил их в своем произведении. Если подойти с
этой точки зрения - богатый материал для наблюдения!
Все остальные чувствовали себя, как видно, преотлично. Русские
фабриканты без фабрик, сахарозаводчики без сахарных заводов и нефтяные
короли без нефти разглядывали картины на стенах или оживленно беседовали.
Несколько дам, сверкающих вывезенными из России бриллиантами, с
преувеличенным вниманием рассматривали, расспрашивали, тормошили
очаровательную Люси. Так скучающие гости в ожидании ужина играют с
хозяйским котенком.
Вскоре появился великий князь Дмитрий Павлович, двоюродный брат царя.
Он понимал свое двусмысленное положение, так как и царя уже не было, и сам
он теперь не великий и не князь. Он несколько даже переигрывал в
скромность и демократизм. Как-то торопливо здоровался, зачем-то усиленно
кланялся. Его явно стесняло особое положение, и он передвигался по залу
затрудненной походкой, будто внезапно очутился среди толпы совершенно
голым и теперь не знал, как прикрыть грешную наготу.
Дмитрий Павлович неоднократно просил не выделять его, не соваться с
неуместным в данном случае придворным этикетом. И все-таки дамы млели и
дурели в его присутствии, говорили, как на сцене, неестественно громкими
голосами, некстати приседали и дарили великого князя преданными
верноподданническими улыбками. Мужчины же становились не в меру
серьезными, натянутыми и, как на похоронах, говорили вполголоса и грустно.
Только представители делового мира не чувствовали никакого стеснения.
Иностранцы откровенно разглядывали августейшего гостя, как редчайший
музейный экспонат, добытый при раскопках древнего кургана. А русские
промышленники и банкиры попросту не замечали его.
Когда у Долгоруковой впервые должен был появиться Рябинин, Мария
Михайловна опасалась, что явится мужичок в поддевке, стриженный под
горшок, в русских сапогах со скрипом, - что-нибудь вроде ее подрядчика в
имении Прохладное.
Но князь Хилков дал ему блестящую характеристику:
- Если хотите, это аристократ нового типа. Не знаю, насколько он
породист, но можете не сомневаться, что это высокообразованный,
воспитанный человек.
- Не скажете ли вы еще, что он был в институте благородных девиц, что
для него нанимали бонн и гувернеров? - съязвила Мария Михайловна. - Откуда
у него возьмется воспитание? Скажите спасибо, если его сапоги не смазаны
дегтем!
- Вы угадали, княгиня, у него именно были бонны и гувернеры. Учился